Разделенный человек - Олаф Степлдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такой разговор наполнил меня отчаянием и раздражением в адрес Виктора. Его слова были сокрушительно правдивы, но я чувствовал, что на них должен существовать достойный ответ. Больше всего мне хотелось, чтобы появился настоящий Виктор и дал этот ответ за меня. Право, мне казалось, что оно дыхание настоящего Виктора разгонит мглу, поглотившую его бедную вторичную личность. Потом мне пришло в голову напомнить, что если Виктор (присутствующий Виктор) признает дальновидность и прозорливость «брата», он должен признать, что его оптимизм покоится на солидном основании. На это мой спутник ответил:
– Теоретически ты прав. Но его, мне кажется, вечно обманывают собственные достоинства. «Брату» с его несокрушимым душевным покоем (в чем бы ни была его причина) представляется, что в конечном счете все к лучшему. Но мы, не наделенные его зрением, не способны прочувствовать изначальную правильность мира. Нет смысла и пытаться. К тому же, и он может ошибаться. Возможно, он приписывает вселенной собственные достоинства.
Я забормотал что-то о прекрасных и славных вещах, противостоящих злу.
– Что ни говори, – убеждал я, – некоторые вещи действительно важны. Ты должен быть доволен, что живешь и работаешь ради них.
– Эти вещи, – возразил он, – важны для нас, но важны ли мы сами для вселенной? Как бы то ни было, мне не верится, что я хоть для кого-то особенно важен.
– Для Мэгги, – возмущенно напомнил я.
Он спокойно ответил:
– На самом деле, не слишком. Если бы я угас, окончательно уступив место «брату», она бы обрадовалась. А если я покончу с нами обоими, она расстроится только, что навсегда лишилась моего «брата». Право, я бы рад покончить со всем этим, если бы только нашел простой способ. Скажи, Гарри! Ты все еще считаешь, что жизнь стоит того, чтобы ее прожить?
Я поразмыслил, прежде чем ответить.
– Ну, – сказал я, – я не обманываюсь относительно собственной важности, и если бы завтра мне объявили смертный приговор, не слишком возражал бы. Однако я был бы немного расстроен. Все так ужасно интересно. Наша собственная жизнь, конечно, довольно тщетна, но жизнь нашего вида так увлекательна, и особенно в наш век.
– Мне, – ответил он, – современное бытие представляется всего лишь последним и самым скучным актом довольно утомительной драмы. Я хотел бы уйти из зала и уснуть.
Мы долго молча шагали по взгорью, пока наконец не спустились ниже уровня облаков и под нами не открылась сумрачная лощина. Вскоре мы добрались до машины и упаковались в нее (под нашими ногами на полу скопились лужицы). Я был совершенно подавлен и сердит на Виктора, но мне нечего было противопоставить его пессимизму. Он же, облегчив душу, повеселел. Он правил машиной с явным удовольствием. Хоть эта работа ему нравилась, и справлялся он с ней с отточенным изяществом.
Наконец он заговорил:
– Прости, что напустил тоски. Не так уж все плохо, понимаю Я костями чувствую, что стоит еще подождать, и что «Дух», как его называет мой идеалист-братец, значит больше нас и, и что служа ему, мы должны упрямо идти вперед. Я чувствую это костями, но, боже, если бы это чувство было отчетливым и властным!
Больше о том моем визите рассказать нечего. Пробудившийся Виктор не появлялся. Мэгги обещала телеграфировать мне, если он появится до конца моего отпуска, потому что я очень хотел с ним повидаться. Я еще ненадолго заехал к ним перед возвращением в Индию, но застал все то же положение дел.
12. Странная победа. С 1946 по 1948
Я вернулся в Индию на короткий рабочий период перед возвращением на родину. Долгое пребывание на Востоке сказалось на моем здоровье, и я надеялся на какую-нибудь скромную и неутомительную работу в Англии, которая позволила бы продержаться до окончательного отхода от активной деятельности. Я обещал себе, что найду в Англии не слишком поглощающую работу и примусь за полную биографию Виктора. Тот согласился на мое предложение с условием, что книга не будет издана до его смерти. Если бы первым умер я, что было вполне вероятно, мои душеприказчики должны были придержать рукопись до времени, когда Виктор последует за мной. Я рассчитывал больше видеться с Виктором, поселившись в Англии, и надеялся полнее проникнуться идеями настоящего Виктора. Если бы он до своей кончины так и не издал без конца переписывавшуюся книгу, на меня возлагалась задача отредактировать ее и опубликовать хотя бы основную часть посмертно.
Планы мои не осуществились. Примерно через девять месяцев после возвращения в Индию я получил тревожное письмо от Мэгги. Состояние Виктора, по-видимому, ухудшалось. Он честно исполнял рабочие обязанности, и ему даже хватало сил на совершенствование: он стал преподавать успешнее, чем раньше, однако выглядел глубоко и мрачно подавленным самим собой и миром. Он серьезно переутомлялся, готовясь к лекциям и читая книгу за книгой на философские и религиозные темы. Зачастую он по полночи просиживал за книгой или просто в размышлениях. Мэгги не могла понять: то ли он героически и безнадежно пытается подражать «брату» в поисках великого просветления, то ли, наоборот, бунтует против ненавистного влияния настоящего Виктора.
Он предался беспощадной аскезе. От алкоголя и табака полностью отказался. Питание урезал до пайка, меньше полагавшегося официально. Он говорил, что если немцам приходится голодать, он тоже должен. Недостаток питания подорвал его здоровье, хотя (по его словам) оживил ум. В то же время его студенты говорили Мэгги, что он часто от усталости не в состоянии справиться с классом. Он отказался от всех случайных удовольствий вроде кино и театра, выездов на машине по выходным и пеших прогулок. Да если бы ему и захотелось пройтись, он не сумел
