Жуть - Алексей Жарков

Гость доел из тарелки кашу и только взялся за кастрюлю, чтобы навалить себе добавки, но вздрогнул от скрипнувшего откуда-то из заднего угла голоса:

— Так ты не ответил на вопрос.

Фёдор резко развернулся и увидел седого старика в светлых мешочных одеждах. Старик сидел, прислонившись к стене, держал в руках чашку и имел такой бледный выцветший вид, что на фоне светлых обоев был почти незаметен.

— На какой вопрос?

— Куда идёшь?

Фёдор вздохнул. Знал бы куда идёт, ответил бы. Но он не знал. Вопрос этот преследовал его уже много лет, но ответа так и нашлось.

Старик встал и подошёл к столу, поставил на стол чашку, покрытую паутиной чёрных трещин, подвинул её костлявыми пальцами дальше от края и повторил настойчивым голосом:

— Куда идёшь?

— На войну, старик, на войну, — устало ответил Фёдор и нагрёб в тарелку новую порцию каши.

— На войну… — повторил старик. — Так давно уж нет… никакой войны.

Он внимательно посмотрел на Фёдора, который поставил кастрюлю и с подозрением заглянул в выцветшие, маслянистые глаза старика.

— Есть, — ответил он и взял кувшин с молоком, — есть война. Кругом война.

— Вишь как, кругом война, — повторил старик, как будто усваивая. — Так может только ты на ней и воюешь?

— Ну уж нет, старик, я не слепой.

— Не слепой? Хех. Не слепой. Все видят только то, что хотят увидеть. Иногда не замечают обычных вещей. Или придумывают всякое. Все видят мир по-разному. Поэтому и живут все по-разному. Как бы и рядом, а далеко.

Фёдор покачал головой. «Ещё один чокнутый дед», — подумал он и размешал горячую гречку в холодном молоке. Старик застыл на мгновение, а затем прокряхтел, отчаливая в свой угол:

— И я не старик, и пуль у тебя нет.

— Что? Пуль? — возмутился Фёдор и обернулся на деда. — Пуль у меня нет?

— Пуль! — выпучив глаза, повторил бледный старец.

— А-а, — махнул на него Фёдор. — Иди уже, дедушка.

Дед вернулся в свой угол и затих так, что Фёдор о нём больше не вспоминал. Доел кашу и вышел во двор. Там дети подняли песочную пыль, которая легла рыжим налётом на его ботинки. Он постучал одним о порог, но не смог стряхнуть. Вторым стучать не стал, вышел на улицу и лениво осмотрелся — все вокруг были заняты своими делами — курицы паслись в начавшей появляться траве, мальчишки нашли где-то мокрый, тающий снег и бегали с ним за визжащими девчонками, мужики по-прежнему таскали какие-то мешки, а бабы кудахтали у колодца.

Он прошёл дальше и увидел церковь. Несмотря на своё насмешливое отношение к религии, в церкви он заходил почти всегда. Ему там нравилось — убранство, запах ладана, смешные, немного детские рисунки святых на стенах, отливавшие золотом кадила и мерцавшие перед иконами свечи.

Это была совсем небольшая церковь, Фёдор остановился и поднял голову на огромного человека, изображенного на рисунке в красном плаще. Посмотрел на его животик подушкой и ухмыльнулся:

— Храм Иисуса на Сносях.

Ещё немного постоял и вышел. Снятая перед входом кепка заняла привычное место, и деревня закончилась, обрываясь неровной дорогой в лысое поле, а небритую щеку продолжала сминать застывшая ухмылка. С ней он вышел в поле, за которым начинался лес. Фёдор сделал глубокий вдох и улыбнулся. Деревенская жизнь — не для него. Вот он — простор, свобода. Нет никаких скучных мешков с картошкой, толстых баб с уродливыми родинками, галдящих детей, бытовых забот и ненужных проблем. Куда он идёт? Может быть, дедушка, лучше спросить «откуда»?

* * *

К вечеру он дошёл до заброшенного завода, который уродовал поле гигантским бетонным скелетом погрузочной. Будто от съеденного великаном кита, остались на поле только вросшие в землю рёбра. По сравнению с ними, остальные строения выглядели детскими домиками. В одном из них возникла синяя вспышка и что-то хлопнуло. Рядом с Фёдором начала неторопливо наклоняться молодая подкошенная берёзка.

— А вот и вечеринка, — улыбнулся Фёдор и как подрубленный шлёпнулся на землю. — Нет войны, значит?

Враги высыпали из нор старого завода, как ошпаренные тараканы. Он едва успевал прицеливаться, отправляя их, одного за другим биться в агонии на землю. Дикие стоны заполнили всё вокруг. Глаза начали слезиться от пыли и песка, но враги, невзирая на потери, окружали его. Оглянувшись, он увидел, как с тыла подбирается целый отряд, в страшных, спрятанных под ветками масках, с рогами на головах, изогнутыми мечами и окровавленными копьями. Тогда он перекинул через плечо винтовку, снял с пояса гранату и, вскочив на ноги, бросил в нападавших. Враги разлетелись, как тряпочные куклы, но Фёдор этого уже не видел — с огромным ножом и дьявольской улыбкой он обрушился на тех, кто шёл со стороны завода. Он резал мягкие шеи, протыкал панцири, оставлял в сизых, нечеловеческих телах глубокие раны, раскидывая их, как загнанный в ловушку зверь, рыча и скалясь при виде каждой новой, свежей, ещё не задранной мишени.

Незаметно, он оказался внутри заводского склада. О том, что это был именно склад, свидетельствовало огромное количество острых, разбитых ящиков с ржавыми остатками каких-то деталей и механизмов. В глубине помещения горел свет и слышались женские всхлипы. Фёдор вытер об рукав нож, вогнал его за пояс и взялся за винтовку. Осторожно перешагивая через пыльные доски, стараясь не производить лишних звуков, он направился к свету.

За остатками проржавевшего трактора оказалась девушка. Она лежала на полу, прикованная цепями за руки к стене, а за одну ногу к полу. Она увидела спасителя, улыбнулась и закрыла глаза. Снаружи послышался вой. Фёдор обернулся — в двери стоял сутулый небритый человек с бутылочной «розочкой» в руке. Синие губы задрожали в ехидной гримасе:

— За подстилкой нашей пришёл? Так мы её уже неделю приходуем…

Фёдор выстрелил, и негодяй согнулся пополам, выронил зеленое стекло и, издав страшный стон, упал замертво. Снаружи послышались крики. Фёдор одним прыжком забрался в старый трактор и вдавил приклад в плечо.

Он отстреливал их по одному: входивших в дверь, влезавших в разбитые окна, выползавших из-под мусора. Добил одного упавшего с дырявой крыши, корчившегося и извивающегося от боли сломанных костей. Прижигал нападавших оружейным огнем, как бородавки йодом. Наконец шум стих. Исчезли скрипы и стоны, движения в темноте и металлический скрежет трактора, отозвавшись последним эхом, оставил старый склад. Убедившись, что враги перебиты, Фёдор подошёл к девушке.

Она лежала на полу, сухом и на удивление чистом. Он приблизился. Человек на привязи, даже если это молодая, хрупкая девушка, за неделю приобретает другой вид и запах. Но от девушки пахло волосами, чистой одеждой, какими-то цветами и что самое неожиданное — от неё пахло самкой. В том самом смысле, который заставляет сердце мужчины биться чаще, забирает кровь из головы и отправляет её почти всю вниз. Много свежей, голодной крови вниз.

Он отступил назад и почувствовал, как тяжелеет его член, как неудержимо пробивается вверх, сминая нижнее белье в складки, подпирая ширинку изнутри. Девушка лежала на спине, слегка накинув коленку одной ноги на другую. Подол задрался почти до пояса, и белая, чистая кожа приглашала заглянуть глубже под складки красного платья. Фёдор застыл в оцепенении, сердце готово было вырваться из груди, пальцы похолодели. Он сжал винтовку так, что скрипнул приклад. Девушка очнулась. Она открыла глаза, немного прищурившись посмотрела на Фёдора, посмотрела на оружие, опустила взгляд и задержала его на бугорке, возникшем под поясом, затем улыбнулась и глядя в глаза, произнесла:

— Я тоже этого хочу. Прямо сейчас.

Цепи дернулись, звякнув звеньями и замками. Вспомнив, что не может ничего сделать руками, девушка согнула в коленях ноги. Платье сползло на пояс. Она выпрямила одну ногу, подняла вверх и опустила. Фёдор стал дышать чаще и тяжелее. Он не отрываясь смотрел на темный треугольник между платьем и ногами. Смотрел до тех пор, пока там не появилась ткань трусиков.

Затем он увидел изгибы бёдер в складках платья, талию, грудь с затаившимся в предвкушении дыханием, где медленно и ровно поднимались и опускались окрепшие под тонкой блузкой соски. У него закружилась голова.

— Я хочу