Брусничное солнце - Лизавета Мягчило
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под весом колдуна она выгнулась дугой, резко дернулась. И в лице его что-то неуловимо переменилось, потемнел взгляд. Перехватывающие кисти пальцы тут же разжались, легко оттолкнувшись от земли, он поднялся, протянул ей руку. А Варвара упорно не приняла.
— Пошли к землянке, нужно тебя подлечить. Переусердствовал болотник, ничего не сказать. Не злись, Варвара, копи силу. Сегодня в полночь пойдем на твои земли, опробуем, на что горазда. Тебя заждалась знакомая.
Знакомая…
Внутри неприятно заворочался клубок из надежды, предвкушения и страха. Слишком серьезным и помрачневшим стало лицо Якова. Растирая прокушенное плечо, он недовольно цокнул языком и прищурился.
— И это я зубами клацал. Да ни разу подобного не позволил себе, какие животные фривольности, устыдись, ты же барыня.
— Не барыня я больше. — Клубок в груди развернулся, обратился плотно сотканной из тьмы кошкой. Она вытянула острые коготки и, играючи, прошлась ими по нервам меж ребер. Перехватило дыхание. — Я не хочу ни с кем из того времени видеться. Одним не рада буду сама, вторые мне не обрадуются. Не желаю опасности близких подвергать, тех, кто сердцу еще дорог.
Под ноги легла тропинка, выстланная колдуном по воде от грабника. Теперь Варя видела сотни золотых мушек, искрящихся на дне, поддерживающих каждый шаг. Сколько же силы и труда в такую быструю магию было вложено?
Яков скосил на нее серьезный холодный взгляд. Пропало былое веселье и радость от пробуждения ее дара, теперь он напоминал себя прежнего. Разве что волосы стали на две ладони короче, на ходу юноша скручивал их в бесформенный ком, перетягивая черной тонкой лентой.
— Ей уже ничто не навредит. Не вспоминать счастливое прошлое тебя веду, а дар развивать. Успел понять, что он у тебя от горя и боли словно на дрожжах растет. Не хорошо, но ничего с твоей манерой жалеть себя не поделать…
Она смолчала. Бросила на него презрительный взгляд из-под полуопущенных ресниц и юркнула под рукой, обгоняя на узкой тропинке. Сзади раздался вибрирующий мягкий смешок, но в спину словесный укол колдун не бросил.
Землянка встретила их привычной сыростью и холодом. Крыша была на месте, на полу — ни единой соринки. Будто и не было ужасной расправы болотника. Померещилось.
— Раздевайся.
Рассеянно мазнув по ней взглядом, Яков пошел в угол — там, за громко стонущей крышкой неказистого сундука с проржавевшими петлями, прятались склянки со зловонными зельями. Были они результатом медицинских трудов или колдовских Варвара не знала. Но вонь от них стояла отменная, чем бы то ни было, пробовать на вкус никогда не хотелось.
Она помнила, как совсем недавно он выхаживал ее после отчаянного бегства от Брусилова. Во рту вязкой горечью появился вкус прошлого настоя, вспомнились все дохлые тушки, хвостики и куриные лапки. Вспомнились острые когти, очерчивающие дорожку по впалому голому животу. Варвара малодушно попятилась обратно к выходу. Теперь мысль о том, чтобы оказаться перед ним нагой пугала, заставляла покрываться пунцовыми пятнами.
Со стыда сгореть можно, Господи.
— Я сама, выйди.
Он обернулся через плечо, брови изумленно поползли вверх. Будто Варя сказала что-то невероятно глупое.
— А с нечистью, значит, спокойно исподнее вверх задирала. Ты как позвоночник сзади сумеешь обработать? Там места живого нет, синяк на синяке и посреди занозы. Давай подождем, пока тебя горячка съест, в беспамятство вкинешься. Там уж я и насмотрюсь, и набалуюсь… — Мерзавец широко и бесстыдно осклабился, поигрывая чумазой склянкой в руке. Внутри вяло перекатывалась мутно-молочная густая мазь.
Она и сама не могла понять, что переменилось. Почему одна мысль о том, чтобы скинуть перед ним одежды стала страшной. Если раньше Варвара чувствовала давящую неловкость, когда грубые холодные пальцы выводили дорожки по рваным ранам, то сейчас она готова была кинуться в болотную топь. Лишь бы Яков не смотрел, не касался.
Человек, которому не чужды эмоции. Человек, прекрасно знающий об устоях и порядках. Хотелось всплеснуть руками, накричать, объяснить, как он все испортил, обманув ее с самого начала. Хотелось рассказать, как тяжело было привыкать к холодному тощему телу под боком, мириться с липким страхом и омерзением.
Грубый дикарь. Словно не он учился в Московской академии, словно не знал простых правил и устоев общества. Как можно было стать таким бесстыжим зверенышем?
Она не выдавила ни единого слова. Бросила на него гневный взгляд и повернулась спиной, спуская исподнюю рубашку до самых бедер. Верхнюю Варя стянула через голову, изрядно намучавшись с юбкой.
— Тебе не обязательно быть настолько грубым, можно ведь совсем иначе…
Глинка не услышала тихих шагов — их гасил мягкий земляной пол и гулко стучащее в ушах сердце. Обретенный дар пульсировал внутри, искрил, ощущался так ярко, словно прямо сейчас к небесам испуганной птахой ринется.
— Я не должен притворяться тем, кем не являюсь, тебе придется смириться. — Тихий урчащий голос погнал по спине табун мурашек. Скользя пальцами, перемазанными терпко пахнущей мазью, по позвоночнику, колдун коротко усмехнулся. — Не теряйся, Варвара. Ты видела меня. Не позволяй себе обмануться из-за того, что наружность изменилась. Все остальное прежнее.
Его рука опустилась к пояснице, и Глинка дернулась всем телом — боль прострелила навылет. Яков равнодушно отшвырнул в сторону стола длинный кусок дерева — болотник изрядно помял ее, швыряя в труху из балок, чудо, что барыня не потеряла разум в боли, вся спина и предплечья были усеяны занозами.
— Нет, теперь ты не глупый нечистый, не знающий обычаев людей, потому позволяющий себе слишком многое. Ты грубый мужлан, плюющий на правила приличия. — Она глухо застонала, пошатнувшись, уперлась рукой в дверной костяк и прикусила костяшки второй. Мазь, которой полагалось лечить, немилосердно вгрызалась в кожу, прожигала дыры, доставала до нервов и мяса. Глинке казалось, что кровожадный колдун швырнул ее в адское пламя. И, перехватив второй рукой поперек живота, не позволял выныривать, не давал отстраниться.
— Кем и для чего эти правила придуманы? Если ты была вынуждена бежать со своим любовником, чтобы скрыться от «правильного» брака. Если люди уводят глаза друг от друга, а потом ночами додумывают желаемое, вместо мужей и жен представляя других, недосягаемых. Все лгут, кутаются в белые одежды добродетели, а под ними все такие же животные порывы, все такое же вожделение. — Острый подбородок опустился на плечо, его холод пустил по телу ток, заставил дернуться, прикрывая свободной рукой
