Город на холме - Эден Лернер

Первое упоминание о семье отца относится к XIX веку. Глава рода был стеклодувом, имел подмастерьев и исправно платил налоги в оттоманскую казну. А в 1834 году, когда Ибрагим-паша осаждал Эль-Халиль, большинство гражданского населения города разбежалось, но прапрадед отца остался. Эти люди умели удивительно ладить с любой администрацией и при любой администрации делать деньги. Со стекла они переключились на виноградники, на оливки, на поставку строительного камня. К 1967 году в семье было уже столько денег, что дед послал отца учиться коммерции в Лондон. Сейчас трудно в это поверить, но они сумели договориться с еврейскими оккупационными властями, и бизнес продолжал процветать.

Первую жену отца звали так же, как первую жену Пророка – Хадиджа. Так же, как легендарная Хадиджа, эта была энергична и умна, она помогала отцу в его коммерческих делах, вдохновляла и направляла. Она была на шесть лет его старше, родила двух сыновей и буквально за полгода сгорела от какого-то странного рака, никто не знал, почему. После этого отец долго не женился, весь ушел в дела. Кроме собственно управления, он еще на общественных началах преподавал коммерческое право и бухгалтерию в бизнес-школе для девушек, единственной на всю Палестину. Такое заведение могло быть только в Назарете, известном своими либеральными нравами. И хотя над дверью здания красовалась надпись из Корана о том, что дающий женщинам знания угоден Аллаху, больше половины студенток составляли христианки. Одной из них была моя мама. Ей было чуть за двадцать, отцу под сорок.

Я могу только догадываться как обрадовало родителей мамы ее решение. Ехать к пожилому многодетному вдовцу, принимать ислам, переезжать из в общем-то комфортабельного светского Назарета в жуткий мрачный Эль-Халиль. Но они жили хорошо. Отец своей властью не злоупотреблял, потому что понимал: кто подчиняется из любви и благодарности, подчиняется лучше всех. Через год после свадьбы у них родился мой брат, еще через пять лет – я.

Надо сказать, что в выборе имен они за оригинальностью не гнались. Брата назвали Тахрир[139]. В конце 80-х Тахриры рождались в каждой семье. Меня назвали Рания, потому что в 1993 году король Иордании, тогда еще наследный принц, женился на девушке по имени Рания. И хотя она родилась в Кувейте, мы все считали ее своей, потому что ее родители бежали из Тулькарема во время Накбы[140]. Мама объяснила мне, что большинство людей не думает дальше первого образа, который увидели. В представлении всего мира палестинка – это побирушка, плачущая за проволкой лагеря беженцев. Мама хотела, чтобы я была похожа не на это убожество, а на красивую, элегантную, образованную королеву Ранию. Только трудновато быть красивой и элегантной, если не имеешь визуального представления о том, что это такое.

Конечно, я спрашивала всех, как так случилось, что я ослепла. Взрослые ограничивались туманными объяснениями: “У тебя врожденная болезнь”, “Твои глаза не раскрылись”, а особенно меня раздражало “Такова воля Аллаха”. Чем я могла согрешить, едва успев родиться? Тахрир же в красках описывал, как евреи заставили маму рожать на блокпосту и не пропустили к ней амбуланс. Он вообще был непревзойденным мастером по части баек, а лучше всего ему удавались приключения и ужастики. Мне было страшно и весело, а в тот момент, когда я начинала по-настоящему бояться и была готова заплакать, Тахрир садился на мою кровать, гладил по голове и говорил:

− Не бойся, сурикат. Все кончится хорошо.

Он с детства называл меня “сурикат” и сам же объяснил, что это такое маленькое животное в Южной Африке, худенькое и грациозное, с большими блестящими глазами, оно встает на задние лапы и в этой позе застывает. Я тоже имела обыкновение застывать, услышав незнакомый звук. Тахрир детально описывал мне все, о чем я спрашивала, и начитывал книжки на магнитофон. Если он и был разочарован, что вместо младшего брата ему подсуетили сестру, да еще калеку, то я об этом никогда не узнала. Но насчет обстоятельств моего рождения он сказал мне неправду. Правда оказалась куда грубей и страшней.

Что случилось на самом деле, мне рассказала бабушка перед моим отъездом в Иорданию, в школу-интернат. При крещении бабушку назвали София, но все называли ее, как у нас принято, по имени старшего сына, Умм Кассем – мать Кассема. С тех пор как я себя помню, она часто приезжала к нам из Назарета, подолгу гостила, привозила интересные подарки, каких не было ни у кого больше на нашей улице. Ее одежда пахла чайной розой, а руки с длинными гладкими пальцами умели просто все. Положив свои руки на мои, она научила меня плести кружево, вышивать, мелко резать овощи на салат и играть на пианино. Про пианино нужно сказать особо. Эль-Халиль всегда имел репутацию строгого благочестивого города и светские развлечения тут никогда особо не приветствовались. А в Назарете любили хорошую музыку и домашние концерты. Моя любимая певица, гордость наша, Рим Банна, родилась в Назарете и сейчас там живет. Умм Кассем умела играть на пианино и своих дочерей тоже научила. Когда родился Тахрир, отец, подарив маме стандартный для такого случая набор украшений, сделал нестандартную вещь – поинтересовался у жены, чем еще он может ее порадовать. Так у нас появилось пианино. Инструментов в городе тогда было немного, тем более в частных домах. Смотреть на это чудо высыпала вся улица. Одинадцать месяцев в году наш дом наполняли звуки вальсов и мазурок, детских и популярных песен. Но каждый год в мой день рождения на пианино надевался чехол, мама уходила в свою комнату и оставалась там на несколько дней, лежа на кровати и глядя в стену. Беспокоить ее не полагалось.

Я несколько раз ездила на каникулы к Умм Кассем в Назарет. Одна я, естественно, путешествовать не могла. Многочасовые очереди на блокпостах. Никогда не знаешь, пройдешь быстро или застрянешь на целый день. Солдатам казалось подозрительным, что Умм Кассем, со своим израильским паспортом, идет в палестинскую очередь. Попробовала бы я сунуться в израильскую очередь со своей эль-халильской бумажкой. У меня забирали на проверку трость, светили фонариком в лицо. Видимо, они считали, что палестинские инвалиды существуют исключительно для контрабанды оружия и боеприпасов. Для каждого палестинца наступает момент, когда он перестает бояться и начинает сопротивляться. Для меня это случилось в девять лет. На зов солдат я подходила с улыбкой, держа трость на вытянутых руках и спрашивала:

− Вы меня боитесь?

Теперь я понимаю, как Умм Кассем умирала от страха за меня во время этих демонстраций.

В последнюю поездку – мне было уже двенадцать – она впервые отвела меня в церковь. Она долго сдерживала себя. Пока я была маленькой, она уважала право родителей воспитывать меня как мусульманку. Но теперь она сочла, что я выросла. Пел хор, пахло горящими свечами, я впервые почувствовала, что Умм Кассем сдает, что ее рука уже не такая сильная и кожа стала суше. Закончилась служба, мы вышли в скверик под волосатыми пальмами.

− Не расстраивайся, я еще не собираюсь умирать. Я еще надеюсь дожить до твоей свадьбы.

В этом была она вся. Уверенная в вечной жизни, она говорила о смерти спокойно, без страха и надрыва. Мамы и старшие сестры моих подружек, не стесняясь, при мне, шептались на тему “кто-ее-слепую-замуж-возьмет?”. Родители обходили этот вопрос молчанием, но Умм Кассем ставила мне планку выше, выше и выше. Я не хуже других, я достойна любви. Бог отдал Своего единственного сына в жертву за меня. В этом месте я (как мне казалось) поняла, куда ветер дует, и насупилась.

− Ты хочешь, чтобы я стала христианкой?

За моим правым плечом раздался тихий смех. Все думают, что вади давно пересох, и вдруг в нем начинает журчать вода, и сердце переполняется надеждой и благодарностью.

− Я хочу подготовить тебя на случай, если меня не окажется рядом с тобой. Если ты будешь уверена в том, что Господь любит тебя, никто не сумеет тебя ни унизить, ни сломить. Ни потому, что женщина, ни потому, что инвалид, ни потому, что палестинка. Многие будут пытаться это сделать, некоторые по злобе, а большинство от глупости, невежества и страха. Вера не будет тебе тростью или костылем. Она будет крыльями у тебя за спиной.

− Я не смогу, Умм Кассем. Исса учит прощать врагов. Я не смогу себя заставить. Я ослепла из-за них.

− Не надо заставлять. Когда созреешь, сама захочешь выполнять Его волю. Из любви, а не из страха.

Из любви, а не из страха. Как мама подчиняется отцу. Значит, это в принципе возможно.

−…не только из-за них.

− А? Что?

− Ты ослепла не только из-за них.

Но Тахрир! Не мог же он мне врать! Когда его в последний раз арестовали, он сказал на суде, что будет мстить за меня, пока не умрет. Его неделю подержали в тюрьме, отец заплатил штраф, и он вернулся домой. Рассказ Умм Кассем многое поставил на свои места, я поняла, что правда отличается от легенды так же, как изнаночная сторона ковра от лицевой. Все узелки, хвостики, погрешности, прячутся на изнанку ковра, чтобы не портить вид той стороны, что на продажу.