Разрушенные - Кристи Бромберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хэдди расплачивается и вызывает такси, мы неуклюже направляемся к входной двери. И я отговариваю себя от того, чтобы заставить ее отвезти меня в дом Колтона, потому что прямо сейчас я действительно хочу Колтона — хорошего, плохого — любого.
— Пойдем, нам пора. Три часа в баре — это слишком долго, — говорит она, обнимая меня и помогая достойно дойти до выхода.
И как только мы выходим из бара, темное ночное небо взрывается шквалом ослепительных вспышек камер и криков.
— Каково это, когда вас называют разлучницей?
— Неужели вы не чувствуете никаких угрызений совести из-за Колтона и Тони?
— Не лицемерие ли, что вы пытались заставить Колтона бросить ребенка, когда сами зарабатываете этим на жизнь?
И они продолжают нападать на меня. Один за другим, один за другим. Чувствую себя в ловушке, Хэдди пытается провести меня сквозь скопление камер и микрофонов, вспышек и презрения.
Полагаю, пресса меня нашла.
ГЛАВА 21
Колтон
— Ты, нахрен, издеваешься надо мной? — борюсь с желанием что-нибудь разбить. Это желание управляет каждой моей чертовой эмоцией, заставляя жаждать звука разрушения. Звука моей взрывающейся гребаной жизни.
Мой разум выталкивает образы, мелькающие в нем последние пару дней.
Анализы крови, ДНК-маркеры и чертовы тесты на отцовство.
Гребаные стервятники поедают Тони с ее дерьмовой ложью и крокодильими слезами как свежее мясо.
Вместе с Джеком и Джимом (Прим. переводчика: речь идет о названии виски «Джек Дэниэлс» и «Джим Бим») я так устал смотреть на свою жизнь сквозь дно пустого стакана, что вместо этого, я выбираю вариант пить прямо из чертовой бутылки.
А еще есть Райли.
Чертова Райли.
Маленькие частички ее повсюду. Простыни, которые все еще пахнут ею. Заколка для волос на тумбочке в ванной. Банки с ее любимой диетической колой, идеально расставленные в холодильнике. Ее Kindle на тумбочке (Прим. переводчика: Kindle — серия устройств для чтения электронных книг). Ее волосы на моей футболке. Доказательство того, что ее совершенство существует. Доказательство того, что кто-то настолько хороший — настолько чистый — на самом деле может хотеть кого-то вроде меня — сгнившего и испорченного с большой буквы.
Я хочу, нуждаюсь, ненавижу, что хочу, ненавижу, что она мне так чертовски нужна, но я не могу этого сделать. Не могу втянуть ее в этот гребаный ливень дерьма, обрушившийся на меня, не хочу, чтобы она имела дело со съехавшим мной, даже если мне это и ненавистно, пока мне не удастся прокрутить все это в голове. Пока я не смогу контролировать эмоции, управляющие моими действиями.
Пока не получу отрицательный результат ДНК-теста.
Моя мама была чертовски права. Чертовски права, а она знала меня только восемь из моих тридцати двух лет… и если это ни о чем не говорит, не уверен, что еще может. Меня невозможно любить. Если кто-то любит меня — если я позволяю кому-то подойти слишком близко — мои собственные демоны тоже начнут на них нападать. Пробираться сквозь мои трещины и находить способ их разрушить.
— Колтон, ты там?
Вырываю себя из своих мыслей — тех самых проклятых мыслей, которые всю прошлую неделю вертелись у меня в голове, как хомячок в колесе.
— Да, — отвечаю я своему пресс-агенту. — Я здесь, Чейз. — Отталкиваю от себя газетенку, лежащую передо мной на столе, но не важно, выбрасываю ли я их в мусор или сжигаю ублюдков, потому что образ Райли, выходящей из того бара, все еще выжжен в моем мозгу. Потрясенные глаза, приоткрытые губы и ошеломленный взгляд из-за вихря, ударившего по ней, когда она ушла.
И это чертовски убивает меня! Разрывает на части из-за того, что мое дерьмо — присутствие рядом со мной — стало причиной такого выражения на ее лице. Страха в ее глазах. Всё, чего я хочу, это быть с ней, обнять ее, но я этого не делаю. Не могу, потому что у меня нет слов или действий, чтобы сделать вещи лучше. Заставить их исчезнуть. Защитить ее.
— Это чушь собачья, и ты это знаешь.
Слышу на другом конце линии вздох пресс-агента. Она знает, что я зол, знает, что бы она ни говорила, я не буду счастлив, если она не скажет мне, где найти ублюдков, преследующих Рай, и не позволит моей потребности к уничтожению вырваться на свободу.
— Колтон, в свете обвинений Тони, тебе лучше ничего не предпринимать. Если ты отреагируешь, твой публичный имидж…
— Мне плевать с высокой колокольни на мой публичный имидж!
— О, поверь мне, я знаю, — вздыхает она. — Но, если ты отреагируешь, пресса заглотит наживку, а затем еще сильнее вцепится в тебя, чтобы увидеть, как ты облажаешься или потеряешь все. Это означает, что они будут дольше ошиваться вокруг Райли…
Будь все проклято, если она не права. Но, черт возьми, чего бы я только не отдал, чтобы выйти за ворота и высказать им свое мнение.
— На днях, Чейз, — говорю я ей.
— Знаю, знаю.
Бросаю телефон на диван напротив и тру руками лицо, прежде чем снова опуститься на диван и закрыть глаза. Что, черт возьми, я собираюсь делать? И с каких это пор мне не насрать?
Что, черт возьми, со мной случилось? Я перешел от «мне наплевать на всех и вся» к тому, что скучаю по Райли и желаю увидеть мальчиков. Душевные струны и прочее дерьмо. Чтоб меня.
Спасибо голосу моей экономки, Грейс, вернувшей меня в настоящее от гребаных единорогов и радужного дерьма, не присущих моим мыслям. Дерьма, ассоциирующегося со слабаками и подкаблучниками. Дерьма, которому нет места в моей голове, смешанного с другим ядом, живущим там.
Выжидаю секунду. Знаю, он там, наблюдает за мной, пытается понять мое теперешнее состояние, но ничего не говорит. Приоткрываю один глаз и вижу, что он прислонился к дверному косяку, сложив руки на груди, его глаза полны беспокойства.
— Так и будешь просто стоять и смотреть на меня или войдешь и осудишь, глядя в глаза?
Он смотрит на меня еще, и клянусь Богом, я ненавижу это чувство. Ненавижу осознавать, что вместе со всеми другими гребаными людьми из длинного и выдающегося списка, я подвожу и его.
— Никакого осуждения, сынок, — говорит он, проходя в комнату и садясь на диван напротив меня.
Не могу поднять на него глаза и поблагодарить Господа за гребаную благодать, иначе все обернется катастрофой, а он действительно знает, как сильно вся эта ситуация
