Разрушенные - Кристи Бромберг

Он садится на пол рядом со мной, как делал, когда я был маленьким, кладет руку мне на колено, его терпение немного меня успокаивает.

— Да, сынок? — его голос такой ласковый, такой неуверенный, что я могу сказать, он боится, что, вероятно, зашел слишком далеко. Что сломал меня еще больше, когда я уже и так был разбит в хлам и слишком долго держался на одном скотче.

— Мне нужно… нужно побыть одному.

Слышу, как он вздыхает, чувствую его смиренное принятие и его бесконечную любовь. И мне нужно, чтобы он ушел. Сейчас же. Прежде чем я потеряю контроль.

— Ладно, — мягко говорит он, — но ты ошибаешься. Пусть, ты никогда не произносил этих слов вслух — пусть, никогда не говорил, что любишь меня — но я всегда это знал, потому что это так. Это в твоих глазах, в том, как загорается твоя улыбка при виде меня, в том факте, что ты, не спрашивая, делишься со мной своими любимыми шоколадными батончиками «Сникерс». — Он посмеивается над воспоминаниями. — Как ты позволял мне держать тебя за руку и помогать тебе звать твоих супергероев, пока лежал в постели, пытаясь заснуть. Так что слов не было, Колтон… но так или иначе ты говорил мне об этом каждый день. — Он замолкает на мгновение, пока часть меня позволяет факту о том, что он знает, погрузиться в меня. Что все мои переживания за эти годы, что он не знал, как сильно я пал, не имели значения. Он знал.

— Я знаю, твой худший страх — иметь ребенка…

Восторг, поднявшийся во мне, захлебывается страхом от его слов. Это уже слишком, слишком много, слишком быстро, когда я так долго скрывался от этого.

— Пожалуйста, не надо, — умоляю я, зажмурившись.

— Хорошо… я наговорил тебе кучу всякого дерьма, но пришло время тебе это услышать. И мне жаль, что я, вероятно, задурил тебе голову больше, чем было нужно, но, сынок, сейчас только ты сможешь это исправить — разберись с этим сейчас, когда все карты перед тобой. Но я должен сказать, ты — не твоя мать. ДНК не делает тебя таким же монстром, как и она… так же, как если бы у тебя был ребенок, твои демоны не перейдут на эту новую жизнь.

Мои кулаки сжимаются, зубы скрежещут при последних словах — словах, которые питают худшие из моих страхов — желание что-нибудь сломать возвращается. Чтобы заглушить боль, вернувшуюся с удвоенной силой. Знаю, он довел меня до предела. Слышу его тихий вздох сквозь каждый крик моей души.

Он медленно встает, и я уговариваю себя посмотреть на него. Показать, что я его услышал, но не могу заставить себя сделать это. Чувствую его руку на своей макушке, будто я снова маленький мальчик, и его неуверенный голос шепчет:

— Я люблю тебя, Колтон.

Слова заполняют мою гребаную голову, но я не могу заставить их преодолеть страх, застрявший в горле. Преодолеть воспоминания о молитве, которую я повторял, и за которой следовали жестокость и невыразимая боль. Как бы мне ни хотелось сказать ему — чувствуя потребность сказать ему — я все еще не могу.

Видишь, идеальный пример, хочется мне ему сказать, показать, насколько я испорчен. Он только что вывернулся передо мной нахрен наизнанку, а я не могу дать ему проклятый ответ, потому что она украла его у меня. И он думает, что я могу быть родителем? Она сделала мое сердце черным, а душу — гнилой. Ни за что на свете я не смог бы передать это кому-то другому, если бы был хоть малейший шанс, что такое может случиться.

Слышу, как закрывается дверь, остаюсь на полу. Внешний свет угасает. Джек зовет меня, искушает, давая возможность без стакана погрузиться в его покой.

Гребаное смятение затапливает меня. Утаскивая вниз.

Мне нужно проветрить свою чертову голову.

Нужно разобраться со своим дерьмом.

Только тогда я смогу позвонить Рай. И Боже, как же мне хочется ей позвонить. Мой палец парит над гребаной кнопкой вызова. Зависает там больше часа.

«Вызов».

«Вызов завершен».

«Вызов».

«Вызов завершен».

Чтоб меня!

Закрываю глаза, голова кружится от выпитого. И я начинаю смеяться над тем, до чего меня довели. Мы с полом становимся лучшими друзьями. Охрененно.

Нетрудно подняться, когда ты уже и так на гребаном дне. Время садится в чертов лифт. Я начинаю смеяться. Знаю, есть только один способ очистить голову — мой единственный гребаный кайф, кроме Райли — который поможет на некоторое время сдержать демонов в страхе. И как бы мне ни была нужна сейчас Райли, в первую очередь я должен сделать кое-что другое, чтобы разобраться со своим дерьмом. Моя правая рука, мать ее, дрожит, когда я жму на вызов, и боюсь до чертиков, но время пришло.

Сначала голова.

Затем Райли.

Чертовы детские шажочки.

— Привет, придурок. Не думал, что ты помнишь мой номер, прошло чертовски много времени с тех пор, как ты мне звонил.

Что за гребаная брюзгливая старушка. Боже, я люблю этого парня.

— Бэкс, посади меня в чертову машину.

Его смех тут же замирает, тишина уверяет, что он услышал меня, услышал слова, которые я знаю, он ждал услышать с того момента, как меня выписали.

— Что происходит, Вуд? Ты уверен?

Почему все, нахрен, допрашивают меня сегодня?

— Я сказал, посади меня в чертов автомобиль!

— Ладно, — растягивает он в своей медленной манере. — Где витает твоя голова?

— Серьезно, твою мать? Сначала подталкиваешь меня сесть в эту ублюдочную машину, а теперь сомневаешься в том, хочу ли я этого? Ты что, моя чертова кормилица?

Он хихикает.

— Ну, мне правда нравится, когда с моими сосками играют, но, черт, Вуд, думаю, прикоснись ты к ним, и от этого у меня все опустится.

Не могу удержаться от смеха. Чертов Бэккет. Всегда полон гребаных шуточек.

— Перестань меня доставать, ты можешь вывести меня на трассу или нет?

— Ты можешь протрезветь и выпустить из рук Джека, потому что твой голос выдает тебя, а в твоей голове все еще полно дерьма… поэтому я снова повторю свой вопрос. Где твои мысли?

— Повсюду, мать твою! — кричу я на него, не сумев скрыть пьяные нотки в своем голосе. — Черт, Бэкс! Вот почему мне нужен трек. Мне нужно очиститься от дерьма, чтобы помочь исправиться.

На линии повисает тишина, и я прикусываю язык, потому что знаю, если я надавлю сильнее, он пошлет меня нахрен и повесит трубку.

— Трек не исправит