Криптонит - лебрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чего? — хохотнула я в шоке. Мне просто не верилось в эту дешевую мелодраму. — Мы что, в средних веках? Какой замуж?
— Ты ещё и спрашиваешь? — я видела: дед снова начинает злиться. Теперь у меня не было права голоса в этом доме. — Это же для тебя будет лучше — лучше, чем этот твой учителишка! Это обеспеченный человек! С бизнесом! Он любезно согласится решить наши проблемы, а тебе, неблагодарной, стоит радоваться!
— Радоваться? Что вы, как кобылу, меня продаёте? — зло засмеялась я. — Мои планы вас настолько не интересуют?
Я не могла поверить. Переводила всё ещё полный смеха взгляд с виноватой Иры на непреклонного деда.
— А ты хочешь жить на улице? Я всего лишь профессор, у меня нет таких сумм, вы меня и так всего выдоили, а на твоей мачехе пятьсот штук кредитов по вине твоего отца! И этот её убыточный базар, кредиты за который тоже плачу я! Выйдешь замуж и как миленькая!
Я заорала, топнув ногой по полу.
— Вы просто охренели в край! Никуда я не выйду ни за какой замуж! Я люблю Сашу и буду с ним!
— Юля, — мачеха прикрыла глаза, словно ей невыносимо было слушать мой ор. И снова потёрла пальцами виски. — Перестань истерить и вести себя как глупый ребёнок. Хоть раз подумай как взрослая.
Когда ты всю жизнь кричишь, кульминация наступает, когда ты замолкаешь.
Или понимаешь, что всё это время кричал на фальшивой частоте.
Так что я просто больше не могла произнести ни звука — эта тишина повисла в воздухе.
А потом — шапка, пальто, хлопнувшая дверь, крик Иры вдогонку:
— Ты думаешь, ты ему нужна?
Ты думаешь, ты ему нужна?
Второй человек говорит мне это.
Но я всё равно бежала, бежала к нему, утопая в снеге, как когда-то после того ужина. Ища хоть какого-то спасения.
Я бежала, чувствуя, как от бешенства застилает глаза, и периодически издавая злые смешки.
Вот оно как. Вот такая она, реальность. Вот такая она, война. Что ж, посмотрим, кто кого.
Пусть доспехи и фальшивые, но всё же они приросли. И всё же я боец. Во мне не было ни капли беспомощности.
А он любил мою беспомощность. Наверное, поэтому ничего не вышло.
Я так многое хотела сказать ему. Я хотела просить его. Хотела выкричаться ему, выплакаться.
Но встретив этот полувопросительный взгляд, я снова застыла как перед стеной.
Я стояла на его пороге, запыхавшаяся, перед ним, просто глядящим на меня сверху вниз. Слегка опустив голову для этого.
И что-то во мне разом зарыдало.
Я никогда не преодолею эту стену. Никогда.
Я могла бы биться, воевать, но в реальности я не могла поднять даже руку. В реальности во мне всегда застревал этот вздох, когда я встречала эту отрезвляющую реальность в его глазах.
В реальности меня всегда настигал жгучий стыд, и я сжималась.
«Почему ты такая глупая, Юдина?
Думать будем, Юдина?»
Жизнь — это не бульварный любовный роман, и в жизни всегда будут неловкие паузы, несовпадения и отсутствие театральности, когда он берёт тебя под венец, вы бунтуете против системы, танцуете вальс и проносите любовь до конца жизни.
Что-то во мне рыдало.
Я поджала челюсти и подняла на него упрямый взгляд. Ничто не выдало этого вымученного во мне.
Сквозь приросшую маску не видно ничего. Я хотела её отодрать, но больше не могла. В этом главный сюрреалистичный ужас моей жизни.
— Ты что-то хотела, Юдина? — он приподнял брови, поторапливая меня.
Юдина. Всегда Юдина, никогда — Юля.
— Нам нужно… — я даже не могла произнести слово «расстаться», потому что не чувствовала, что имею на это право. Всё это было так смехотворно. — Прекратить это. Это всё.
— Хорошо, — бесцветно ответил он.
Вот и всё.
А дальше — дед сочится самодовольством, когда я говорю, что я согласна, дед не видит скрытой ненависти в моём взгляд, он думает, я проиграла;
А дальше — я плачу у Иры на плече, она гладит меня по спине и с сожалением шепчет: «Я же говорила, детка, я говорила».
И я выгоняю её с криками — очередного человека, который по-настоящему любил меня.
Я сползаю по стене, рыча в кулак — всё-таки есть иногда в жизни театральность.
Вот и всё.
Я не думаю о том, правильно ли я поступила.
Я просто знаю, что было бы со мной, если бы он отверг меня.
От меня бы просто ничего не осталось.
И я снова сделала это первой.
Эпилог. О фантомах
Выпускной — это нечто очень странное и щемящее. С тебя будто сдирают кожу, и ты, ничего не понимающий, одновременно и плачешь, и смеёшься.
Выпускной наступил так быстро. Вот ещё недавно вы сдавали ЕГЭ, тряслись, ссорились, дрались, расставались, — а потом вы вдруг, в красивых платьях, запускаете шарики в небо, и смущённо смеётесь, незаметно утирая слёзы. Ваш красивый макияж, сделанный в салоне, из-за которого вы чувствуете себя невероятно взрослыми. В вас рождается это взрослое, волнительное, и вы трепещете, пересекаясь взглядами с мальчиками в костюмах, и всё как будто по-другому. Они как будто тоже взрослее.
Вы визжите, глядя на эти шарики. Вы фотографируетесь даже с теми, кто вам не нравится, и снова взбудораженно смеётесь.
— Вы на пороге взрослой жизни. Так радуйтесь же, выпускники! Отметьте это вином, и гуляйте до рассвета — ваша жизнь только начинается!
Мы смеёмся — Сан Саныч, как всегда, в своём репертуаре. Он такой возбуждённый.
«Когда-то вы будете с грустью вспоминать это прекрасное время. С грустью вспоминать тех, с кем дружили тут, с кем враждовали. Потому что школа — это особенное время».
Я поправляю красную ленточку выпускника.
Мы пересекаемся взглядами с Верой, которая стояла на другом конце нашей линейки, а потом обе отводим взгляды.
Тогда я думала, что нам всё наврали. Что я никогда не буду вспоминать это с радостью. Что я всегда буду ненавидеть Веру.
Но взрослые нам не врали — это понимаешь уже взрослой. Я никогда не думала, что буду вспоминать, как мы с Верой падали в снег, как мы с Верой и Насвай обсуждали планы в библиотеке, со слезами на глазах — но вот она я.
Всё меняется. Но что-то остаётся — Вера, что бы ни произошло, всегда останется рубцом на сердце. Есть люди, с которыми вы всегда
