Криптонит - лебрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед которой он тоже не падал на колени. Тупик-тупик-тупик.
Я резко бросила пальто и шапку, покрытую снегом, на стул. И отвернулась, глядя в потолок, чтобы спрятать робкую девочку в глазах. И конечно, вот оно. Сразу — раскаяние, но я была слишком горда, чтобы выразить его.
И он, словно тут же прочитав новую строчку, хмыкает уже более доброжелательно:
— Ладно-ладно, выключай своего демона. Пройдете на кухню, мадам? — веселые искорки в глазах и дурашливый прилашающий жест рукой. Этот взгляд исподлобья. Взгляд, который в такие моменты казался мне таким живым, таким не принадлежащим ему и таким обезоруживающим меня. Он слегка склонился в поклоне, и я, не сдержавшись, засмеялась. Он тоже чуть улыбнулся, неотрывно наблюдая за моей реакцией.
Казалось, невозможно было переживать один и тот же инфаркт столько раз. Невозможно.
В какие-то моменты — как когда я вложила руку в его ладонь, и моя кожа зафонила от ощущения его; как когда он давал снисходительно себя ударить, туша меня и сам никогда не загораясь — мы были идеальны друг для друга. Будто не было тупиков и лопающихся лампочек от двух подключённых друг к другу минусов.
Я жадно вгляделась во все мелочи этой квартиры. Мне казалось, тут заключена вся тайна его личности. Мне хотелось вдохнуть воздух, которым он дышит, чтобы понять, что делает его таким. Мне хотелось стать кислородом, чтобы прикоснуться к его сердцу, или кружкой, которую он подносит к губам.
Квартира была одной из тех, что точно представляла для меня интерес, как нечто любопытненькое, и я, внучка Юдина, живущая в пентхаусе, в неё не вписывалась. Как помню — я начала суетиться в этом маленьком пространстве, меня поразило, насколько оно крошечное. Тёмный коридор с какими-то противными жёлтыми обоями, всего лишь одна комната с одним-единственным разложенным диваном, шкафом и письменным столом. И нигде ни следа беспорядка — ни одной из этих маленьких вещичек, напоминающих тебе о семье или чего-то подобного, всё настолько на своих местах, что это ни на секунду не вызвало сомнения в том, что это всё-таки его квартира.
Такие поверхностные вещи о нём я знала, чувствовала накожным уровнем — он не терпел беспорядка, хоть и казался воплощением хаоса с этим его ленивым выражением лица и татуировками. Мне казалось, он может вычистить весь внешний мир, настолько он его раздражал своим хаосом и настолько он не вписывался в его рамки. Я тоже не вписывалась, но он терпел.
Кухня была точно такой же маленькой, как и всё остальное. Он зарылся в ящики, чтобы дать мне кружку со слегка сколотым краем — как всегда, невозмутимый, но я чувствовала всё той же кожей, что ему этот сколотый край поперёк горла. В том, как его взгляд слегка задержался на этой кружке.
Чайник кипел, а я растерянно глядела в тёмное окно на своё зыбкое, мутное отражение. И плечи мои становились ломкими, неуверенными, и я вся становилась неровной и угловато-незавершённой. Хрупкой.
И я замерла, увидев в отражении его, тенью застывшего за мной. Так мы и остановились в этом мгновении — я, удерживая вдох в приподнятых плечах, и он, с тяжёлым, потемневшим взглядом на этих моих плечах. Это мгновение и был застрявший вздох.
Испугавшись чего-то, я повернулась, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Мне хотелось знать точно, как он на меня смотрит.
И я впервые разглядела этот взгляд. Эту невесомую жажду в нём. Он так пристально смотрел в мою хрупкость, что я опустила взгляд — «нет». И он тоже отвел взгляд. Об это «нет» разбивалось всё то, что могло бы быть между нами.
— Пойдём покурим? — чуть хрипло спросила я, тут же откашлявшись.
Щёлк — и не я и не он, но всего лишь наши фантомы переносятся в балкон, который уже поменял очертания. Я боюсь иногда, что даже его лицо в моей памяти поменяло очертания. Я хочу бежать от этих воспоминаний, до того я их боюсь; но одновременно мне хочется плакать от того, что они вечно ускользают из рук. Жизнь — очень зыбкая штука, как то моё отражение в окне его квартиры.
— Красные мальборо? — я усмехнулась уголком губ, когда он протянул мне пачку. Всё честно. Я украла у него усмешку, колючий взгляд и расслабленную позу, он у меня — мои сигареты. Мы всё равно откусили друг от друга по кусочку, как бы ни бегали друг от друга.
Я закуталась в расстёгнутое пальто, всё также пытаясь спрятать эту девочку, которая всё пытается пробиться в дрожащих костях, в этих ломкостях и всхлипах будто от холода.
Наверное, я могла бы рассказать ему про деда и про то, почему я здесь. Но это вечное «но». Но я всё равно всегда выбирала поднимать подбородок.
Я смотрела на то, как он выдыхает дым в открытый морозный воздух, в его спокойный профиль. В его руки, держащиеся за оконную раму, будто обнимали её, в то, как на этих руках вздувались вены. Я каждый раз так поражалась этим инфарктам, инсультам и фейерверкам внутри меня — это кружило мне голову. У меня вместо крови было шампанское.
Я так хотела уметь читать на его языке. И что важнее — говорить.
Он был таким далёким и не моим, что у меня срывало крышу и мне хотелось сделать всё, на что я способна, чтобы это изменить. Мне хотелось заходить дальше. Кусать его сильнее.
— Зачем я тебе нужна? — это было почти беспомощно, робко, с надломом. Это было с несвойственной мне нежностью, но. Но это всё ещё был тот же зверь, который кричал на Иру, потому что ему нравилось. Просто в этот раз он получал желаемое другим путём. Кусал нежно.
Этот зверь манипулировал, подавлял, ломал, потому что дышал. Потому что не мог иначе. Он говорил на таком языке. Вполне возможно, что это значило «люблю».
Я жадно вглядывалась в его реакцию, когда он повернул ко мне голову. Нет сомнений, что он не видел зверя — он усмехался, как будто снова поймал дротик. Как будто «да кого ты пытаешься обмануть, с кем пытаешься играть, девочка?»
Но у него не получилось скрыть «это» в его глазах. Оно было там постоянно, проходя между нами электрическим током и красной нитью. Он постоянно смотрел на меня так — пристально-жадно
