Криптонит - лебрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я полюбила её когда-то за то, что она делала сейчас. Мы обе хорошо умели делать больно.
Её лицо помутнело перед глазами. Превратилось в лицо Ирины Алексеевны.
Это произошло в секунду. Секунда — и у меня болит ладонь, а на её щеке алеет след. Вместе с царапинами от моих острых ногтей.
И самое ужасное — что мне это понравилось. Наконец-то всё встало на свои места.
И я посмотрела на её шокированное лицо, чтобы добить.
— Я не хочу лечить твоё больное одиночество — лучше полечи свою голову.
Наконец-то всё было правильно — теперь я видела своё истинное отражение в её влажных глазах.
Чудовище.
— Что здесь происходит?
Его голос должен был ударить словно гром. Но не ударил — мы всё ещё стояли и смотрели друг на друга в состоянии аффекта.
Во мне ничто не колыхнулось — я отрешилась от своих чувств.
Во мне ничто не колыхнулось, даже когда он подошёл к Вере и поднял её подбородок, чтобы рассмотреть кровоточащие ссадины.
В этот момент Вера посмотрела на меня так, что я поняла: это навсегда. Это уже никогда не излечить.
Трещина — до и после. Как и в Красильниковой, что-то в ней изменилось навсегда.
И я вновь почувствовала, что всё правильно.
Теперь она никогда не сможет увидеть во мне ту плачущую девочку.
Теперь она не сможет меня отвергнуть, потому что я сделала это первой.
И я повернулась к ним спиной, спокойно собираясь уходить.
Но прежде чем отвернуться, я увидела его взгляд. Какой он кинул на меня, а потом посмотрел на Веру, собираясь уводить её за плечи в медпункт — так открыто и нежно, как никогда со мной. Или это было и со мной?
Просто я не понимала языка, на котором он был написан. А другие, видимо, понимали.
Я отвернулась, чтобы пойти домой.
И оказаться в аду.
О срастающихся масках и выборах
Когда ты чего-то боишься, всегда наступает момент, когда сталкиваешься лицом к лицу со своими страхами. Как бы быстро ты ни бежал, оно тебя догоняет — сначала во снах, потом в реальности.
Оно всегда быстрее — и оно всегда встаёт перед твоим лицом, чтобы над тобой посмеяться. Посмотреть, выдержишь ты или сломаешься.
Оно всегда над тобой смеётся, обнажая твою истинную суть.
Моя спрятана была так глубоко, что я сама забыла о ней. Пока она была в темноте, её не существовало, но всегда наступает момент, когда кто-то включает свет.
Всегда найдется человек, который дёрнет за молнию, снимая с тебя костюм другого человека. В моём случае это была Вера — это всегда была Вера, которая знала меня лучше, чем кто-либо другой.
— Юля, это правда? — встревоженный голос Иры находит меня с порога, когда я возвращаюсь домой после долгого шатания на морозе. Мне не удаётся даже сделать передышку — сердце снова подскакивает, и я дёргаюсь всем телом, вешая пальто. — Ты… встречаешься с учителем… физики?
Почему-то в её глазах ужас неведомых масштабов. Ира, это вовсе не было так страшно.
— Мою дочь трахает взрослый мужик, а я об этом ни сном ни духу! Воспитали, называется! — звучит возмущённый крик отца из кухни, и я брезгливо закатываю глаза. Наверняка уже пьёт. Конечно, горе-то какое. Впервые лет за семнадцать вспомнить, что у тебя существует дочь.
— Нет, — спокойно говорю я Ире. — Просто сплетни ходят. Из-за наших дополнительных занятий.
Технически — это была правда. Сплетни ходят, и мы не встречаемся. Мы чёрт возьми что. Мы вообще ни черта не мы — есть только я, и есть он.
— Вера говорила, что ты будешь отрицать, — она трёт виски пальцами, прикрывает глаза, а потом страдальчески смотрит на меня, как ни в чем не бывало идущую на кухню. Она идёт за мной так неуверенно, словно боится ко мне даже прикоснуться. Я наливаю воды в стакан, замечая полупустую бутылку виски на столе. И отца, который, раскачиваясь на стуле, блеет: «О, явилась не запылилась!» — Господи, какой скандал, и за что это нам!
Я всегда помнила о том, что каждый в этой жизни за себя. Поэтому не винила Веру. Я ударила её, она ударила меня в ответ, и чего-то подобного я и ожидала. Это было правильно.
Удивительно было только то, как в один момент вы из самых близких друг другу людей становитесь врагами. И эту черту уже никогда не сдвинуть обратно.
— Что ещё она вам нарассказала? Вы в курсе, что мы с ней поссорились, и она мне так мстит?
— Она всего лишь заботится о тебе, Юля, это ненормально…
— Это тоже твоя подружка подстроила? — чего я не ожидаю, так это голоса деда. Я с детства не понимала, как он это так умеет — чтобы каждая нотка была проникнута невесомым, но таким давящим презрением. Так, чтобы каждый человек в комнате замолкал. Потому что это звучало как гром. — Я не ожидал от тебя такой глупости!
Фотографии летят на стол. Наши с ним селфи, которые я с обратной стороны подписывала сопливыми цитатками. Меня не ужаснули фотографии. Меня заставили покраснеть эти цитатки — красноречие доказательство подростковой глупости, которую я так отчаянно скрывала.
Но я всё равно с разбегу вмазала в деда свой взгляд, чтобы не быть похожей на загнанного в угол щенка. Даже несмотря на то, что глаза испуганно округлились, и я помню, как участилось моё дыхание, как обострился мир вокруг меня. Даже несмотря на то, что сердце у меня выскакивало из груди, готовя организм к возможности бежать. Бей или беги — извечная дилемма. Я заставляла себя выбирать драться.
Дед рылся в моих вещах. Ну, конечно, не стоило и ожидать другого — он ни за что не упустит возможность вернуть утраченный контроль.
Наши с ним отношения всегда напоминали войну — он бил меня своим снисходительным равнодушием, так красноречиво говорящим, что я всегда недостаточно хороша, а я изо всех сил старалась покорить его. Я никогда не была собой. Я была продолжением деда, снаружи великолепным, внутри — всегда недостаточным.
Во мне не было ничего от меня — даже то, как я воинственно поднимала подбородок. Я — лишь рука с оружием, слишком тяжёлым для меня. И больше ничего. Я лишь злость. И больше ничего.
