Криптонит - лебрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые маски просто срастаются с кожей.
— Какой позор, да? Юдина встречается с нищим учителем, — процедила я сквозь сжатые зубы, не подозревая, что взгляд у меня был как у загнанной дичи.
Я поняла всё это в тот ужин, когда я рассказала ему про конференцию.
Некоторые вещи неизменны — но увидеть себя с приросшим к руке ножом было словно удар по голове. Потому что на другой стороне стола, за которым все смеются, на тебя тоже направлен нож.
Откуда у меня этот нож я не хочу его заберите я не хочу быть убийцей мне страшно — а потом тебе приходится его использовать. И так до конца жизни.
Только у тебя не получается сделать ему больно так же, как тебе. Ты всё ещё дрожишь, и ты всё ещё не знаешь чужих болевых точек, потому что тебе семнадцать. Ты просто ещё не умеешь так хорошо.
— Ты ведёшь себя как малолетняя шлюха, ещё и рот раскрываешь! — взорвался дед громоподобным ором, ударив кулаком по столу, и я сжалась, но всё равно зло смотрела на него. Я понимала, что мне не победить, и дрожала. — Это разочарование всей семьи! Что будет, если об этом узнают — на тебя же будут смотреть как на оборванку! А мы эту оборванку, получается, воспитали! Стыдоба! Ни мозгов, ни вкуса, ничего!
В этом вся суть этой семьи — имеет значение только то, как ты её представляешь и насколько успешная ты ячейка общества. В глубине души я всегда знала, что у меня не получится быть такой ячейкой. Так что теперь можно спокойно со всей душой идти прямо в противоположную сторону. Я родилась здесь по ошибке.
Теперь я имею право быть настолько плохой, насколько захочу. Это — та свобода, которой я всегда хотела, которая даёт вдохнуть полной грудью. Почему тогда так горько?
Меня только убеждает в правоте полный отвращения взгляд деда. И это тоже почему-то освобождает.
Теперь можно не стараться угодить ему.
— Ну вы же воспитали, значит, ваша проблема, — парирую я, зло заталкивая внутрь слёзы. Я должна была победить. Но понимала, что всё это обречено. Последний рывок.
— Юля, пожалуйста… — умоляла чего-то Ира. Я впервые видела, как её глаза блестели от слёз. — Мы что-то не то сделали? Сколько ему лет, Юля? Скажи, он принуждал тебя к чему-то? Он… обижал тебя?
Это было забавно, если вспомнить, как она отреагировала на домогательства того мужчины из клуба.
Но я видела, что она опускает взгляд и уголки её губ покорно опускаются, больше не делая её такой твёрдой. Она словно прячет в глазах вину.
Но мне теперь плевать. Я свободна, потому что я наконец поняла всё.
— У вас была интимная связь или нет? — всё так же гремел дед.
И вот тут я взорвалась. Они не знают ничерта. Ровно ничерта.
Мне нужно было за это биться — и я вывернула наизнанку всю свою гниль.
— Вы ничего не знаете! — закричала я. — Я люблю его, и он любит меня! И я буду с ним, плевать, что вы думаете!
Типичные мелодрамы в семнадцать. Тогда это казалось концом света — разрушается мой розовый благоустроенный мирок. И ты сталкиваешься с реальностью, в конце концов.
— Что ты можешь знать о любви, у самой ещё молоко на губах не обсохло! — орал дед. — Я его засужу, чтоб неповадно было! Он у меня ещё попляшет! А ты завтра пойдешь к гинекологу!
— Это уже слишком, может, не надо?.. — качала головой Ира.
— Я сам решу, что надо, а что нет, а тебе, Ира, вообще советую молчать!
Ира, которую не принимали в этой семье так же, как и меня, опустила глаза.
— Никуда я не пойду, хоть удавись! — крикнула я напоследок, выбегая из кухни. Поднимаясь по лестнице и со всей дури захлопывая дверь в свою комнату.
А потом запираясь на замок.
Мне не было больно — я лишь продумывала, что делать дальше, держа рассудок холодным. Достав телефон, я написала краткую эсэмэску Александру Ильичу. «Всё отрицай. Потом объясню».
По иронии судьбы, дед сделал и что-то хорошее — он всё же делал меня сильнее.
Я не плакала. Я становилась всё тверже, всё суше. Это была реальность, и мне не было больно. Дед сделал из меня того ещё бойца.
Больно, что бывает по-другому. Кому-то не приходится использовать нож.
Я не сползала по стенке, не прокручивала в голове все слова деда.
В ушах звенели лишь встревоженные слова Иры: «Он тебя не обидел?». Вот оно — любовь, а не война. Другой мир, соприкасающийся с моим, холодным и каменным.
Я не хотела этого другого мира, потому что в нём бы я не выжила. Но какая-то часть меня никогда не знала мирной жизни.
Эта часть заслуживала быть оплаканной.
* * *
А потом начались дни, которые я помню смутно. Я помню лишь чувство, что всё рушится, сыпется как песок сквозь твои пальцы. Бесполезно пытаться удерживать песок.
Вот оно — рушится твой чинно-благоустроенный мирок. И я не чувствовала ничего, я просто открыла наконец глаза.
Я помню, как дед пошёл в школу. И под дверью кабинета директора столпились возбуждённые одноклассники. У всех на лицах шок и одновременно с тем стервятническая радость.
«Охуеть… она реально с Ильичом мутила?»
«А я вам говорила».
Злорадный взгляд Красильниковой, когда я проходила мимо с высоко поднятой головой, навсегда въелся мне в память. А я не позволяла себе сделать ни единого лишнего шага по школе, ни единого лишнего движения. Ни единого нервного взгляда или испуганного дёрганья — и это было не трудно. Потому что впервые я не притворялась.
Я действительно чувствовала лишь презрение к этой толпе, которая думала, что она нашла брешь во мне, которую можно препарировать. Мне уже было ничего не страшно, потому что самое страшное произошло. Они увидели. Но никогда не смогут подойти ближе.
— Юляш, — меня останавливает запыхавшаяся Насвай, дёргает меня за локоть и поворачивает к себе. Как всегда — настолько нетактичная, что не замечает десятки устремившихся к нам глаз. — Это правда про… вас с Ильичом? Я думала, это шутки!
Даже она выглядит шокированной. И слегка неуверенной.
— Это неправда, — не колебавшись ни секунды, говорю я.
Он тоже сидел в кабинете вместе с директором и дедом.
— Но, — Сан Саныч неуверенно переводит взгляд с деда на Александра Ильича. Я впервые чувствую такое
