Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

— Клевета, недостойная твоего великолепия, клевета дошла до твоих ушей! — воскликнул грек, патетически ударяя себя в грудь руками. — Враги просвещения и красоты наклеветали на скромного ученика Платона и Гомера, но ты, покровитель искусства и истины, не допустишь их поругания. Вот эти юноши будут свидетельствовать, что только истинно прекрасное было предметом наших бесед.

— Ты отпустишь их. Мы не будем нуждаться в свидетелях, — сказал Маркезе.

Ученики, низко поклонившись, вышли, собрав свои книги. Хризолис поправил лампаду пальцами, вытерши их потом о свои волосы.

— Твоих оправданий мне не нужно, — заговорил Джироламо с усмешкой. — У меня есть достаточно улик, чтобы поступить с тобой по всей строгости закона, но полная скромность и готовность услужить мне могут тебя еще спасти, пока Верховный трибунал не добрался до твоего дела.

При словах «Верховный трибунал» грек вдруг потерял все свое мужество и, обнимая со слезами колени подеста, заговорил:

— Не выдавай меня, благороднейший, мудрейший, великодушнейший. Как собака, я буду верен тебе. Все мои слабые силы, все знания отныне только тебе; никакие пытки не заставят меня нарушить мое молчание.

— Тем лучше для тебя, — равнодушно отвертываясь от все еще хныкающего, сказал Маркезе, — встань и ответь на мои вопросы. Одна неправда погубит тебя. Ты возишь с собой ученика?

— Он отдан мне его родителями в услужение.

— Он грек?

— Нет, он еврей из Генуи, его зовут Джованни.

Несколько помолчав, Маркезе продолжал вопросы:

— Мадонна Беатриче часто посещает тебя?

— Многие дамы и синьоры удостаивают меня своим посещением, но, клянусь, все сплетни обо мне — злые выдумки.

— Однако ты свел мадонну с Джованни и получил от нее сто лир.

— Это ложь. Это глупая ложь, синьор, — закричал опять, заливаясь слезами, Хризолис. — Мадонна чиста как ангел; Джованни совсем мальчик. Он ничего не понимает. Она всего раз и видела его мельком. Пусть тот, кто первый выдумал это…

— Потише, — прервал его Маркезе, — это выдумал я. Но если ты еще не свел, то ты их сведешь и плату получишь от меня. Теперь я хочу повидать твоего мальчика. Ты ручаешься, что он исполнит все, как я скажу?

— Он раб твой, так же как я, — ответил еще не совсем пришедший в себя от изумления Хризолис, приподнимая с поклоном занавеску, отделяющую внутренние комнаты.

Робко, с постным видом, так мало идущим к его толстому, красному лицу Силена,{122} постучался Салютети в мраморную дверь небольшого дома в улице Святых Апостолов, три раза не получая никакого ответа. Старый слуга, только убедившись через круглое окно, что в дом желает войти духовное лицо, а не разбойник в маске, впустил наконец каноника, кряхтя и долго возясь с тяжелыми болтами. На вопрос: «Дома ли госпожа?» — он пробормотал что-то невнятное и повел гостя по лестнице.

В большой синей комнате Салютети нашел мадонну Беатриче на возвышенье у окна, перед пяльцами, на которых был натянут розовый шелк с наполовину вышитым узором. В желтом домашнем платье, с широкими рукавами до полу, с волосами, связанными золотым обручем, мадонна сидела, как бы задумавшись, глядя в узкое окно, в которое падали лучи солнца, склонившегося к закату и играющего на браслетах и серебряных украшениях ее туфель.

Мадонна встретила каноника, кажется, без особого удивления.

— Каких новостей вестником для меня являешься ты, добрый Николо? Надеюсь, сеньор Маркезе оправился от лихорадки, захватившей его после нашей столь неосторожно предпринятой прогулки.

— Скорее забота о твоем нежнейшем здоровьи, мадонна, привела меня сюда, — с мрачным видом отвечал Салютети.

— В чем дело? Чем ты расстроен? — спрашивала заботливо Беатриче, сходя с трех ступенек возвышенья и кладя свою руку на рясу каноника. — Какой тяжелый сон потревожил твое воображение?

— Увы! не сон, а злая действительность волнует меня. Я пришел предостеречь тебя.

— От чего? Я не спрашиваю от кого, потому что это бесполезно. Сеньор Маркезе, конечно, может поступить со мной, как захочет. Что может сделать слабая девушка без родственников и друзей против всесильного подеста. Но я не буду его легкой и сладкой добычей.

— Берегись, мадонна, — заговорил Салютети, низко наклоняясь к ней, — берегись особенно грека и его ученика.

— Ты говоришь о Джованни?

— О нем, о нем. Да спасет тебя святая Цецилия.

— Ты ошибаешься, мой друг, и ты это сейчас увидишь.

Она дала знак канонику отойти в глубину комнаты так, что, оставаясь невидимым сам, он легко мог видеть все.

Ноги задрожали у Николо, и он совершенно невольно закрестился, повторяя про себя тихую молитву, но ни на минуту не пропуская всего, что происходило перед его глазами.

Мадонна отдернула занавесь, скрывающую в глубине узкое девичье ложе.

Под шелковой, слегка сбившейся простыней лежал, раскинув голые руки в беспокойной позе, юноша, или, вернее, мальчик. Длинные волосы его спустились черным венком, и лицо под ними только по полуоткрытым губам и легкому румянцу могло быть принятым за живое, так как поразительная белизна и странная красота его казались нечеловеческими. Ресницы закрытых глаз ложились на щеки ровной тенью.

— От козней дьявола избави нас, Господи, — бормотал каноник, стараясь хорошенько рассмотреть Джованни, которого он сейчас же узнал по рассказам, так как уже многие в Флоренции говорили о необыкновенном мальчике, похожем скорее на женщину или дьявола.

Мадонна, нежно опустившись перед ложем на колени, медлила его разбудить. Но как будто чувствуя ее близость, он, еще не раскрывая глаз, улыбнулся разнеженно и томно.

— Ты уже проснулся, Джованни? — спросила Беатриче. — Я помешала тебе?

— Нет, госпожа, я услышал твой запах, и мне опять показалось, что я в саду и золотые яблоки свешивались, касаясь и лаская меня. Отчего этот сладкий запах всегда идет от тебя?

— Глупенький, это пахнут ароматы, которые купцы привозят из-за моря: там их составляют из трав, — говорила Беатриче, целуя его ладони.

— Ну вот, разве я не знаю духов, которые употребляют все эти франты и которыми воняет от сеньора Маркезе, — возразил Джованни недовольным голосом. — Ты сама ничего не понимаешь, если не умеешь даже различить своего запаха.

— А правда ли, — спросила мадонна совершенно неожиданно. — А правда ли, что ты обещал сеньору Маркезе отравить меня?

Джованни, нисколько не смутившись, поднялся на локоть и, зевая, отвечал:

— Да, я сказал, что исполню, но ведь я тогда не знал тебя. Я даже не думал, что с тобой будет так весело. Сеньор Маркезе дурак, если он думает, что теперь я буду помнить еще обещание.

Он не опускал своих светлых, прозрачных глаз, придающих его лицу всегда удивленное и искреннее выражение, но в слащавом голосе его было какое-то привычное лицемерие, так что Салютети опять перекрестился:

— От козней дьявола избави нас, Господи.

— Ты не обманешь меня, Джованни. Я знаю, не потому что верю тебе, но потому что ты любишь меня. Да! Мы уедем с тобой далеко, и никто не отыщет нас. Да, да, — шептала Беатриче, покрывая поцелуями все его тело.

— И ты каждую ночь будешь приходить ко мне, как сегодня, и не давать мне спать, — с лукавой улыбкой спрашивал мальчик, нисколько не стыдясь ласк и своей наготы.

— Если ты недоволен, я могу оставить тебя в покое.

— Нет, нет, я пошутил, хотя ты, кажется, хочешь, чтобы ночь продолжалась весь день.

— Хитрец. Это твои слова!

— Дай мне вина, — попросил Джованни.

Мадонна подала ему кубок, но, сделав один глоток, он оттолкнул его:

— Попробуй его, оно, кажется, кислое.

Она отпила немного и сказала:

— Ты привередничаешь, но хочешь, я принесу тебе свежего.

— Не надо, я боюсь оставаться один.

Мадонна задернула скрывшую обоих занавеску. Каноник, чуть не шатаясь, быстро выбежал из комнаты и потом из дома. Непритворное волнение было написано на его столь искусно умеющем скрывать истинные чувства лице. Только пройдя несколько домов и очутившись на берегу Арно, он несколько пришел в себя.

Ветер освежил его, и, отправляясь по направлению к палаццо подеста Маркезе, он шел уже степенной, медленной походкой, даже подпевая вполголоса доносившейся откуда-то издали модной серенаде:

Феб сошел к Фетиде в море,Серп блестит уж в синеве.Те же муки, то же гореЯ несу в себе.Я — корабль с бесценным грузом:Вздохи, песни — клад тебе,Я ликую тесным узам,Что несу в себе.{123}

Мадонну Беатриче нашли на другой день мертвой в ее комнате. Смерть эта вызвала много толков, так как служанки, убиравшие постель, не были достаточно скромны, но Джироламо Маркезе объявил, что порочащие честь покойной найдут в нем ее защитника, сумеющего дать отпор, хотя бы целый город вышел против него. Он казался неутешным в течение целых трех месяцев и написал 39 элегий, получивших большое распространение и доставивших ему новый лавровый венок на поэтическом турнире в соборе Святой Марии дель-Фьоре.