Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

И быстрым, как бы нечаянным движением распустила я свои, слабо связанные одной гребенкой, волосы, выкрашенные тогда в золотистый цвет.

Мои слова были искусны и коварны, но лжи в них уже не было: странная красота его волновала меня и переполняла трепетным желаньем. Не могло быть любовницы то умоляющей и покорной, то лукавой и искусной, добивающейся страстного ответа, более искренней, чем была я, хотя и пришедшая сюда без любви.

Не оставалось больше холодного рассудка в моих словах, и страсть, вдруг охватившая все тело, все помыслы мои, повлекла меня по своему пути, быть может, самому мудрому, самому верному. Я обнимала его колени, трепетавшие от моих прикосновений; я целовала узкие руки, такие нежные, почти прозрачные; плакала и молила.

И с жалостью приходила в его сердце любовь. Уже не отстраняясь от меня в ужасе, ласково утешая, он гладил мои волосы и робко отвечал на мои объятья; он целовал быстрыми, острыми поцелуями, не насыщающими, а еще больше распаляющими нетерпение.

И я уже торжествовала победу.

— Прекрасный мой Марк, вы не уйдете, не отринете моей любви.

— Нет, нет.

И в своем смущении еще более прекрасное, желанное лицо покрывалось румянцем. Я же, опутывая его жемчугами и прядями волос, смущенная, ибо любовь всех равняет, шептала:

— Что же медлите вы, мой возлюбленный? Ведь нет больше запрета в нашей любви?

А он, смутившись, отстранил меня и, отвернувшись, закрыв руками разгоряченное лицо, сказал:

— Прекрасная монна, вы сумели разжечь мое сердце, до сих пор холодное и трусливое. Вы — первая, которую осмелился я пожелать. Но не все преграды еще сломлены; не все пути пройдены; и в нашей любви я не могу быть равным. Но я сделаю последнее усилие, и вы найдете завтра меня уже готовым; без колебания завтра я отвечу на ваш страстный призыв.

Так мы простились.

Уже не раз испытавшая любовь, я не помню, чтобы когда-нибудь так томилась, как в тот вечер. Даже с раскрытыми окнами казалось мне душно, и всю ночь стоял передо мною его прекрасный образ, — высокого юноши, с нежным ртом на бледном лице, темноволосого, с полузакрытыми от страсти глазами, с румянцем смущения на щеках, едва покрывавшихся юношеским пушком.

Рано утром, только что забывшуюся тяжелым сном, меня разбудила служанка. Неизвестный ей юноша, показавшийся очень взволнованным, добивался видеть меня и, не допущенный, просил передать мне белый букет из весенних гиацинтов. Напрасно я посылала вернуть его, плача от досады и проклиная излишнюю скромность привратника, — он уже скрылся. Записка на цветах немного утешила меня: «Все кончено, все побеждено! Я жду вас, моя возлюбленная!» — было набросано на измятом клочке бумаги спешной, еще почти детской рукой. Я велела спустить шторы и весь день пролежала в постели, томясь и мечтая. После обеда я взяла ванну, холодную и душистую, и выбрала себе белое легкое платье с яхонтовыми застежками. Волосы я зачесала в две косы, уложив их вокруг головы в два ряда.

Как ни торопила я кучера, мне казалось, что мы едем все-таки слишком медленно.

Едва выскочив из кареты, я почти наткнулась нос с носом на Леони, выходящего из дверей палаццо. Он показался мне таким важным и нарядным в своем рыжеватом, бархатном камзоле и большой шляпе с пером, что я узнала только тогда, когда, церемонно раскланявшись, он улыбнулся и остановил меня словами:

— Добрый вечер, синьора, — и затем продолжал: — Ваша поспешность оказалась уже запоздалой. Впрочем, не беспокойтесь: мы получим все по условию. Я не такой человек, чтобы позволить издеваться над собой всяким мальчишкам, и дядюшка Торнацони прекрасно это знает.

— Что означают ваши слова? — воскликнула я, встревоженная мрачными предчувствиями.

— Как, вы еще не знаете о проделках этого сумасброднейшего из графов, этого нелепейшего мальчишки Гиничелли? — заговорил с жаром Леони. — Все наши старанья оказались пропавшими даром. Вчера вечером, после вашего посещения, и сегодня утром он держал себя так бешено и совершил столько безрассудных глупостей, что мы имели твердое убеждение в нашей победе, а два часа тому назад он совершенно неожиданно, не сказавши никому ни слова, скрылся из дома, оставив краткую записку, что уезжает в дальние поместья. Конечно, все это смешно и противно, но в сущности мы ничего не теряем, и поверьте, во Флоренции найдутся сотни достойных молодых и богатых людей, сумеющих вас, синьора, оценить гораздо больше, чем этот глупый ломака.

— Конечно, — отвечала я, овладев своим волнением, — если маркиз заплатит нам исправно, мы ничего не теряем.

— О, это уж предоставьте мне! Да к тому же, может быть, графа еще и удастся вернуть. За ним послана погоня. И можно будет возобновить вашу попытку.

— Ну, нет, — возразила я, — мне надоело возиться с вашими недоносками. Посоветуйте лучше нанять для графа кормилицу.

Больше мы ничего не говорили об этом. На другой день я получила деньги и могла покинуть Флоренцию, так как все-таки я была ужасно расстроена.

Месть Джироламо Маркезе{118}

Сорок первая новелла из занятной книги любовных и трагических приключений

Ехавшая впереди небольшой кавалькады, отправляющейся из Флоренции по направлению к Терранова, мадонна Беатриче, кажется, так же мало обращала внимания на веселые рассказы каноника Николо Салютети, как и на тонкие комплименты, сопровождаемые томными вздохами и нежными взглядами поэта, подеста{119} Джироламо Маркезе.

Весеннее солнце, голубое небо, цветы на зеленых холмах, которые — увы! — напрасно в остроумных метафорах сравнивал поэт с прелестями жестокой, нисколько не развлекали мадонну.

Только из вежливости улыбалась она, принимая цветы, для которых ее кавалеру приходилось слезать со своей лошади и нагибаться, что он проделывал с большой ловкостью и грацией, хотя его движенья и были затруднены тяжелым желтого бархата с вытесненными розами венецианским далматиком.{120} Гордой безрассудности приписывали все непонятное упорство мадонны Беатриче, так как Маркезе был не только богат и уважаем гражданами, но также молод и красив и среди поэтов считался не последним. Уже три недели терпеливыми ухаживаньями пытался он сделать более милостивой мадонну Беатриче. Для нее он устраивал непрерывные праздники, прогулки, состязанья, где он получил первую награду за сонет в ее честь. Ее портрет, нарисованный Косме, он носил в золотом медальоне на цепи из жемчугов, но все оказывалось тщетным. Мадонна то смеясь, то умоляя подождать или выходя из себя, отказывала в любви привыкшему покорять с одного раза и не такие сердца благороднейшему Джироламо Маркезе.

Легкие вечерние тени уже набегали на дорогу, и разговор несколько утомившихся путников делался менее оживленным, когда показалась с холма небольшая мыза Маркезе, цель сегодняшней прогулки. Старый Маффео Барбаро в меховом плаще, с лысым черепом и редкой бородой, приветливый и хитрый, встретил гостей у креста, стоящего на повороте дороги.

Почти не касаясь руки Джироламо, Беатриче легко соскочила с лошади и вместе с другими дамами вошла в дом оправиться с дороги, в то время как Барбаро водил мужчин по хозяйственным постройкам, вызывающим дружное восхищение обилием запасов и благоустройством. Один Салютети объявил с комичными вздохами, поглядывая на приготовленный к ужину стол, что он скорее предпочтет обыкновенного хорошо зажаренного каплуна самым редкостным, хотя бы привезенным из-за моря, выводкам. Ужин, начатый в сумерках, продолжался до полной темноты. Тяжелый стол в большой комнате с гладкими, пахнувшими свежим деревом стенами был сплошь заставлен блюдами, тарелками и мисками. Когда уже были съедены куропатки, рыба, окорок, суп из ласточек и многое другое, подали десерт — плоды удивительных размеров и форм: груши в виде бабочек, дыни, изображающие букет цветов, золоченные пирожки с яблоками и маком и сладкое вино, гордость и тайну Барбаро.

Отодвинув стол, слуги принесли мягкого сена, скошенного с цветами, и шелковые подушки, расстеливши которые на полу, все расположились в позах свободных и наиболее удобных, чтобы слушать обещанную новеллу Салютети.

Одна Беатриче осталась на деревянном стуле с прямой высокой спинкой, что позволяло влюбленному Джироламо поместиться у ее ног, изредка целуя руку, не отнимаемую мадонной, погруженной в какую-то задумчивость, и касаться ее платья, белого с серебряной вышивкой.

За новеллой последовали стихи, из которых лучшими были признаны, по общему, быть может, не совсем беспристрастному мнению, сонеты Маркезе, опять и опять воспевающие безжалостную Беатриче.

Наконец Барбаро объявил, что он имеет угостить еще одним сюрпризом, и, получив нетерпеливое позволение, он дал знак, по которому раздвинулась занавесь в глубине комнаты.