Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

Так словами незначительными и малоинтересными старались они подавить свое смущение. Но, наконец, Анжелика сказала:

— Может быть, ты уже ляжешь? Я помогу тебе раздеться. И не забудь моего нового имени — Пьетро…

Она помогла ему освободить ноги от тяжелой обуви и расстегнула робкой рукой пряжку плаща, не решаясь прикоснуться к другим одеждам. Итак, они легли молча, не снимая ничего, кроме верхних плащей, и провели ночь под одним одеялом, боясь подвинуться и коснуться друг друга.

Опасность и случай свели на одном корабле и равняли людей, самых разнообразных по положению, богатству и образованию. Служитель алтаря не чурался куртизанки Чарокки, которая красила волосы и называла себя знатной дамой, хотя злые языки утверждали, что она просто — жидовка из Генуи, путешествующая со старухой, обезьяной и двумя собачками, маленький рост которых вызывал всеобщее восхищение. Их привез для монны один кавалер из-за моря. Несколько купцов, обыкновенно кичащихся своим состоянием, труппа странствующих актеров, цирульник, поэт, из тех, которых нанимают за лиру, и молодой философ Коррадо с надменным лицом и пальцами, не сгибающимися от перстней на обеих руках, — все это, благодаря тесноте и скуке, соединялось в одно общество, с любопытством и радостью принявшее в число своих членов утром другого дня новых путешественников. Не слишком разнообразные развлечения состояли, кроме обедни и ловких штук актеров, из историй, которые должен был рассказывать каждый по очереди, не забывая старого правила, что каждая история должна быть забавна или трогательна и всегда поучительна. В первый вечер монах рассказал, как в Лериде Испанской, где он был несколько лет секретарем священного судилища, старший наставник, по имени Дон Кедро, много лет сражался с дьяволом, славясь строгостью жизни, и как однажды, избегая всегда соблазнов, в которые впадали часто даже сами братья святого ордена, он не выдержал и публично, на глазах всего города, бросился в костер, позванный молодой колдуньей, и в огне соединился с ней и погиб, вызвав большой соблазн.

История была выслушана с большим интересом, после чего капитан объявил, что уже давно настал час гасить огни и ложиться спать, и все разошлись по своим помещениям, не забыв обменяться любезными пожеланьями.

Феличе и его слуга, хотя и медлили дольше всех, но, наконец, были принуждены тоже покинуть общую каюту и в конце концов остаться опять вдвоем, чего весь день они, как бы по уговору, избегали.

Мальчик был очень бледен и казался утомленным до последней степени, и, движимая исключительно состраданием, Анжелика сказала:

— Ночь не принесет опять тебе отдыха, если ты не освободишься от одежд, как привык ложиться дома. Я же готова провести всю ночь на палубе, чтобы только не смущать твоего покоя. Иначе мы оба измучаемся — ты от слабости, я от заботы о тебе.

Но что-то смущало в этом предложении Феличе. Может быть, он боялся остаться один, — и он сказал с большей убедительностью, чем того требовала простая вежливость:

— Я все равно не засну, зная, что ты дрогнешь из-за меня под ветром и дождем.

Он взял ее за руку, не желая отпустить, и, казалось, готов был заплакать.

Тогда Анжелика, успокаивая его, как ребенка, сказала:

— Я обещала твоему отцу беречь тебя, и я исполню все, что хочешь. Я не покину тебя ни на минуту, если это может дать тебе спокойствие. Но все-таки ты разденешься, как следует. Я совсем не буду смотреть на тебя.

Феличе не заставил долго убеждать себя. Он покорно снимал одну принадлежность костюма за другой. Анжелика же, сидя спиной, помогала то расстегнуть крючок, то развязать непослушный узел, протягивая руку назад и находя его ощупью.

Так, весело и непринужденно болтая, они легли, не глядя друг на друга даже украдкой, причем Феличе ближе к стене, а Анжелика к двери.

Только когда по мерному дыханью можно было догадаться, что мальчик заснул, решилась мадонна нарушить обещание и повернуться к нему. В белой рубашке он напоминал мягкими волосами, тонкой шеей, щеками, как бледные, розовые лепестки, скорее девочку, чем юношу, на которого уже много засматривалось глаз, когда на белой лошади, скромно опуская голову, проезжал он по улицам Пизы к обедне с отцом или со старым своим учителем Фаттием.

Долго не могла оторваться Анжелика от волнующего странной красотой лица и, не насмотревшись, как бы ослепленная, с легким стоном упала на подушку. Так пролежала несколько минут и потом, поднявшись на локоть, опять любовалась, стараясь затаить дыхание, и опять падала, изнемогая.

Случилось так, что соседним помещением с каютой Феличе и Анжелики оказалось помещение Коррадо. Из любопытства он прислушался сквозь тонкую перегородку к их словам и без труда узнал из них тайну юных путешественников. Всю ночь был он свидетелем, припав глазом к щели, безмолвной борьбы прекрасной мадонны над неподвижным телом ее равнодушного возлюбленного. Ее неопытная страсть, ее красота и молодость (Анжелике едва минуло 17 лет) трогали и волновали его.

Весь следующий день он смущал молодого слугу то обращаясь к нему с вопросами, которые вполне естественны между двумя мужчинами, но заставляющими краснеть чуть не до слез девушку, воспитанную в благородной и строгой семье, то любезным обхождением, в котором явно скрывалась насмешка, или просто слишком внимательно останавливая на нем свой взор, острый и уже томный. Анжелика не избавилась от его ухаживаний, даже когда все собрались слушать обычные истории, потому что, сев совсем рядом, он то громко просил ее почесать ему поясницу, то незаметно жал ей ногу, то касался, как бы нечаянно, груди, становясь все более страстным, тогда как девушка не знала, куда деться от стыда и страха, что раскроется ее роль, столь двусмысленная особенно теперь, после двух ночей, проведенных с Феличе, который все же был уж не мальчик.

Монна Чарокки, томно вздыхая, начала свой рассказ о трех юношах, которых она решила соблазнить; о том, как ночью она явилась, лишенная одежд, в комнату, где они спали все вместе; как все они бросились спасаться, один — в окно, другой — под стол, а третий — прыгнул в кровать; как там она настигла его; как он вырывался, и только свалившийся полог соединил их и привел к счастливой развязке; как два товарища были изумлены, увидя его вполне невредимым.

Все это было передано с большой живостью, и история была признана и трогательной, и достаточно поучительной; после чего, еще немножко поговорив, все разошлись.

На этот раз с радостью, одна из первых, покинула Анжелика общую каюту, не подозревая, как мало она будет защищена от любопытства неожиданного ухаживателя даже в своем помещении. Они разделись без особых историй, помогая друг другу, но не глядя, со смехом, попадая руками не туда, куда следовало.

С нетерпением дожидалась Анжелика, пока Феличе заснет, едва сдерживая свое волнение. Наконец, ровное дыхание указало на это, и мадонна повернула к нему пылающее лицо.

И так он был соблазнительно прекрасен с опущенными ресницами, с голой шеей, что нельзя было стерпеть, и, нагнувшись, она поцеловала его робко и совсем слегка, но Коррадо, видевший все, не мог сдержаться; сгорая от ревности и страсти, он громко ударил ногой в тонкую перегородку так, что даже кровать вся зашаталась, и мальчик, вздрогнув, открыл глаза и, увидя так близко над собой Анжелику, воскликнул:

— Что это? Боже! Мы тонем?

Напрасно шепотом успокаивала его мадонна, гладя по волосам и целуя, уже забыв о стыде, — он дрожал и, прижимаясь все ближе к ней, всхлипывал:

— Мы тонем, мы тонем! Недаром мне приснился страшный сон. Видишь, мы уже погружаемся в воду!

Так сладки были эти слабые, безвольные объятья, что Анжелика с любовной лукавостью уже не старалась убеждать его и только, сжимая хрупкое тело, все сильнее шептала:

— Я с тобой! Милый, милый! Я с тобой! Не бойся!

Коррадо же не мог дольше сносить этой сцены и, шумно опрокинув стул, вышел на палубу, стуча каблуками.

Так, то откидываясь назад, то опять прижимаясь совсем близко, она заснула рядом с ним, утомленная двумя ночами борьбы и уже считающая себя победительницей, хотя сама не зная еще границ желаний, всю ночь чувствуя его близким, покорным и нежным.

Весь следующий день было пасмурно, и море волновалось, как никогда еще за все это путешествие. Большая часть пассажиров целый день не выходила из своих помещений, и только к вечеру, когда стало несколько спокойнее, все ненадолго собрались, причем поэт, вместо рассказа, спел только что сочиненную серенаду, заслужившую общее одобрение:

Сердце женщины — как море,Уж давно сказал поэт.Море, воле лунной вторя,То бежит к земле, то нет;

То послушно, то строптиво,Море — горе, море — рай;Иль дремли на нем лениво,Или снасти подбирай.

Кормщик, опытный и смелый,Не боится тех причуд;Держит руль рукой умелойТам сегодня, завтра тут.

Что ему морей капризы, —Ветер, буря, штиль и гладь?Сердцем Биче, сердцем ЛизыРазве трудно управлять?{126}

Коррадо вышел позднее всех и, прямо подойдя к Анжелике, крепко взял ее за руку и, почти насильно отведя в сторону от Феличе, заговорил: