Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

Коррадо вышел позднее всех и, прямо подойдя к Анжелике, крепко взял ее за руку и, почти насильно отведя в сторону от Феличе, заговорил:

— Твои увертки больше не помогут. Не думаешь ли ты обмануть меня и настаивать еще на том, что ты — мальчик? Что же, предложим разрешить наш спор всем присутствующим! Ведь в этом так легко убедиться! И, если я окажусь не прав, я готов нести какое угодно наказание за клевету. Ты согласен? Нет. Так слушай: ты сегодня придешь ко мне ночью, когда твой господин заснет, а иначе я все твои шашни выведу на чистую воду!..

Он так же быстро ушел, как и пришел, не дожидаясь ответа, что к тому же было бы и бесполезно, так как Анжелика была так смущена и подавлена, что от нее нельзя было добиться ни одного слова, когда все стали расспрашивать, что сказал ей господин столь неприятное, что на ней нет лица.

Что-то пробормотав о нездоровье, Анжелика убежала в свою каюту и, бросившись в кровать, залилась слезами. Последовавший за ней Феличе стал утешать ее и, уже сам нежно обнимая и целуя, без слов сумел скоро вызвать улыбку на лице своей возлюбленной.

Но робкая нежность Феличе совсем не соответствовала страстной жадности, с которой Анжелика осыпала его поцелуями, и, сначала только отстраняясь, чего она в исступленьи не замечала, он вдруг, когда объятья стали слишком тесны, оттолкнул девушку и, закрыв лицо руками, выбежал из каюты, оставив ее растерянной и ничего не понимающей.

Коррадо, наблюдавший и эту сцену, нашел минуту самой удобной, чтобы вмешаться в историю, из праздного наблюдателя которой он давно сделался сам действующим лицом.

Пользуясь замешательством мадонны, которая лежала как бы без сознания, он обнимал ее и, целуя, шептал страстные слова. Сначала не сопротивляясь, Анжелика через несколько минут пришла в себя.

— Феличе! Феличе! — были ее первые слова и, увидав около себя другого, она собрала все силы, удесятеренные ужасом, и сбросила с постели Коррадо.

Прежде чем он успел подняться, она уже была у двери.

— Феличе! Где Феличе? — жалобно повторяла мадонна, не помня о своем костюме, который был слишком не в порядке, чтобы появляться перед посторонними зрителями.

Догоняя ее уже в коридоре, Коррадо злобно крикнул:

— Твой Феличе убежал от тебя! Тебе этого мало? Он бросился с палубы в море. Беги, догоняй его!

Он хотел опять схватить ее, но, вырвавшись, она выбежала на палубу и, достигнув высокого борта, ни на минуту не задержась, бросилась в черную воду. Ничего не соображая, слепой от страсти, Коррадо бросился за ней, и они вместе скрылись в волнах.

Утром, на следующий день, матрос рассказывал о ночном видении — будто двое, девушка с распущенными волосами и мужчина за ней, беззвучно, как тени, мелькнули мимо фонаря, у которого он стоял, и потом глухо раздался плеск воды, но товарищ его ничего не заметил, — так быстро все совершалось. Все с нетерпением встречали выход друг друга, ожидая от кого-нибудь разъяснений, — в самом деле кто-нибудь из пассажиров корабля погиб, или это только приснилось сторожевому матросу, так как девушка, игравшая здесь какую-то роль, была для всех неизвестна.

Буря совершенно улеглась; в холодной ясности виделся далекий берег, город и горы, побелевшие от утреннего мороза. Первые снежинки падали, кружась и тая на платье и руках. Из пассажиров на палубе не досчитывались только Коррадо, Феличе и его слуги, и Чарокки уже объяснила ночное приключение басней.

Наконец, вышел Феличе в малиновом плаще, опушенном серым мехом, в высокой шапке и, как всегда, с книгой, стройный, равнодушный и серьезный. Когда капитан осторожно спросил его, как господин, он ответил, поднимая глаза от страницы:

— Разве вы находите, что я выгляжу плохо?

Флейты Вафила{127}

Идиллическая повесть

Посвящается В. П. Веригиной{128}

Глава I

Очевидное покровительство богов сопутствовало с самых первых дней жизни юного Вафила.{129}

Не могущий назвать по имени отца, потерявший мать при рождении, он знал детство счастливым и светлым, каким знают далеко не все, даже не лишенные нежного родительского ухода. Взятый старым Бионом, заменяющим в праздничных обрядах жреца, Вафил вырос при храме среди нимф, не боясь даже косматого Пана,{130} чье изображенье, выдолбленное в толстой сосне, пугало часто не только мальчиков, но и бородатых мужей. С ранних лет приучил его Бион помогать ему при богослужениях: держать плоскую кадильницу с благовонной смолой или играть на двух длинных одноствольных флейтах. Уже семи лет был воспет мальчик случайно проходившим бродячим певцом в нежной элегии, где он назывался ни больше ни меньше как самим сыном Афродиты Пеннорожденной, легкокрылым богом любви, Эротом. Хотя жившие в этих местах, занимаясь сельскими работами и не зная далеких городов с их пышными храмами, в трогательной наивности не различали великих богов и молились только нимфам и Пану, как полезным помощникам в мирных трудах, однако, выслушав сочиненную элегию, они остались очень гордыми, что среди них живет прекрасный Вафил, вдохновивший певца.

Впрочем, и раньше общая любовь окружала детство Вафила, и все без различия, богатые и бедные, спешили уделить ему лучшую часть из того, что имели.

Да и как было не любить Вафила: меняясь с годами, он всегда оставался прекрасным; характер имел легкий и веселый; был ласков со всеми; его флейт заслушивались не только люди, и даже глупые овцы по целым часам оставались неподвижными, бросив свою жвачку, как зачарованные звуками. Женщины любили его за красоту и приветливость, и все наперерыв старались заменить своей нежностью мать и сестер. Мужчины видели в нем милость богов и покровительствовали ему тем охотнее, чем чаще они замечали, что помощь Вафилу не проходит без награждения от всесильных. И судьба его казалась чудесной.

Старый, помнящий все, что свершилось в течение многих лет, Эак об обстоятельствах, сопровождавших рождение Вафила, в долгие зимние вечера, когда все возлежали у огня после ужина, рассказывал так:

Глава II

«Слава богам, жатвы в тот год были богаты, и никто не запомнит столь обильного сбора винограда. Уже справили праздник Вакха; и молодое вино бродило в новых мехах, а юноши уходили в горы на осенний лов; гадатель, рассмотрев внутренности принесенного в жертву нимфам козленка, находил необычайно счастливые предзнаменованья.

И вот однажды, когда первый мороз покрывал уже на заре долину белым инеем, который потом под лучами еще греющего солнца поднимался к вершинам гор легким паром, по дороге, идущей с берега моря, где не было никакого жилья, если не считать нескольких убогих хижин рыбаков, пришла женщина. Едва достигнув первого дома, которым, как и теперь, являлся дом Мартилла, она со стоном опустилась у порога. Тяжкую болезнь и усталость долгого пути можно было заметить по бледному лицу, несмотря на выражение страдания все же не лишенному красоты. Одежда, хотя и сильно запыленная, порванная во многих местах, и сандалии с серебряными украшениями указывали на не совсем низкое происхождение неизвестной путницы.

Лишившись чувств, она пролежала так у порога, пока сбежавшиеся на ее стоны соседи не подняли ее и не внесли в дом Мартилла, быть может, и не совсем довольного предстоящими хлопотами, но повинующегося воле богов, как известно, покровительствующих путешественникам в несчастных случайностях. Женщины, освободившие ее от одежд и освежившие тело губкой, пропитанной вином, объявили, что неизвестной предстоит через несколько минут сделаться матерью, и сейчас же стали готовиться к принятию ребенка; одни — растопляя очаг и ставя на нем воду, другие — вытаскивая какие-то тряпки, а старухи — бормоча свои молитвы и заклинания.

Родившийся вскоре мальчик, слишком маленький, почти не кричащий, с черными мягкими волосами и большими глазами, казался рожденным не для жизни. Несмотря на усердный уход почти всех женщин деревни, молодая мать, изнемогая от страданий, едва приведенная в себя, скончалась, один лишь раз поцеловав поднесенного ей сына и от слабости могшая прошептать совсем тихо только одно слово: „Афродита“, отдавая как будто этим мальчика под покровительство богини. Многих смутило такое странное посвящение, ибо прекрасная богиня меньше всего является склонной заниматься судьбой маленьких, лишенных родительского ухода детей, и в этом не видели доброго предзнаменованья.

Никто не знал, как поступить с ребенком, и все были удивлены, когда на следующее утро Бион, уже и тогда немолодой, живущий без женщины, пришел к дому Мартилла и объявил, что явившаяся в ночном видении нимфа приказала ему взять мальчика к себе. И взяв ребенка неумелыми руками, он отнес его в свое одинокое жилище.