Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

Никто не знал, как поступить с ребенком, и все были удивлены, когда на следующее утро Бион, уже и тогда немолодой, живущий без женщины, пришел к дому Мартилла и объявил, что явившаяся в ночном видении нимфа приказала ему взять мальчика к себе. И взяв ребенка неумелыми руками, он отнес его в свое одинокое жилище.

Коза и присмотр всех женщин по очереди доставили все, что нужно, Вафилу, как был назван мальчик, и к весне можно было видеть около хижины Биона его самого, сидящим на пороге с какой-либо ручной работой и присматривающим за мальчиком, уже начинающим ползать на руках, и его кормилицей-козой, привязанной к колышку на длинной веревке».

Так приблизительно передавал старый Эак рассказ о рождении Вафила, впрочем, почти всем известный и по памяти, так как с того времени пошла только пятнадцатая весна.

Глава III

Нежные пальцы Вафила казались не созданными для грубых сельских работ; впрочем, они были достаточно искусны и проворны для плетения сетей, длинных веревок, венков, употребляемых при жертвоприношениях и на пирах, для вырезыванья самых тонких рисунков на деревянных чашах, и кроме того, они никогда не утомлялись перебирать отверстия флейт.

Никем не принуждаемый, Вафил почти не оставался без дела: летом он или уходил на берег моря с работой, или присматривал за козами Биона, извлекая нежные звуки из своих флейт. Зима тоже не уменьшала его усердия. Даже приглашаемый к соседям, он не приходил без своей кожаной сумки, в которой, кроме флейт, всегда лежали какие-нибудь принадлежности для новых долгих работ.

В тот год, когда Вафилу пошла пятнадцатая весна, он всю зиму прохворал. Напрасно Бион, и сам не полный невежда в искусстве врачевания, давал ему пить различные мелко растертые в порошок травы, прикладывал пластыри, заставлял делать тайные движения, да и еще призывал отовсюду известных в далеких окрестностях врачей, — Вафил кашлял и хирел, не вставая с мягкого ложа, кутаясь в тяжелые меха.

Только по мере того как весеннее солнце, оттаивая замерзшие окна, пробиралось в хижину, мало-помалу возвращались силы Вафилу. Однако слабость зимней болезни не скоро покинула хрупкое тело юноши, так что праздник Адониса{131} был для Вафила тоже первым возвращением.

Деплий, бывавший даже за морем, взялся устроить в этот год весенний праздник по городскому обычаю. Ему пришла счастливая мысль поручить роль воскресшего бога Вафилу. Белокурая Амариллис изображала радостную Киприду.[51] Двенадцать девушек, самых прекрасных, все в цветах и новых ярких туниках, несли носилки, на которых возлежал возвращенный Адонис. С радостными восклицаниями бросилась, как львица, Киприда навстречу юному любовнику, а он, нежный и хрупкий, ожидал ее с томной улыбкой, покорно отдавая свое тело страстным ласкам первого свиданья после долгой разлуки.

Трепет наполнял души зрителей, ибо оба были прекрасны и настолько подходили к своим ролям, что нельзя было даже поверить, будто все происходившее только пустое притворство искусных актеров.

Пестрым венком окружая Вафила, одевали девушки его в праздничные, вышитые золотом одежды, украшали волосы цветами, умащали руки и ноги благовонными мазями.

Длинное шествие пастухов и пастушек проходило мимо высокого ложа, на котором в цветах, окруженные своей прекрасною свитой, возлежали Киприда и Адонис, и он, улыбаясь всем безразлично, приветливо срывал белые и красные розы и, прикоснувшись к ним губами, бросал их вниз проходившим девушкам; а она, палимая страстью и ревностью, обнимала его колени, целовала руки, гляделась с мольбой в его ласковые, неверные глаза.

С той же нежной улыбкой, что была для всех, утешал богиню коварный любовник и, как бы лаская, закрывал ей глаза своими розовыми ладонями, а в это время изменчивые уста уже дарили поцелуи сопернице. Все девушки покинули своих возлюбленных, и каждая старалась хоть на миг владеть улыбкой Адониса, лаской его надушенных рук, нежным, как прикосновение лепестка розы, поцелуем. Тщетны были слезы и мольбы Киприды, и она смирилась. Отошла грубая ревность от ложа прекрасного.

Наконец достал Вафил из складок одежды свои флейты и, выпрямившись, заиграл, и начались танцы, то тихие и стыдливые, то быстрые и сладострастные, смотря по тому, какие звуки рождались под искусными пальцами.

Глава IV

С неодобрением замечал Бион перемену, происшедшую в его названом сыне. Будто томимый каким-то ожиданием, часто без цели, бродил Вафил по лугам, и взгляд его сделался рассеян. Вяло брался за привычную работу, только побуждаемый взором, а иногда даже гневным словом старика, чего прежде никогда не случалось, и, пользуясь первым предлогом, бросал ее с отвращением. В самый жар уходил купаться к ручью и долго, уже снявши одежды, лежал на сухом песке, обжигаемый страстным солнцем. И как бы в первый раз замечая свое тело, с удивлением и радостью заглядывал в спокойную поверхность ручья, покорно принимавшую отражение; сначала стройные, тонкие ноги, потом гибкое тело с узкой, почти детской грудью; слабые, без мускулов, руки, и, наконец, прекрасное лицо с томным взглядом серых глаз, нежным ртом, спутанными кудрями, пленительное и влекущее, смущенное и вечно лукавое.

Долго, как зачарованный, любовался Вафил сам собою, и когда, освежив разгоряченное тело в тихих волнах, он ложился опять на песок, опершись локтями, делалось грустно, и, взяв свои флейты, он играл на них томные и светлые песни, смутно о чем-то мечтая.

Глава V

По вечерам, когда, загнав коз и овец в заграждения, старики ложились спать и юноши и девушки собирались на опушке рощи, где нимфы покровительствовали счастливым, а сатиры пугали и дразнили робких, девушки не стыдились называть при всех Ва-фила прекрасным, ласкать его темные кудри, целовать алые губы в награду за сыгранную песню, и юноши не сердились на своих возлюбленных. Иногда Вафил бывал грустным и томным, и все старались утешить его. Обвивались нежные руки вокруг тонкой шеи; прекрасные уста шептали слова утешения, и сладки были безразличные ласки при всех. Но чаще Вафил бывал веселым. Его серебристый смех, остроумные выдумки, быстрые движения воодушевляли всех, и начинались веселые игры, танцы, состязания.

Легко было бегать по росистой траве, и перегнавший всех мог получать в награду поцелуи, ни от кого не боясь отказа.

Девушки с завязанными глазами ловили легко поддающихся, и не узнавшие сквозь повязку пойманного подвергались сладкому наказанию, и так как через тонкую ткань лукавые глаза ухитрялись все видеть даже в темноте, как днем, то не было случайностью, что Вафил бывал чаще других избранным и притворно не узнанным. Так продолжались, часто до самого рассвета, игры, никогда не утомлявшие своим сладким однообразием.

Глава VI

Имея землю, стада и дом, расположенный на холме, с окнами на запад, восток, север и юг, Терпандр, постоянно живущий в далеком городе, вздумал прожить летние месяцы у моря, отдохнуть от зимнего веселья в тихом уединении и, кстати, проверить старого раба Емподия, управляющего всем имением и не всегда аккуратного в присылке положенных оброков.

Он не привез с собой ничего, кроме нескольких книг и запаса восковых таблеток для писем к далеким друзьям и сельских элегий. Он вел идиллическую и уединенную жизнь, ухаживая сам за своим цветником, встречая восход солнца уже на прогулке, не чуждаясь, однако, своих соседей, часто приходивших к нему за советами или даже просто из наивного любопытства, задавая ему тысячи вопросов, на которые он отвечал с терпением и достоинством настоящего ученика философов. Но больше всех доставляли ему удовольствие посещения Вафила, достаточно частые благодаря приветливости, с которой они принимались.

Не только звуки флейт развлекали его. Сбивчивые слова юноши или иногда задумчивое молчание по целым часам, его нежная странная красота, особенность его положения среди всех других юношей, — все это привлекало Терпандра. И однажды, поливая по обыкновению на закате свои грядки с левкоями в то время, как Вафил, полулежа на каменных ступенях, лениво перебирал отверстия флейт, Терпандр вдруг оставил работу, как будто принявши какое-то решение, вошел на несколько минут в дом и, выйдя, держа в руках восковые таблетки, которые розовели от последних лучей солнца, прочел так:

Флейта нежного ВафилаНас пленила, покорила,Плен нам сладок, плен нам мил,Но еще милей и слаще,Если встречен в темной чащеСам пленительный Вафил.

Кто ловчей в любовном лове:Алость крови? тонкость брови?Гроздья ль темные кудрей?Жены, юноши и девыВсе текут на те напевы,Все к любви спешат скорей.

О, Вафил, желает каждыйХоть однажды страстной жаждыСладко ярость утомить,Хоть однажды, пламенея,Позабыться, томно млея,Рвися после Мойры нить.

Но глаза Вафила строги,Без тревоги те дороги,Где идет сама любовь.Ты не хочешь, ты не знаешь,Ты в лесу один блуждаешь,Пусть других мятется кровь.

Ты идешь легко, спокоен,Царь иль воин, кто достоинЦеловать твой алый рот?Кто соперник, где предтечи,Кто обнимет эти плечи,Что лобзал один Эрот.

Сам в себе, себя лобзая,Прелесть мая презирая,Ты идешь и не глядишь,Мнится: вот раскроешь крыльяИ без страсти, без усильяВ небо ясное взлетишь.{132}

Глава VII