ПГТ - Вадим Сериков

– Не нужно места? – все еще сомневаясь, вопросил замдиректора.

– Нет!

– Задавай! – властно велел он.

– Вы в "Танки" играете?

Честно, не знаю, почему у меня это вырвалось. Видать, устал я.

Мохнатые брови питекантропа приподнялись вверх. Движение для них было явно непривычным. Этот человек удивлялся редко. Очень редко.

– А ты почем знаешь? – спросил он подозрительно.

– Да я сам в них играю.

– Да ты чо! – обрадовался Бляха. – Слушай, а как там "тигра" на тридцать третьем уровне грохнуть? Он, гад, в лесу прячется, и фиг поймешь, откуда палит.

– Тридцать третий уровень? – я изобразил такое изумление, будто Бляха показал мне живого ихтиозавра, обитающего у него в аквариуме. – Да я дальше пятнадцатого и не поднялся.

На лице Вилгора Георгиевича появилось снисходительное удовлетворение: все ясно, мол, с вами, с пацанами зелеными. Всему вас учить надо.

Если что, "танки" я прошел четыре раза полностью. Вру, пять. На всех уровнях сложности. И авторитетно заявляю: "тигр" на тридцать третьем уровне – это детский лепет по сравнению с месиловом уровня пятьдесят седьмого. Там вообще все против всех. Но Бляхину я это не скажу. Пусть гордится. А я не гордый. Мне дело важнее.

– Чего хотел-то? – с максимальной для этого сурового человека степенью добродушия спросил Бляха.

– Я – историк. Меня два захоронения интересуют.

– Номера?

Судя по лаконичности высказываний, в роду замдиректора были древние греки.

– Я не знаю номера, но знаю фамилии и могу показать, если надо.

– Пиши, – Бляхин протянул мне клочок бумаги. После чего заорал так громко и неожиданно, что я присел, как при близком разрыве снаряда:

– Люда!

В комнату вошла пышная девушка с розовыми волосами. "Молодцы, – подумал я, – держат марку. Прямо Гелла. Странно, что в одежде. У Булгакова по-другому написано".

– Люда, найди все про это, – и он сунул ей мой клочок, – десять минут пошли.

Люда вышла. Никуда не спеша. Мы помолчали.

– Ну что, как там Димка-то? – спросил Бляхин, чтобы занять время. В качестве консультанта по "Танкам" я был ему неинтересен, но и просить друга "Димы из ЖКХ" подождать в коридоре было, вроде, неудобно.

– Живет, что ему сделается, – ответил я в тон.

– Зачем тебе могилы-то эти сдались замшелые? – спросил замдиректора.

– Да есть один человек, хочет своих предков найти.

Вилгор Георгиевич с видом эксперта покачал головой: понимаю, мол. Но тут же мысль озарила его чело:

– Да брось ты мучиться. Нарисуй ему чего надо, и делов-то. Хошь, бланков каких подкину?

– Не могу, – печально сказал я.

– Почему?

– Репутация, – развел я руками.

– Да, – задумчиво протянул Бляха, – репутация.

В его устах это прозвучало почти ругательством.

– Репутация – это как рабочая совесть. Если ее нет, пиши пропало, – продолжил замдиректора все так же задумчиво, – Димон не рассказывал, как мы репутацией дорожили?

– Н-нет, – чуть запнулся я, вспомнив предостережения Димы. Да я и вправду не знал.

– О, брат. Это тебе не в бумажках рыться. Тут кино и немцы…

***

Утро в похоронной бригаде началось, как обычно, с опохмелки. Ибо у них со вчерашнего было, а работать всухую – себя не уважать.

Но как-то неожиданно много осталось с предыдущих похорон. Доза оказалась нестандартной, и оттого захмелели больше обычного. Сначала помянули вчерашнего "жмурика". Потом всех будущих, чтоб не переводились, да чтоб земля им пухом. Потом выпили за ЖКХ. За власть Советов. Спели "Катюшу" даже. И только тут огненная жидкость, к счастью, закончилась.

В этот момент родственники новопреставленного на кладбище приехали, и, как полагается, привезли "копачам" пообедать. Щедро так привезли, не подумавши. Оставили все да уехали, наказав часам к двенадцати вынос тела устроить.

Забирать покойного приехали в состоянии уставшем. Картина, конечно, родственников не сильно порадовала, но что-то менять было уже поздно, и им оставалось лишь надеяться, что все обойдется.

И обошлось ведь. Опыт – великая вещь. Опытом члены похоронной бригады компенсировали частичную неустойчивость тел. Те, кому довелось наблюдать этот трудовой подвиг, конечно, сильно переживали, но они не могли не признать, что в целом все прошло неплохо. Всего лишь два раза чуть не упали.

Пока ехали на кладбище, конечно, дополнительно разморило, и сгружали гроб на табуреточки с креном уже критическим, спотыкаясь всеми ногами. Но и тут пронесло! Сгрузили.

Родственники облегченно выдохнули. Началась церемония прощания.

И тут лупанул дождь. Сильный такой! Он и до этого накрапывал, а здесь прямо таки полил. Ну, кто-то из родственников и скомандовал: все, давайте по автобусам. Раз такая непогода, на поминки поедем, не будем ребятам мешать. Они все сами закончат.

Все согласились и в автобус кинулись. На прощание кто-то из родственников Бляхе, как старшему, пакет с питьем и закуской сунул и наказал на поминки не являться. Самим помянуть, отдельно.

Тут надо отступление сделать и сказать, что раньше без "копачей" поминки не начинались никогда. Ждали, пока они закончат. Их первыми приглашали за стол, и только после этого остальные усаживались. Уважали могильщиков. Белая кость все-таки. "Гамлет", "бедный Йорик" и все такое.

Но тогда уже начались разные вольности. Разрушение традиций. Оттого так и поступили родственники усопшего. Да, собственно, и правильно поступили. Наблюдая состояние "копачей", можно было с уверенностью сказать, что их не усаживать, а укладывать придется. А лежачие места за столами не предусматривались.

В общем, автобус уехал, оставив героев возле гроба. Они, герои, ни сырости, ни других неудобств не ощущали. Ощущали только желание добавить. Откуда берется такое стремление в человеке – тайна большая и никем не раскрытая.

И они, конечно, добавили.

Бляха проснулся вместе с забрезжившим в окно рассветом. "Гадко, как никогда", – такое однобригадники слышали от него каждое утро. Но это утро оказалось особенным, и самочувствие было действительно нехорошим. Главное, в памяти обнаружились значительные дыры.

Из каких-то смутных фрагментов постепенно составлялась картина вчерашнего. Последнее, что помнилось: гроб, стоящий на табуретках посередь кладбища. И чувство в душе: дело надо доделать. Так оставить нельзя. А вот доделали или нет, память упорно умалчивала. Мрак и тишина царили на этом месте в памяти.

Вилгор Георгиевич поднял голову, и ком встал в его пересохшем горле. На столе, посередине комнаты, стоял тот самый гроб!

Бляха заорал, но крика не получилось. Заорал опять, и опять не получилось. Тогда он вскочил с кровати