Волчья ягода - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Благословите, батюшка, – протянула сложенные руки и замерла.
После неудачной своей исповеди Аксинья не появлялась в церкви, не просила прощения у отца Евода, не каялась.
Трусиха.
Батюшка вернул черную шапочку на лысую голову и скривился:
– Нет тебе благословения, Аксинья. Прячешься от меня, бесовы игры затеваешь.
– Простите вы меня, батюшка, за гордыню, за грехи мои. Сама не ведаю, что творю, – она упала на колени и твердила одни и те же слова, точно синица.
Будто так могла она заставить отца Евода смилостивиться.
Занимался рассвет, и несмелые лучи солнца проникали через окно, затянутое бараньим пузырем. Отец Евод разглядывал избу, пучки трав, развешанные по всем четырем стенам, поставец с посудой и зельями, дочку, мирно спавшую на лавке у печи, красный угол с двумя иконами. Он будто не замечал Аксинью, что простерлась пред заляпанными сапогами.
Когда нет ответа, нет внимательного взгляда, слова пропадают, застревают где-то в горле, на подходе к иссушенным устам.
– Ты встань, встань. Что меня о прощении просить? Ты Господа нашего моли.
– Молю.
– Повинна ты в убийстве Никона Молодцова, известного как Никашка?
– Нет на мне греха, батюшка, – Аксинья сморгнула слезы.
– Знаешь, кто повинен в злодеянии?
– Не ведаю, – теперь она кривила душой перед отцом Еводом.
– Добрый я пастырь, Аксинья. Налагаю я епитимью: чтение Иисусовой молитвы и утром, и вечером, не меньше двадцати раз да с земными поклонами. И строгий пост – тебе, но не дочери твоей, – взгляд отца Евода чуть смягчился. – И на каждой службе в храме быть да земные поклоны творить, да исповедоваться. От причастия не отлучаю, милостив я.
– Благодарю вас, отец Евод.
– Да дела свои колдовские не чинить. Узнаю…
Аксинья кивнула. Как ей прожить без знахарского дела? Оно и радость, и смысл жизни, и средство пропитания.
– И еще… Покажешь себя праведной христианкой, приду к тебе на постой.
Отец Евод важно кивнул и удалился, в ответе Аксиньи не было нужды. Она дождалась, пока шаги священника стихли, выглянула за дверь, словно боялась, что он подслушивал ее.
И дала себе волю вольную – захохотала громко, от души. Просмеявшись, вытерла слезы, устыдилась своего легкомыслия. Осененный благодатью пастырь пригрозил ей отлучением от церкви, посулил награду за праведность, а она чуть не расхохоталась ему в лицо. Так смешон был со своей верой в ее прегрешения, со своим намерением очистить душу ведьмы покаянием.
Да кто из них греховнее? Она, Аксинья, что много лет помогала в боли и слезах, в хворях и рождении детей? Она, к которой страждущие тянулись непрерывным ручьем и молили о чудодейственных средствах? Она ли возомнила себя выше Господа Бога?
Или отец Евод в своей гордыне мнил себя повелителем душ еловских? Да кто знал, почему сослали его в Солекамскую глушь… Просто так пастыри в окрестных деревнях не появлялись. Кто спорил с епископами, доказывал свою правоту, кто замечен был в нетвердости веры, кого застали за делом…
Аксинья оборвала мысли: со смутой в голове хлеб ставить нельзя. Она давно приметила, стряпня не терпит суеты и душевной расхлябанности.
Вечером читала она бесконечную Иисусову молитву, с головой уйдя в простые строки. Словно отец Евод мог узнать, соблюдала ли она епитимью. Но читала она ее не для священника, а для того, кто видел все сверху и для каждого приберегал свою меру. Немолодая спина вопила о пощаде, колени устали, словно не на соломе – на земляном полу стояла, но Аксинья продолжала покаяние.
Нюта удивленно таращила глазенки, но неудобные вопросы матери задавать не стала: умная девка выросла.
* * *
– Дом ведуньи, нечистое место! – Он разглядывал знахаркину избу, словно решил заселиться сюда навек.
Стянул скуфью, бросил на лавку засаленный сверток с пожитками. На хозяйку и не глядел, словно не было ее здесь, и слово ее ничего не значило. Накануне дня святого Ионы Новгородского[92] отец Евод исполнил обещание: переселился в знахаркину избу.
Аксинья молчала. Руки месили тугое тесто, крутили его, мяли, и движения ее становились все резче. Обладай отец Евод богатым воображением, он понял бы, что на месте невинного теста должно быть его лицо. Черныш захлебывался лаем, скребся, просился в избу – видно, отец Евод пришелся ему не по нраву.
– Где дочка твоя? – Батюшка закряхтел, тяжело, как немолодой человек, нагнулся и стал разматывать онучи.
«Сколько ж ему лет? Сорок годков, не меньше. Много недугов должно было поселиться в его теле – знаю, что перед Богом все равны в страданиях и старости», – злорадно думала Аксинья.
Отец Евод шевелил пальцами, густой запах хворых ног заполнил избу, точно гнилостный ветер.
– В гостях.
– А что ж матери не помогает? Бездельницей растишь дочь.
– Моя дочь растет трудолюбивой да разумной.
– Всякая овца ягненка языком охаживает. Вот наследие от Господа: дети; награда от Него – плод чрева[93], но дитя надобно в послушании держать и со словом Божьим растить.
– Батюшка, никто слова худого про дочь мою не молвил.
– Заблуждения свои ты взращиваешь и лелеешь, аки демон – желания. Ты облачение мое выстирай.
Новый жилец вовсе не собирался разговаривать с Аксиньей, он отдавал приказания и, кажется, решил испортить ей жизнь.
Что-то сделала она неверно, что-то важное не понимала. Строганов грозил забрать ее дочь, кровинку, словно лошадь увести со двора. Отец Евод вздумал учить жизни, отвращать от трав и снадобий, старую грешницу превратить в безропотную Марию Магдалину. И каждый ждал, что будет она класть земные поклоны.
Аксинья поставила хлеб в печь, собрала со стола драгоценные белые крохи, вернула в мучной куль. Голод приучил ее беречь каждую крошку снеди. Перед зимними месяцами припасы придется делить с новым жильцом. Боялась она, отец Евод и калача не принесет в ее избу.
* * *
Священник еще до третьего крика петуха уходил из избы, сжевав краюху хлеба, и не возвращался до полудня. Аксинья ценила утренние часы без строгого пастыря: лишь в это время могла она освободиться от гнета, чувствовать себя хозяйкой в избе.
– Без чувства и благолепия читаешь молитву перед едой, Аксинья.
– Не следишь за ликом Богоматери, копоть да грязь скопилась на окладе иконы. Грех, как есть грех.
– Слова дурные говоришь про людей.
Отец Евод был изобретателен в своих поучениях и настойчивых советах, он словно выискивал каждый раз, чем укорить знахарку.
Нюта не сторонилась батюшки, охотно вела с ним длинные беседы, и Аксинья ловила каждое слово сладкоголосого
