В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь - Николай Александрович Лейкин

– Как? Мы еще должны попасть в карантин и в таможню? – испуганно спросила Глафира Семеновна.

– Нет, нет, что вы, мадам! Успокойтесь. Карантин только во время холеры для приезжающих с моря. Вещи ваши также осмотрены, и никакой таможни для вас больше не будет. О, на турецкого таможню только слава! А если знать, как в ней обойтись, то снисходительнее турецкого таможни нет в целом мире, и господа корреспонденты напрасно бранят ее в газетах, когда пишут своего путешествия.

– Да, да… Это можем и мы подтвердить, – подхватил Николай Иванович. – На железной дороге, при переезде границы, нас не заставили даже открыть наших саквояжей, тогда как в славянской Сербии рылись у нас даже в корзинке с закусками и нюхали куски ветчины, нарезанные ломтями. И это у братьев-славян-то! Молодцы турки.

Въехали на мост с деревянной настилкой. Доски настилки прыгали под колесами экипажа, как фортепьянные клавиши. Экипаж трясся, и Адольф Нюренберг ухватился одной рукой за сундук, другой за кучера, чтобы не упасть.

– Это Новый мост называется, или мост Валиде, а тот, что вон подальше, Старый мост, или мост Махмуда, – пояснил он, уже не оборачиваясь. – Но у нас в Константинополе зовут их просто: Старый и Новый. Некоторые их настоящего названий и не знают.

Проскакав по клавишам моста сажень тридцать, экипаж остановился. К нему подскочили усатые и бородатые физиономии в длинных белых полотняных балахонах, похожих на женские рубашки, и в фесках, а один из них схватил лошадь под уздцы.

– Батюшки! Что это такое? Что им нужно? Отчего он нас не пропускает? – спросила испуганно Глафира Семеновна.

– Не нас одних, а всех так. Нужно заплатить за проезд через мост, – отвечал Нюренберг и полез в карман за деньгами.

– Сколько за проезд следует? – задал вопрос Николай Иванович.

– О, вы, господин, уж не беспокойтесь… Я отдам, а после подам вам самого точного счет расхода. Нужно заплатить два с половиной пиастра.

– Это сколько же на наши деньги?

– Около двадцати копеек. О, в Константинополе даром по мостам не ездят, – деньги подай! – сказал Нюренберг, поругался с балахонниками по-турецки и заплатил им, после чего лошади поехали.

– В каких они странных балахонах, – усмехнулась Глафира Семеновна.

– И знаете, мадам, их балахоны без карманов и без пуговиц. Их расстегнуть нельзя, а надо снимать через голову.

– Это для чего?

– А чтобы проездную плату не воровали. Вон их начальник стоит. Где тут за ними усмотреть, когда большого движение! Получит, сунет в карман, и кончено. А тут уж, когда некуда деньги сунуть, он и несет их тотчас мостовому начальнику. Видели давеча? Как только я заплатил ему – сейчас же он и понес деньги начальнику.

На мосту было еще многолюднее, чем в улицах, по которым проезжали к мосту. Толпа была еще пестрее. Закутанные с ног до головы турецкие женщины из простого народа, с лицами, закрытыми от подбородка до полноса, вели ребятишек. Мальчишки были в фесках, девочки в платках на головах, завязанных концами назад, как ходят иногда наши бабы, и с открытыми личиками. Шло мусульманское духовенство в белых чалмах с ввитым в них куском какой-нибудь зеленой материи и в халатах. То там, то сям мелькали далматинцы-красавцы в своих белых одеяниях, рослые черногорцы в расшитых синих куртках, в маленьких круглых плоских шапочках, тоже расшитых, в широких красных поясах, из-за которых торчал целый ворох оружия с серебряной отделкой – ятаганы, пистолеты. Показался старик белобородый турок, важно восседающий верхом на маленьком пузатом осле, одетый по-старотурецки – в туфлях, в белых чулках, в широких шароварах, в куртке нараспашку, из-под которой виднелась белая рубаха, и в большой чалме.

– Вот, вот настоящий турок! Вот какими я их себе воображала! – воскликнула Глафира Семеновна, указывая на комическую фигуру рослого старика, восседающего на маленьком осле. – Вот такой же точно турок и на табачной вывеске перед окнами нашей квартиры в Петербурге изображен. Точь-в-точь. Только тот длинную трубку курит и сидит поджавши ноги калачиком.

– Теперь уж, мадам, здесь в Константинополе, – начал проводник, – настоящих турецких нарядов стыдятся. Простого красного феска уничтожила чалму, на всех появились такого же пальто, как и мы носим, и турецкий наряд увидите только на самого старинного стариков из старого леса. Даже турецкие попы в Константинополе и те, мадам, не наденут вот такого громадного чалма, а сделают себе поменьше.

– Да, да… Ведь это точно так же, как и у нас, – подхватил Николай Иванович. – Куда старые купеческие сибирки делись? Кто их носит? Только купцы-старики старого леса. А то спиньжак, спиньжак и спиньжак… Купчихи не повязываются уж у нас более косынками по голове, исчез сарафан. Прогресс… Цивилизация… Полировка…

– И здесь турецкого дамы, чуть пообразованнее, в самый модный платья на французский мода ходят и в самый шикарная парижской шляпка с перьями щеголяют, а только вот что лицо закрывают, – рассказывал Нюренберг. – Но как закрывают? Какого это вуаль! Только одно название, что вуаль. Да вот посмотрите – карета с евнухом на козлах едет. В ней, наверное, модная турецкая дама, – указал он.

И точно, с экипажем супругов Ивановых поравнялась шикарная карета, запряженная прекрасными лошадьми в шорной упряжи, со сморщенным желтолицым евнухом в феске на козлах. Супруги взглянули в окно кареты и увидали чернобровую с подведенными глазами даму, в черной бархатной накидке, в шляпке с целой пирамидой перьев и цветов, в свежих цветных перчатках и с белой вуалью, которая прикрывала от подбородка две трети лица, но эта вуаль была настолько прозрачна, что сквозь нее можно было видеть и белые зубы дамы, и ее смазанные красной помадой губы.

Турецкие нравы и обычаи

– Фу, как накрашена! Даже сыплется с нее! – воскликнула Глафира Семеновна, посмотрев на турецкую даму.

– У турчанок, мадам, это в моде, – ответил проводник. – Самого молоденького хорошенького дама – и та красится. Хороша, а хочет быть еще лучше. На константинопольские дамы выходит столько краски, сколько не выйдет на весь Париж, Берлин, Лондон и Вена, если их вместе взять. Да, пожалуй, можно сюда и ваш Петербург приложить. Не смейтесь, мадам, это верно, – прибавил он, заметя улыбку Глафиры Семеновны. – Как встает поутру – сейчас краситься, и так целого дня. Им, мадам, больше делать нечего. Кофе, шербет, конфекты и малярное мастерство! Гулять дама от хорошего общества без евнуха не может.

– Отчего? – быстро спросила Глафира Семеновна.