Училка - Наталия Терентьева

— Не знаю… — Я оглянулась. Хоть бы кто знакомый из учителей прошел, окликнул меня. Как отойти посреди этого пламенного монолога, я не знала. Учительница грозно наступала на меня и наступала, зажав в угол.

— А я знаю! Евросоюз скоро лопнет! Греки работать не хотят, а хотят, чтобы их немцы кормили! Потомки богов они, эллинов, древней великой нации! А мы сейчас — великая нация! И что, как мы живем? В картонных коробках будем свой век доживать? А у меня как сын женится, так мне в картонную коробку придется переехать. Есть такие огромные коробки, знаете, в них холодильники возят. Вот я две коробки возьму и там жить буду. А где еще? У меня квартира однокомнатная, комната четырнадцать метров, и мне никогда, ни-ког-да ее не расширить! И сын на квартиру не накопит. Нет! Он у меня на балалайке играет! Мальчик гениальный, талантливый! Сейчас школу закончит, в училище его уже ждут без экзаменов. Так что пусть они со своими тройками по географии, — учительница саркастически посмотрела куда-то наверх, наверно, на кабинет географии, который был этажом выше, — тихо утрутся! А потом, после училища — куда с такими талантами? Куда? В музыкальную школу? На двенадцать тысяч рублей? Сколько у нас оркестров, где нужны балалаечники? А ведь это национальный инструмент, наш главный национальный инструмент! В нем — душа народа! Память о предках!

Я с некоторым сомнением посмотрела на свою энергичную собеседницу. Русские ли у нее предки? Трудно сказать. Больше всего она была похожа на хрюшку. Есть такой старый мультфильм. Мама-Хрюшка, довольно симпатичная, улыбчивая, вся из толстых тугих мешочков: три мешочка — щечки с подбородком, пять или шесть — торс, ну и, соответственно, ножки, ручки…

Хрюшка одной рукой подбоченилась, а другой оперлась о стенку, окончательно отрезав мне путь к бегству.

— Да! Каждый должен играть на балалайке! А когда вы последний раз по телевизору балалаечников видели? Кто там играет, в телевизоре? Одни негры? Ва-ба-ди-ду-да? — Хрюшка покачалась, держа в руках воображаемый саксофон. — Зачем мне этот джаз? Зачем? Я не слышу его! И не могу слышать! Это другое человечество, у него другие звуки! Мир рассыпанных звуков! Им там в Африке, в жаре, делать нечего было, вот они звуки научились рассыпать и потом собирать снова. А у нас другое — у нас напевы, широта, мелодия, степи, косогоры, балалайка… Вы согласны со мной? — неожиданно спросила она и внимательно на меня посмотрела.

Я тоже пыталась сквозь ее очки всмотреться в глаза. Она серьезно сейчас говорила? Хрюшка напряженно ждала ответа.

— Да, отчасти, — постаралась как можно спокойнее ответить я.

Хрюшка неожиданно громко захохотала. Это не помешало ей как следует отпихнуть старшеклассника, которого, в свою очередь, друзья толкнули на нас, и он изо всех сил врезался в Хрюшку.

— Ой! — сказал старшеклассник. — Виолетта Семеновна…

— Да не ой, Горшков, не ой! А «пардон» скажи хотя бы! Если уж по-русски все слова забыл! Вы же все теперь иностранцы у нас! Ни слова в простоте! Надо же! Ногу мне отдавил и — «ой»!

Что же она все-таки преподает? Может, обществознание? Или наоборот, — химию? Пишет на доске формулы целый день, рисует молекулы, а потом выходит в коридор и ее прорывает. Спросить? Нет, хочу догадаться.

— Вы знаете, что у них клиповое сознание? — Хрюшка одернула кофточку и снова заняла суперпозицию, отрезав меня от внешнего мира. — Знаете? Они вас — не слышат! Вы им говорите, а они не понимают, не могут понять, как на иностранном языке. Они смысла многих слов не понимают. Им надо показывать картинки.

— Так тоже может быть, — осторожно заметила я. — Это не плохо и не хорошо. Это так. Мы не повернем весь локомотив человечества. С вами вдвоем.

— О чем и речь! — всплеснула руками Хрюшка. — А все остальные как будто не понимают! Аня! Вы же Аня?

Я кивнула.

— Так вот, Аня, все остальные просто не понимают, что это — другие люди, — показала она на бегающих, стоящих, сидящих на подоконниках и диванчиках вокруг нас детей. — У них мозги облученные! И к ним бесполезно обращаться на привычном нам языке. Они понимают схемы, картинки, комиксы. Не понимают логической связи слов.

— А логическую связь картинок понимают?

Хрюшка как-то недоуменно взглянула на меня. Похоже, она не была готова к моему активному участию в разговоре.

— Ладно, — сказала она, тщательно отряхнула руки, как будто они были испачканы в муке или песке, поправила огромные дымчатые очки и потопала прочь.

Я с трудом перевела дыхание. Вот это да. Вот это личность. Учительница… чего? Гуманитарий, конечно. С таким складом ума. Надо посоветовать ей взять третий бюллетень.

Нет, Хрюшка оказалась физиком, и, как мне сказала Роза, вполне приличным специалистом. С хорошим образованием. И дети у нее сдают предмет нормально. Не блестяще, но что-то отвечают.

— А детям она тоже рассказывает все, что знает? — спросила я Розу в тот же день, когда мы встретились в столовой. Какой бы ни был там плохой чай, а общаться я хожу каждый день.

— Ох, знаешь, сколько жалоб! Класс за классом просят перевести к другому физику. А нельзя же одного человека нагружать! Да она нормальный педагог! К предмету это не имеет отношения. Родители не о том переживают, я скажу тебе. Она тормошит детей. Пусть подумают — о том, об этом… Ничего, урок политинформации вместе с физикой. Она же не обижает никого. Вполне справедлива, оценки не занижает. Предмет свой знает. Пусть говорит. Не запретишь.

— И что, дети ее воспринимают всерьез?

Роза улыбнулась.

— Сложно сказать. Любой неформат… Вот тебя дети воспринимают всерьез?

— Надеюсь, что да.

— И я тоже надеюсь, — вздохнула Роза и похлопала меня по плечу: — Ничё, ничё! Что там, кстати, у тебя за история? Будковский какие-то слова записывает за детьми, ты его подрядила? Что за подряд? Не поделишься?

Я понимаю, когда ты сидишь в тапках и теплых носках на лоджии и сама себе командир — что перевела сегодня, то и перевела, — тебе хорошо, удобно. А когда ты становишься частью системы, в системе всегда есть кто-то, кто имеет право задавать неудобные и неприятные вопросы. Роза имеет право — и на вопрос, и на тон. Тон ужасно противный. Она командир роты, я — солдат пехоты. Маленький и грязный.

— Я назначила Семена ответственным за плохие слова.

— За мат? — уточнила Роза.

— Нет, за «чё», «прикольно», «отстой». Такие вот.

— А что плохого в слове «прикольно»? — удивилась Роза. — Нормальное слово…

— То, что это этимологически от глагола «приколоться», которым пользуются наркоманы. Означает — получить удовольствие случайно, вместе с кем-то, из одного шприца.

— Да? Ты откуда это взяла?

— Прочитала статью в журнале.

— А! — засмеялась Роза. — Я-то уж думала!.. Поменьше журналов читай! Там тебе написано, что и Пугачева похудела, и все Весы в октябре разбогатеют на миллион, все-все, и сколько двойников у Путина, и когда следующий конец света, раз предыдущий не состоялся…

— Я не такие журналы читаю, Роза, — аккуратно остановила я командира своей роты. — Это было исследование доктора наук, в журнале «Знание — сила».

— Да? — Роза недоверчиво посмотрела на меня. — Ладно. А ты думаешь, ты хорошо придумала с тем, что Будковский теперь ходит за всеми и требует денег или сухариков, если кто-то ляпнул не то словцо? А иначе он насобирает мусорных слов в тетрадочку, и ты всем колов наставишь?

— Да что за бред?

— Ох, Аня-Аня… — покачала головой Нецербер. — Зря мы тебя взяли, кажется. Хорошая ты тетка, конечно, но настолько далека от реальности! Когда в следующий раз тебе такая хрень в голову придет, посоветуйся со мной, замётано?

— Минус один балл, — вздохнула я. — Приблатненная лексика. Тюремный лексикон.

Роза гневно взглянула на меня, вздернула заблестевший подбородок и пошла прочь от меня. Зачем я так? Она мне хочет помочь. Я делаю ошибку за ошибкой.

— Семен! — окликнула я очень кстати пробегавшего мимо Будковского. — А ну-ка иди сюда!

— Да, Ан-Леонидна! — с готовностью откликнулся мальчишка и вытянулся передо мной. Рядом с ним нарисовался вечный друг Вова Пищалин.

— И сколько наторговал? — спросила я без предисловий.

— Вот западло! — тоже не стал ходить вокруг да около Будковский. — Я ж сказал — стуканут! Кто настучал, Ан-Леонидна? Бельская? Или Нелька?

На «Нельку» активно закивал Пищалин.

— Не-е… не Бельская… Нелька или Тонька… Салов! Во, точняк! — продолжал, абсолютно не смущаясь, вслух размышлять Будковский. — Я как раз его сегодня утром на банку тоника раскачал.

Нет, они меня не воспринимают всерьез. И они — хорошие дети. У меня выходит, что все — плохие. Нет, все хорошие. Только глупые. Ведь может такое быть? Хороший, добрый и глупый. Национальный герой русского фольклора. Всё, что он делал — от глупости.