За чертой - Александр Николаевич Можаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выплакавшись у меня на груди, баба Феня, как прежде, разжигает керогаз и выведывает новости с хутора. Многих, о ком я рассказываю, она уж не знает, поэтому задаёт много уточняющих вопросов:
– Это Хавричихи унук женится?
– Хавричихи…
– А девку берёт Семёна Горца?
– Внучка…
– Вон оно, какое дело!.. Деды, бывало, чуть ни до смерти бились, а внуки поладили… Хаврича до войны посадили, – рассказывает она. – А Маня его заподозрила Горцев, что те донесли, да подпалила тем ночью сарай. А Горцы догадались, чья дель, да как пришла очередь пасти стадо – Хавричовой корове ногу сломали. Говорят, сама с яра прянула. И пошла война… А внуки, стало быть, поладили…
– Баба Феня, давай я тебе газовую печку куплю, сколько можно керогазом коптить…
– Ни-и-и! – испуганно мотает она головой. – Ну её к холерам, ту печку, я уж с керогазом сроднилась. К тому ж я его, куда вздумается туда и притулила, а печке место искать надо.
За обедом, как и в прежние времена, непременно спросит:
– Волка мого не встречал?
– Встречал, – шучу я в ответ. – И до се тебя вспоминает. Каждый раз твоими пирожками от него откупаюсь.
– Ну, слава богу – на дело сгодились, – смеётся старуха.
* * *
Люди, идущие за мной, опасливо озираются на заброшенные дома, на тёмные глазницы пустых окон.
– Вон там шевельнулась занавеска… – Встревоженный шёпот за моею спиной.
Никто не должен знать о моих страхах, поэтому отвечаю уверенно, почти равнодушно:
– Это ветер. Сквозняк… Ветер гуляет в пустых комнатах…
Я знаю: на самом деле всё так и есть, остальное – фантазии нашего страха.
– Видите – ласточка в окно залетела?.. Там никого нет, – успокаиваю я.
Под горой вразброд белеют бугорки у байбачьих нор. Встав на задние лапы и прижав к себе передние, зверьки напоминают своим видом маленьких медведей. Наблюдая за нами, они, не суетясь, рассматривают нас. Но стоило нам приблизиться или резко взмахнуть рукой – байбаки, дружно присвистнув и швырнув задними лапами пыль, мигом ныряют в свои норы. Теперь на свой наблюдательный пункт зверьки выйдут нескоро, и то, что они нас встречали, для меня подтверждение того, что до нас тут никого не было.
У ручья, бегущего из Солёного ерика, останавливаемся; внимательно осматриваю берега, которые могут хранить чужие следы. Чисто. Когда-то на этом месте была запруда и стояла «мельничка» Чекамаса. Вешние воды давно унесли с собой и запруду, и «мельничку», – об их былом существовании напоминали мне лишь позеленевшие ото мхов камни, меж которых струилась вода. Чтоб не обнаружить себя, перехожу на другой берег, осторожно ступая на эти камни, затем на траву. То же самое проделывают и идущие за мной люди. Если кто-то из них оступается, я возвращаюсь, и, черпая пригоршнями воду, замываю следы. Ничто здесь не должно напоминать о нашем былом присутствии.
«Может, и “они” точно так же путают меня?» – думаю я и ещё раз внимательно осматриваю берега, каждую былинку на них. Чисто.
На горе, у самой кручи, стоит пара волков. С высоты, озирая окрестности, внимательно наблюдают за нами. Где-то в непролазных дебрях Солёного ерика у них логово. Сразу вспомнился «задумчивый» волк бабы Фени.
«Нет, этих врасплох не застать», – думаю я, и сия мысль меня успокаивает.
Волков я не боюсь, их присутствие лишь придаёт уверенности – вверху засады нет. Здесь куда страшней «двуногие волки»…
Мы идём на заранее оговоренное с Жекой место. Каждый день у нас разная конечная точка. Названия этих мест не отыщешь ни на какой карте, они известны и понятны лишь нам двоим.
– Буду ждать «у зайца», – говорит Жека.
Мне вспоминается, как много лет назад ходили мы на охоту. Жека выстрелил в зайца и, как видно, не попал, но контузил его. Зайца бросили в сумку и пошли дальше. В Терновой балке решили сделать привал. Только присели и стали готовиться к трапезе, заяц очухался, выпрыгнул из сумки и был таков. Потом, каждый раз проходя мимо этого места, Жека кричал: «За-яц! Привет, заяц! Как поживаешь?!»
В следующий раз, оговаривая место встречи, Жека сообщал:
– Подтягивайтесь к «Столбу». Встретимся у «Столба»…
Когда-то в этих местах одиноко рос пирамидальный тополь – «раина» по-нашему. Раина засохла и многие годы издали выглядела, как столб. Потом её спилили на дрова, но название места мы сохранили в своей памяти.
Сегодня Жека позвонил и сказал:
– Буду ждать, где сука сало съела.
Я улыбаюсь и вспоминаю, как лет десять назад ходили на лис. Кубане́ц прихватил молодую рыжую таксу, чтоб натаскать её на лисьи норы. Лис в тот день мы так и не встретили. Когда, расположившись привалом среди огромных камней «дикаря», стали разводить костерок, такса распотрошила сумку и сожрала в ней всё съестное, оставила нам на закуску лишь пару солёных огурцов и лучину.
* * *
На обратном пути захожу на одиноко стоящий обочь Мёртвого хутора курган. Здесь древнее кладбище, заросшее одичавшей сиренью, акацией и терновником. Очищаю от устаревшего бурьяна могилку бабы Фени, потом недалеко от неё нахожу последнее пристанище Чекамасова Ивана Савельевича. «Чекамасу» поправляю завалившийся набок крест. Куда ни глянь, лежат под крестами одни и те же фамилии что на моём, что на этом берегу. Лобовы, Черенковы, Токмачовы, Власовы… Здесь можно отыскать и мою фамилию… Все казаки одного и того же десятого полка. Что же должно было случиться, чтобы на одной-единой земле войска Донского, среди родных могил, я стал здесь чужим, в страхе озираюсь по сторонам и боюсь пришлого наброда, который объявил эту землю своей?..
Уже в сумерках иду по знакомым улочкам умершего хутора. Вновь в одном из домов шелохнулись полуистлевшие занавески. Тихая жуть вокруг. У меня немеют щёки, и я вновь начинаю ждать выстрела. В доме жалобно плачет сыч. Это успокаивает – там нет никого, кого действительно стоит бояться. Вдруг что-то скрипнуло за моею спиной, послышались чьи-то шаги. Оборачиваюсь – нет никого, лишь покачивается на короткой цепи шест «журавля». Потирая виски, подхожу к известному с детства почерневшему от времени и осевшему на один бок срубу. Долго вглядываюсь в далёкое, покрытое всяческим мусором водяное окошко. Из небольшого тёмного зеркала отрешённо и холодно смотрят на меня равнодушным взглядом чьи-то глаза. С трухлявого сруба падают полуистлевшие части, внизу глухо булькает. Смотревшее на меня лицо качнулось, его обезобразила дикая, пугающая гримаса. Я отшатнулся от сруба.
– Хвенькин пришёл… – чей-то далёкий голос.
Оборачиваюсь – нет никого. Ветер…
Торопливым шагом иду к реке, там, за её потоком, моё
