За чертой - Александр Николаевич Можаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хвенькин пришёл… Хвенькин пошёл…
* * *
В мае пришла ко мне Натаха, поставила у порога рюкзак.
– Переведёшь меня на ту сторону… – не спросила, не попросила – сказала, как о деле, давно со мною решённом.
– Натах… – растерялся я.
– Как хочешь… Я и без тебя дорожки помню… Кудину спокойней, если с тобой… – говорит она с деланым равнодушием.
Созвонился с Жекой.
– Да знаю… – выдохнул он. – Куда от неё денешься, придётся переправлять… А то попрётся сама наобум – все укровские мины перетопчет…
Вышли в полдень. Я было подхватил её рюкзак, но Натаха тут же его отняла. Сказала строго:
– На дорогу смотри. Своё бельишко я как-нибудь сама донесу.
– Бельишко, видать, бронированное?.. – возвращая увесистый рюкзак, усмехаюсь я.
– А ты думал!.. Там мамка поесть собрала…
– На весь голодный год?
Натаха промолчала.
Через лес шли молча, каждый думал о чём-то своём. Здесь всегда, даже в летний зной, прохладная сырость. Сладкой прелью пахнет поросшая молодой травой прошлогодняя листва. Пробивающееся сквозь ветви солнце редкой сетью колышется под ногами. Роясь над нашими головами, зудят комары, на высоком сухом вязе, у своего дупла, окликает нас свистом скворец, где-то в глубине леса на заросшей сагою старице гудит мошкара, коротко покрякивают утки, угрюмо стонут водяные быки. У края болотца резные ветви папоротника глушат поляны ландыша, лёгкий ветерок ещё доносит пьянящий их дух, но запоздалые колокольчики цветов уже, утратив белизну, подёрнуты ржавчиной.
В чаще начала свой счёт кукушка.
– Кукушка-кукушка… – только и успела произнести Натаха.
Птицу что-то спугнуло, и она, запнувшись на первом «ку-ку», смолкла.
– Эх… – огорчённо вздохнув, произнесла Натаха.
– А ты надеялась, что она тебе раз сто отсчитает? – усмехаюсь я.
– Надеялась…
– Если б я жил по кукушкиным отсчётам, то помер бы лет двадцать назад, – стараясь казаться беспечным, успокаиваю Натаху.
Та натужно рассмеялась, но было видно, что эта глупая считалка её опечалила.
– Через Мёртвый хутор пойдём? – спрашивает Натаха.
Киваю. В пути я не люблю разговоров.
– А почему через Мёртвый?
– Чтоб ты спросила…
– Понятно… – вздыхает Натаха и до самого брода не произносит ни слова.
Брод в этих местах порожистый, каменистый. Прикрыв глаза, я вслушиваюсь в противоположный берег. Никаких посторонних звуков, только ровное похрипывание перекатывающейся через камни реки.
– Отвернись, – говорит Натаха и, не дожидаясь, когда я отвернусь, начинает раздеваться.
Я не спешу, стараясь не упустить никаких мелочей, внимательно осматриваю окрестность. Ищу присутствие человека. Из Солёного ерика вышла пара косуль, за ними, неуклюже вихляя из стороны в сторону, подпрыгивал на тонких, ещё неокрепших ножках косулёнок. Косули осмотрелись, не торопясь пересекли падину и скрылись в зарослях прибрежной талы. Теперь я уверен: на той стороне нет никого постороннего.
– Ну, долго мне ещё стриптиз тут показывать? – говорит за спиной Натаха.
Подняв над собой одежду, молча шагаю в быстрый поток.
– Сань, а чего у тебя уши покраснели? – тяжело дыша, весело окликает Натаха. – Всё-таки подглядел за мною?..
– Было б там на что подглядывать… – осклизаясь на подводных валунах, злюсь на неё.
– Ах ты, паразит! Это у меня-то не на что подглядывать?! – искренне негодует Натаха. Провоцирует на то, чтоб я всё-таки оглянулся.
– Не резвись… – перейдя реку и всё ещё злясь на Натаху, не скрывая своего раздражения, говорю я. – Здесь тебе не сватовство Героя, – тихо нужно дышать. Поубавь своё сорочиное пение. Нет – заверну назад. Поняла?..
– Поняла… – шепчет сзади Натаха. – Это я так, со страха…
До Мёртвого хутора она, памятуя мою угрозу, молчала, но, взглянув на шевелящиеся в окнах полуистлевшие занавески, прошептала:
– Я всегда со страхом проходила эти места. Всё мне казалось: выскочит кто-то из этих хат, сгребёт в охапку…
– Да, жутковатые места… – соглашаюсь я.
– А с тобой почти не страшно…
Я не ответил. Зачем ей знать про мои страхи…
Жека, спрятав машину за поросшим тернами курганом, ждал нас в верховьях Солёного ерика.
– Принимай бойца! – кивнув на Натаху, весело говорю я.
Жека насмешливо окинул взглядом Натаху, но ничего не сказал. Та забросила на заднее сиденье свой рюкзак, щека её нервно передёрнулась.
– Ну, чего выставился на меня, как на юбилейный рубль? – грубо сказала она. – Поехали, что ли…
– Поехали… – согласно кивнул Жека, но остался стоять на месте.
Вдруг, совершенно неожиданно для меня, Натаха метнулась ко мне, чуть не опрокинув, повисла на шее, заплакала, запричитала, осыпала лицо моё поцелуями, измочила своими слезами.
– Санечка, Саня… Спасибо тебе…
Я лишь смущённо развёл руки. Наконец легонько отстранил её, перекрестил и поцеловал в лоб.
– Ух, нифига себе… – качнул головой Жека. – А меня, Натаха?..
– И тебя, Женечка… Потом, как приедем… Поехали, мой родной… – размазывая по щекам слёзы, шептала она.
* * *
В последних числах мая перед дождём сладко пахнут расцветшие гроздья акации. С запада небо затягивает серовато-синим пологом. Тихо и душно. Но вот в макушках деревьев зашумел верховой ветер, и воздух дохнул запахом скошенной накануне и уже подвявшей травы.
Ребята, которых привёл я сюда, спешно грузят в газельку свои рюкзаки. Глядя на заметавшиеся под ветром ветви акаций, Жека сказал:
– Ну, этот либо нагонит, либо разгонит…
– Нагонит… – говорю я. – Выболтаюсь по уши, пока дойду…
Постояв в раздумьи и глядя на стоящие стеной вдоль дороги, выметавшие колос озимые, Жека, словно и не слыша моих слов, добавил:
– Хочь бы не пронесло… В самый раз на озими, да и маслянка уже попёрла в рост…
Ещё помолчал.
– Кому только достанется… – вздохнул.
Вдали у Ольховских хуторов полыхнула молния, и лишь через минуту протрещал в небесах гром.
На прощанье обнялись.
– Скоро накроет… – глядя на лилово густеющую тучу, – сказал Жека. – Если чё – в Мёртвом хуторе пережди…
– Пережду, – согласно киваю я.
– Зудит… – вглядываясь в небо, говорит Жека.
– Что?.. А, беспилотник?..
– Хорошо, что дождь – потеряет…
Когда я спускался к Мёртвому хутору, дождь усилился. Мокрые штанины липли к ногам, жгли тело. В раздумьи я посмотрел на стоящий в тумане дождя деркульский берег, оглянулся на заброшенный дом бабы Фени.
«Пережду здесь…» – решил я и, разгребая мокрую траву, вошёл во двор. У крыльца огляделся, прислушался. Только звонкий стук капель о позеленевшую от времени черепицу да тяжёлые толчки сердца в груди. Осторожно переступив через подгнившую ступеньку, взошёл на порог. Вновь прислушался и только потом вошёл в заваленный всяческой никому не нужной рухлядью коридор. Одна дверь в дом, другая, распахнутая, в полуразрушившийся чулан. Сбив пыльную паутину, заглянул вовнутрь. Ничего не изменилось – в чулане также стоит у стены широкая лавка, на которой,
