Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоит честному человеку поддаться простительной слабости, отступить назад, не желая ввязываться в гнусную борьбу, – и этот шаг может оказаться роковым, причем не только для него одного… «Неподкупный» мог бы поднять мятеж, возглавив тех, кто был готов его защищать, но он не хотел преступать закон… А его враги с легкостью это сделали.
Закон… Если люди не соблюдают Божьих заповедей, что уж говорить о законах человеческих. Законы пишутся победителями, сильными – для слабых. Если у правителей нет сил заставить соблюдать введенный ими закон, он будет попран и заменен другим. Так и произошло с Конституцией 3 мая… Вот только жалкие предатели, не желая покориться закону, но не имея силы ему противостоять, привели в свою Отчизну русских. Пчелы привели к улью медведя в надежде, что тот весь мед оставит им… Но во Франции-то иначе!
Робеспьера погубило то, что его сторонники могли встать за его спиной, но не выйти вперед, заслонив его собой. Не зря генерал Вашингтон окружал себя молодыми, целеустремленными патриотами, не боящимися принимать решения самостоятельно; они могли не соглашаться с ним лично, но продолжали дело его жизни. Для этого нужно уметь разбираться в людях… Это тоже талант… И верить им, что бывает нелегко… Поверить и не ошибиться…
За кустами, у опушки леса, угадывалась сгорбленная одинокая фигура. Костюшко подошел поближе и узнал Евстахия Сангушку; тот сидел на поваленном дереве, держа левую руку на перевязи – был ранен в недавнем бою. Тадеуш не забыл боя под Щекоцинами, вот он – его Натанаэль Грин! Ему захотелось сказать Юстасу что-нибудь доброе, подбодрить его. Чтобы не подкрадываться сзади, он окликнул юношу и вышел из кустов. Поспешно вскочив, Сангушко неловко вытер слезы правой ладонью. Костюшко бережно обнял его, молча похлопал по здоровому плечу и ушел. Конечно, Юстас тоже расстроен гибелью Робеспьера. Ведь вместе с ним в могилу положены и все надежды поляков на помощь французских братьев… Ну ничего, справимся сами.
Сангушко оплакивал не Робеспьера. В тот самый день, когда прусский драгун рубанул его саблей, в Кракове умерла от чахотки Юлия Потоцкая – его Юлия, его прекрасная Джульетта… Ах, зачем он подставил руку, пусть бы ему отсекли голову!
Глава VIII
Перебирая вещи в чемодане, Якуб нащупал что-то непонятное, достал и развернул. Ах да. Это был его запон – белый масонский фартук из кожи ягненка на шелковой подкладке, с красной каймой по краю клапана и буквой G с красной звездой. Звезду вышивала Текля, своими прекрасными, нежными руками… Как она сейчас, бедная? Одна в Вильне, среди доносчиков и предателей… Хорошо, если ей удалось получить развод, ведь ее муж, Павел Гразмани, готовил апрельское восстание… И хорошо, что Текля не успела стать его женой: страшно себе представить, что сделали бы русские с женой генерала Ясинского…
Узнав о взятии Вильны, Якуб несколько дней был, как в чаду, обдумывая планы проникновения в город, чтобы найти там Теклю и увезти ее. Планы рождались один безумнее другого, но сколько раз он уже ходил по лезвию ножа, и всё ему удавалось! Да, но тогда он был один, вернее, наоборот – не один: если бы схватили его одного, дело бы от этого не пострадало. Теперь же он собирался рисковать не только собой, но и судьбою Текли. И даже если бы всё получилось, он вырвал бы ее из лап москалей и привез сюда, какую жизнь бы он ей уготовил? Скитаться вместе с ним по военным лагерям?
Он никогда не задумывался о том, как бы они жили вместе, став мужем и женой. Это всё мечты, это всё далеко, в туманном будущем, а в настоящем – только встречи украдкой; стихи, которые он писал ночью, не в силах уснуть, и рвал поутру; жаркие сны, в которых грезы мешались с явью; наивные подарки… Этот запон ему подарил Гразмани. Они были «братьями» в ложе «Добрый пастырь». Когда он обронил, что к фартуку приложила руку его жена, Ясинский вспыхнул. Гразмани хотел, чтобы в Вильне тоже появились женские ложи, как в Варшаве, где Юлия Потоцкая руководила работой «сестер». Он уже видел Теклю, свою жену, своей «сестрой». Но Якуб не желал этого… Текля, кохана, ангел мой…
Масонские ложи давно не собирались. Гимны, светильники, рисунки мелом на полу, ритуалы посвящения, стальной свод, агапы – всё это осталось в прошлом. Теперь они сражались за свободу и равенство, о которых раньше только произносили речи на тайных собраниях, среди своих. Условные жесты и знаки, наподобие золотой монеты, которую каждый «брат» должен был носить с собой, чтобы при необходимости переведаться с незнакомым «братом», были уже не нужны: ныне все действуют в открытую. И как всё изменилось… В ложе поляк и литвин, князь и простой шляхтич, генерал и поручик, Тадеуш Костюшко, Михал Огинский, Якуб Ясинский были «братьями». В жизни Костюшко – Начальник, Огинский – командир партизанского отряда, Ясинский – опальный генерал, который сегодня, вместо того чтобы скакать на коне в атаку, пришпоривает нерадивую Гродненскую порядковую комиссию, чтобы была порасторопнее.
В середине августа Станислав Мокроновский прибыл в Брест, намереваясь сосредоточить литовские войска между этим городом и Гродно, не дать русской армии переправиться через Буг и вторгнуться в Польшу. Прошел слух, что на Брест движется Суворов, хотя Костюшко и уверял, что прославленный полководец будет занят предстоящей войной с турками и в Польше быть никак не сможет. Мокроновскому нужны были порох, олово, железо; кузнецы, коновалы, шпики, цирюльники, сторожа; пятьдесят пар сапог, сто фурманок под лазарет, брички на привоз денег для выплаты жалованья (не бумажками, а звонкой – и тяжелой – монетой); провиант для пропитания пленных русских офицеров и солдат, которых собирались вывезти в Гродно, а комиссия не желала всем этим заниматься. Мокроновский подал рапорт об отставке; Костюшко его не принял – кем он его заменит?.. Генерал-майор Павел Грабовский требовал выдать дезертиров, сбежавших из корпуса стрелков. Двое из них разгромили корчму жида Лазаря Ицкевича из села Конюхи и были арестованы гражданином Нарбутом, полковником милиции Лидского повета. Этот вопрос тоже передали в гродненскую комиссию…
Крестьяне отказывались молотить
