Картер побеждает дьявола - Глен Голд

– Простите, – сказал Картер вслух.

Он пытался обратить всё в шутку, но от растерянности не мог придумать ни одного нового фокуса. И зачем? Карты, платки, флаги – портрет Голдина со всеми чертями, монетами и цветами, так хитроумно собранными воедино… тряхни хорошенько и увидишь, как рассыпаются осколки иллюзий и от очертаний фокусника не остается и следа. Картер понял, что шесть месяцев полагался на свою способность вводить в заблуждение – не ради хлеба насущного, а чтобы не подпустить к себе черную мысль, не дать ей обрести силу.

Мысль была настолько неожиданна, что он высказал ее вслух, только один раз: «Я – никто».

Картер слышал призрачные голоса – не людей, но сомнений и памяти. Что-то безликое, аморфное рассыпалось – всё то, что он считал собой. Без магии он – белый экран, на который проецируется одна картина: стальной карабин летит вверх, голова Сары Аннабель запрокидывается назад.

Он сошел с импровизированной сцены и сел на краю палубы, у поручня, свесив ноги за борт. Снова стало свежо и прохладно, жара больше не донимала. Когда подошел Туланг, Картер поднял потухший взгляд, сказал, что двенадцать тысяч спрятаны в столе для левитации, и снова стал смотреть на бегущие волны.

За спиной пираты с треском рубили стол топорами, члены труппы возмущенно кричали, пока иллюзии одна за другой летели в Молуккское море, где их затянет илом, и огромные морские анемоны поселятся на покореженных картах, а мурены будут прятаться в ярко раскрашенном кабинете для материализации духов.

Картер бросил магию. Никаких выступлений, даже в домашней обстановке, для соседских детишек. Переехал к родителям, жил в старой комнате и выстругивал из палок абстрактные фигурки. Если они получались слишком выразительными, он их ломал.

Мать уговаривала пойти к психоаналитику; сейчас это страшно модно, сказала она и, поскольку знала сына, добавила: «Не думай, что всё модное так уж плохо». Он отказался. Когда психотерапия спасала ее – в то самое время, – его спасла магия. И та же самая магия, столько наобещав, убила его жену.

Год всё шло по заведенному: Картер думает про Сару Аннабель и, раздавленный горем, падает на пол, словно мусульманин, молящийся на Мекку. Он столько плакал, что испортил ковер, который пришлось заменить.

Дженкса давно не стало. Он пил до последнего дня и умер, когда Картер еще выступал в варьете. Миссис Картер объявила, что в сторожке прекрасное освещение, и велела устроить там студию – на случай, если ей когда-нибудь захочется писать картины. У Картера появилась привычка заходить туда великолепными вечерними часами и думать о природе торжества. Его старый враг мертв. Каким пустым кажется мир, даже в сладостные дни, когда свет из окна озаряет пылинки, которые не назовешь иначе чем золотыми.

Садовые инструменты Дженкса хранились в маленьком, затянутом паутиной сарайчике. Картер сажал помидоры, пряные травы и сладко пахнущие цветы. Каждый день он рылся в земле. Самой большой радостью было отыскать подземные плети особо упорного сорняка и вырвать их до последнего корешка.

Дело шло к войне. Все новости были только об этом. Картер ходил гулять на холмы Пресидио, поскольку с них якобы открывались прекрасные виды, но с каждой вершины видел лишь отплывающие в Европу корабли. Всякий раз он махал рукой и говорил: «Удачи. Пусть вам повезет».

Мать увлеклась фотографией и вступила в женский клуб, участницы которого надолго, иногда на неделю, уезжали подальше от цивилизации, чтобы запечатлеть первозданную красоту природы. Отец тоже был всё время в разъездах. Однако теперь у него появился помощник: Джеймс окончил Йель и начал делать состояние. Сейчас он занимался интересами фирмы «Картер и компания» в чилийской металлургии.

Итак, Картер был один в доме своего детства. Не в силах этого терпеть, он часто ходил в кино, обходя стороной большие театры с живыми оркестрами и предпочитая соседские киношки, грязные, с единственным расстроенным пианино, чуть лучше передвижной палатки. Комедии, мелодрамы – всё равно, лишь бы было темно, и на экране что-то происходило.

Долгие часы он не знал, куда себя деть. С какого-то времени у него вошло в привычку навещать Буру Смита: дважды в неделю Картер отправлялся на пароме в Окленд и добирался до Арбор-виллы – приюта для падших женщин. Бура жил в окружении страшных историй – быть может, это и притягивало Картера.

Посреди участка стояла большая усадьба в окружении десяти или двенадцати домиков. Часть обитательниц были в интересном положении, у других на крыльце стояли плетеные детские кроватки, а из трубы поднимался дымок. Некоторые ставили мольберты и писали пейзажи, другие, следуя веянию времени, ходили танцевать в лес. Они посещали уроки рисования или осваивали полезные профессии: секретаря, домашней прислуги и тому подобное. Все женщины носили огромные капоры с вуалями, чтобы со временем неузнанными вернуться в общество.

Старик расспрашивал Картера о его горе, и в этом доме Картер мог говорить: этот дом знал, что такое утрата. Бура умел беседовать о тягостных вещах, которые вынимают душу. Безмолвные женщины, закутанные, как пасечники, подавали чай, и Картер рассказывал про Сару Аннабель.

– Знаете, – сказал Бура как-то летним вечером (они сидели в шезлонгах на лужайке), – девушкам было бы приятно посмотреть ваше выступление. Совсем маленькое. Это бы их взбодрило.

– Конечно. Да, – отвечал Картер.

Лето сменилось осенью. Бура мягко напомнил Картеру про выступление.

– Я бы и сам с удовольствием посмотрел, – сказал он, поглаживая длинную белую бороду. Бура был человек терпеливый. Один участок земли он придерживал двадцать два года, чтобы не продавать в убыток.

На второй день Рождества Картер приехал с полной машиной подарков – мелких побрякушек, которые, он надеялся, порадуют женщин. Однако усадьба и домики были темны. Прошлый день был самым страшным в истории Арбор-виллы и навсегда остался в памяти как Черное Рождество.

После долгой тишины Бура прошаркал к двери.

– Она была клад, – без предисловий сказал он Картеру. – Десять кладов. – Он замолчал, поняв, что выразился неловко. Бура не был говоруном, а эта история давалась ему особенно тяжело. Одна из его любимиц, молодая женщина, поступившая в начале лета на раннем сроке беременности, получала письма от человека, который ее бросил. Он был обручен с другой, но одумался и писал, что мечтает жениться на ней, своей первой и единственной любви.

– Она рвала письма. Все до одного, – продолжал Бура. – Он просил, молил, потом приехал сюда. Я видел многих мужчин, в том числе тех, у кого снова проснулась любовь. Я мог поклясться – это один из них. – Он взглянул на Картера. – Я сказал ей: «Он не обманывает, иди с ним».

Бура рассказал всю историю на крыльце дома. Он то и дело останавливался, и Картер еще до финала понял: произошло самое страшное. Ему стало нехорошо. Ветер шелестел в высоких экзотических деревьях, которые Бура выписал из Сиама, вокруг щебетали птицы, но воздух всё равно казался безмолвным. Бура оперся на здоровую ногу, пальцы, сжимавшие трость, побелели.

– Он убил ее, Чарли. Отвел в дом, запер дверь и поджег снаружи.

– О Господи…

– Она должна была через два месяца родить.

Картер ослабел всем телом. Он взглянул на машину, по-прежнему наполненную подарками.

– Ужасно…

– Еще хуже. – Бура вытер глаза. Он начал говорить одно, а сказал другое: – Этот дьявол, он скрылся. У меня есть друзья, которые знают побольше полицейских, и этот человек, он сбежал. В Мексику. Никто не заставит его ответить.

– Вы не виноваты.

– Я сам, своими руками отправил ее с ним.

На этом всё могло бы кончиться – если бы Картер сказал: «Сочувствую» и уехал. Однако он пошел к машине – медленно, как будто только что потерял три кварты крови. Попросил Буру, чтобы тот помог отнести в дом подарки. Бура держал массивную дубовую дверь, а Картер охапками таскал завернутые в яркую бумагу коробки. Это казалось неуместным и в то же время правильным.

Занеся последние подарки, Картер положил Буре руку на плечо.

– Знаю, вы считаете себя виноватым. Это не так.

Бура секунду шевелил губами, прежде чем ответить:

– Если бы я сказал то же самое про Сару, стало бы вам легче?

Картер мотнул головой.

– То, что случилось с моей девочкой, – продолжал Бура, – то, что он с ней сделал, хуже, чем вы можете вообразить.

Картер кивнул. Тот день он провел в Арбор-вилле, ходил по дорожкам, кормил птиц, смотрел, как поместье убирается в траур, словно весь мир умер в Черное Рождество.

Однако жизнь не так просто остановить. Когда под вечер Картер вернулся после часового раздумья у реки, он услышал младенческий крик, почувствовал запах жареного бекона и понял, что голоден.

Короче, пропустив события нескольких дней: в новогодний вечер Бура поставил тридцать лучших стульев в малом бальном зале, и Картер выступил перед кучкой несчастнейших женщин – впервые за два года.