Картер побеждает дьявола - Глен Голд

Кончился пятый раунд. Картер яростно набросился на бутерброд с солониной, Ледок открыл очередную бутылку пива.

– Какие спортсмены! Оба не вчера пришли в бокс! – сказал Картер, повторяя фразу, услышанную три минуты назад. Он цитировал характеристику Леонарда: «Никто не сможет взъерошить ему волосы», когда Ледок произнес: – Здравствуйте.

Картер оглянулся через плечо. Посреди склада, под лампой, стояла молоденькая брюнетка с тугим перманентом, который обошелся по меньшей мере в четыре доллара. На ней были модная шляпка с крошечными полями, твидовый жакет, юбка и платочек на шее. Девушка оглядывала склад, словно старалась запомнить обстановку.

– Берни, – сказала она. – А вы Картер?

Картеру пришлось дважды сглотнуть. «Бернадетт», – подумал он.

– Здравствуйте. – Он вытер руки полотенцем. – Рад познакомиться.

– Славная берлога, – произнесла девушка, обводя взглядом помещение, потом пожала Картеру руку. К ее выразительным карим глазам очень шло то, как она щурится или взмахивает ресницами.

Картер облизнул губы.

– Располагайтесь, как дома.

– С удовольствием, – ответила Берни. – Я видела ваше вчерашнее представление, так что костяк статьи у меня есть. Не хватает только нескольких ударных фраз от самого мага. Как бой?

– Леонард выигрывает, – сказал Ледок.

– Никто не сможет взъерошить ему волосы, – добавил Картер.

– Да, я слышала. – На ее губах играла легкая улыбка. – Так что вы думаете о визите Гардинга, Картер?

– Ну, это большая честь. – Картер мог бы сказать больше, однако он смотрел на гостью. Это была современная девушка, и он рассеянно думал про эмансипацию, свободу, длину юбки и где она отыскала такую губную помаду, которая поистине завораживает.

– Да?

– Да. Гардинг – великий человек. Для меня честь выступать перед ним. Я выступал перед многими главами государств, и Гардинг, разумеется, один из них. Это хорошо.

По счастью, Берни кивнула. Она повернулась на каблуках и подошла к стене, заклеенной афишами Картера. Картер взглянул на Ледока; тот выпучил глаза и сделал легкое движение руками, как бы говоря: «Иди».

Картер медленно подошел, внутренне собираясь, как перед выходом на сцену. У него был как бы мысленный список возможных неприятностей для непривычной обстановки: например, на холоде монеты могут прилипать кланолину, которым он мажет ладони; если софит упадет в то время, когда он бросает нож, можно вздрогнуть и промахнуться. Для Картера стенографический вопрос звучал: «Как я себя чувствую?» Сегодня, как и несколько лет подряд, ответ был: «Отлично».

Чувствуя себя отлично и даже превосходно, Картер подошел к Берни, которую, очевидно, заворожила блестящая афиша: Картер, бледный, как призрак, вылетал из петли, к ярости целой толпы китайцев, пришедших посмотреть казнь.

Берни прочла вслух:

– «Картер, приговоренный к смерти за колдовство, спасается с виселицы».

Она хихикнула.

– Да, – кивнул Картер. – Этот эффект мы взяли из выступления Голдина. Правда, в нынешнем шоу его нет, но…

– Мне нравится ваше шоу.

– Спасибо.

– И афиши нравятся. Такие романтичные.

– А, да… э… простите?

Она улыбнулась и стрельнула глазами, оценивая произведенный эффект.

– Романтичные… в смысле старомодные.

– Ой. – У него застучало в груди.

Берни надула губки.

– Я пошутила. Я имела в виду – романтичные в хорошем смысле.

Облегчение.

– Спасибо.

– А вы сами, Картер, вы – романтик?

Он не ответил. Берни вела себя слишком вызывающе, слишком недвусмысленно, и вместе с тем она могла бы играть с ним так целый вечер, словно он у нее на крючке. Должен быть какой-то способ освободиться.

– Ладно. – Она вытащила блокнот. – Нам нужно записать несколько ваших высказываний.

– Замечательно. Позвольте вам предложить… правда, у нас только пиво и бутерброды, но…

– В другой раз. – Тон ее изменился, стал чисто деловым: Картер не выдержал испытания. – Итак, что для вас магия?

– Простите?

– Ну, любое шмо[33] может вытаскивать кроликов из цилиндра. Я спросила Тёрстона, зачем он это делает, и он ответил, что для детей. По словам Гудини, его цель – показать, что человек может спастись в любых обстоятельствах. А ваше отношение?

– Ну… – начал Картер. Берни держала карандаш наготове. Отработанные слова начисто вылетели из головы, вместо них лезла неуместная правда. Как сказать, что он стал фокусником, потому что чувствовал себя одиноким в пустом доме? Что вернулся на сцену из желания утешить брошенных женщин? Что, перебарывая тоску, снова и снова доставал затрепанные карты? Что не будь он фокусником, то был бы никем, пустым местом?

– Это способ прогнать тьму, – пробормотал он.

– Простите? – Девушка скривилась. – Простите, не поняла.

– Я хотел сказать, мир ужасен, не правда ли? Магия на минуту делает его чуть менее ужасным. – Картер чувствовал, что срывает бинты и показывает незажившую рану. – Если я могу снять с человека бремя его забот, то чувствую себя лучше.

Лицо Берни Саймон замкнулось, словно в доме погасили свет и вежливо прикрыли двери.

– Я хочу сказать, надо радоваться и удивляться. Я люблю выступать. Магия прогоняет одиночество. Это всё, что я умею.

– Ясно, – ответила Берни. С какой стати ей его понимать? С тем же успехом он мог бы сложить ладони рупором и кричать через пропасть.

Когда она уходила, Картер помахал на прощание.

– Ну? – с улыбкой обернулся он к Л едоку. – Как?

– Quelle catastrophe.[34]

– Что?

Ледок развел руками и, не находя слов, схватился за голову.

– Не знаю даже, с чего начать. Нет, неправда. У тебя горчица на воротнике. Была там все время.

– Ну, это не катастрофа.

– Зато весьма символично, – сказал Ледок.

– Если я слишком стар, чтобы с ней флиртовать…

– Ах, Картер, ты безнадежен.

– Мне казалось, я был очень честен.

– Вот именно. – Ледок мгновение боролся с собой, потом выключил приемник (шел десятый раунд). – Тогда скажи мне, что тебе нужно в жизни?

– Мне?

– Нужно. Нужно, – повторил Ледок и сморгнул. Теперь, когда хрипящий репортаж смолк, помещение казалось пустым.

– Не знаю. Ничего не нужно. Я всем доволен, – сказал Картер. – у меня всё хорошо.

– Эх. – Ледок пожал плечами и вытащил серебряный доллар. – Ты доволен, как кайзер. Смотри. – Он взял монету за края, положил на ладонь. Зажал кулак, сделал над ним пасс и снова разжал. На ладони лежал серебряный доллар.

– Я что-то не заметил? – спросил Картер.

– Да. – Ледок повторил трюк второй раз, потом третий. Наконец Картер увидел: год на монете сменился с 1921-го на 1923-й.

– Скучный трюк, – вздохнул он.

– Верно. А почему?

– Если делаешь трюк, который зрители не замечают…

– Ага! Поймал! Тебе нужны зрители.

– Звучит ужасно.

– Ну, не так уж. Мы все хотим любви. Когда созреешь, найдешь ее где-нибудь в другом месте, скажем, в красивой девушке.

– Мне это не нужно.

– Нужно. Я видел тебя минуту назад.

– Мне нужна Берни? Полно тебе!

– Нет, она тебе не нужна, она ништикайт, пицвиник.[35] Но истина втом, Чарли, что под всей этой магией есть человек, и мы его откопаем. – Кивнув, как будто доказал геометрическую теорему, Ледок включил радио. Послышались треск, хрип, завывания, затем крики зрителей и голос комментатора.

Леонард по-прежнему вел в счете. Очень скоро Картера захватил рассказ о поединке:…удар справа… удар слева… сокрушительный апперкот… Леонард увернулся… переходит в нападение… осыпает Тендлера градом ударов… и, наконец, ликующее: «Леонард послал Тендлера в нокдаун!», звон колокольчиков и победное: «Да!» Ледока, ибо к концу пятнадцатого раунда один Леонард остался на ногах.

– Знаешь, – сказал Картер, когда крики толпы начали затихать, – я правда люблю магию. Ради нее самой.

Ледок кивнул.

– Если ты делаешь фокус, и никто не замечает, много тебе радости? Или это как будто дерево упало в лесу, и никто не услышал?

Картер вздохнул. Вот незадача – вечно он притягивает людей, которые видят его насквозь. Отхлебнув пива, сказал: – Мне жаль это дерево.

…Хотя сообщают, что президент устал, в театре «Курран» не тревожатся: Великий Картер, уроженец нашего города, обещает немыслимые чудеса. Он сказал: «Надо радоваться и удивляться». Президент провел много недель в «Турне понимания», однако сам Картер путешествовал долгие годы. Тем не менее после стольких мировых турне он говорит: «Мне нравится выступать». И если нашего обожаемого главнокомандующего ждут незабываемые впечатления, искрометного и обходительного махатму не пугает такая ответственность. Он говорит, подмигнув: «Если я могу снять с человека бремя забот, то чувствую себя лучше».

Берни Саймон, корреспондент.

К тому времени, как Гриффин закончил читать, рабочие давно вернулись. Молотки и пилы поднимали облака гипсовой крошки, и в свете из разобранной крыши казалось, что идет снег. Мисс Уайт несколько раз приносила ему воду, и, хотя Гриффин постоянно сосал мятные леденцы, новый зуб по-прежнему болел.