Мы долгое эхо - Анна Герман

В автобусе мы опять много говорили, Анна взяла у меня мой адрес и сказала: «Я бы так хотела жить в России, но это сложно и невозможно. Но я бы очень хотела». Потом поинтересовалась, сколько ехать до аэропорта, я ответила – сорок минут. Она со свойственной ей протяжностью речи сказала: «Далеко-о-о! Пора расставаться!». Мы расставались со слезами. Музыканты, которые уже знали, кто я такая, провожали меня рукопожатиями.

Автобус отъехал от «Европейского», и тут меня осенила мысль – можно успеть проводить Анну еще и в аэропорту! Я взяла первое попавшееся такси до Пулково, по дороге мы обогнали автобус Анны и приехали на место на десять минут раньше. Когда подъехал автобус и нас с Нелли увидели, все не скрывали эмоций удивления! вышла Аня, я подала ей руку. «Раечка, у вас что, вертолет свой!?» – с улыбкой спросила она. Я проводила ее до самых последних дверей, куда мне уже нельзя было проходить, а Нелли бросилась провожать вообще до пограничного кордона, она была более бойкой чем я.

Это были последние минуты, которые мне довелось быть рядом с Анной.

Я посетила все ее концерты в Ленинграде в период 1972–1979 годов. Эти концерты проходили на самых разных концертных площадках – в зале «Музкомедии», ДК имени Горького, ДК имени Капранова, ДК в Измайловском саду, ДК имени Кирова, ленинградской филармонии, большом концертном зале «Октябрьский».

Но на один концерт, который проходил в 1978 году в зале ленинградского Театра эстрады, я все же не попала. Там был «закрытый» концерт, билеты не продавались, а распространялись по каким-то учреждениям. Я приехала к театру с букетом роз, но меня не пустили. Милиционер, сжалившись надо мной, открыл дверь, чтобы я могла слышать хотя бы краем уха концерт. Билетеры отказались даже передавать мои цветы Анне в зал. Но я все-таки дождалась конца концерта и подарила ей эти розы у служебного выхода.

В этом же 1978 году я и Нелли купили билет на самолет и прилетели в Киев, где был объявлен концерт Анны Герман. К нашему сожалению, концерт не состоялся. В кассах на афиши Анны приклеили надпись «Концерт отменяется в связи с болезнью артистки».

26 августа 1982 года я пришла на работу и поняла, что мои коллеги что-то от меня скрывают. Я долго выспрашивала, а они только задавали мне вопросы: «Ты ничего не знаешь?», «Ты слушала сегодня радио?»… Я поняла, что речь идет об Анне… «Аня?» – «Да». И все оборвалось….

Меня в тот день отпустили с работы, по дороге я купила газеты с сообщениями ТАССа о смерти Анны Герман… Мне казалось, что белый свет просто перестал существовать.

Выбраться из того состояния горечи и уныния мне очень помогла Людмила Сенчина, у которой я работала няней при ее сыночке Славике. Люда, видя мои страдания, поддерживала, давала работу, чтобы я могла отвлечься от печальных мыслей… Вскоре я получила несколько писем от пани Ирмы. Поскольку у меня не было тогда собственного дома, а письма иностранцев могли приходить только по адресу прописки, то пани Ирма на конверте писала следующий адрес: Ленинград, адрес… Людмиле Сенчиной (для Раи)… В артистических кругах Сенчину часто спрашивали: «Люда, скажи, Рая твоя поклонница?», и Люся всегда отвечала: «Нет, это поклонница Анны Герман, но она мне очень помогает»…

Моя жизнь уже долгие годы связана с Православной Церковью. Многое изменилось в жизни, я теперь не Раиса Алексеева, а монахиня Екатерина… Неизменным осталось одно – прекрасные воспоминания о том периоде моей жизни, когда я имела счастье бывать на концертах Анны, видеть и слышать ее и разговаривать с ней.

В 1983 году ту заветную пленку с записью двух отделений концертов Анны Герман 31 декабря 1979 года и 1 января 1980 года мы с Нелли решили передать Анне Николаевне Качалиной. Вскоре была издана пластинка «Эхо любви» с лучшими фрагментами тех выступлений. Я счастлива, что в наши дни благодаря московскому клубу поклонников Анны Герман эта пленка полностью издана на диске «Анна Герман. Эхо любви», без купюр…

Я почти ежедневно вспоминаю Анну, среди моих друзей много ее поклонников. Мне приятно, что и совсем юное поколение детей моих друзей тоже знает Анну Герман и любит ее песни. Недавно вышла в свет книга архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые»… Я думаю, что Анна Герман принадлежала именно к такой категории людей – «несвятая святая». Можно прочитать миллионы лекций о доброте и нравственности, можно долгие годы прививать обществу порядочность и милосердие. А можно послушать несколько песен в исполнении Анны Герман – и лед ненависти и злобы в душе каждого человека будет растоплен. Господь через песни Анны Герман делает мир добрее и лучше.

Анастасия Ивановна Цветаева

Анне Герман

Сегодня я нисколько не боюсь

С двадцатым веком временно расстаться…

Позвольте, я в любви Вам объяснюсь

Высоким слогом русского романса.

Я вас люблю, я думаю о вас,

Вы для меня – смятение отныне.

Покорно жду ответа ваших глаз,

И повторяю в мыслях Ваше имя.

Я вас люблю, я думаю о вас,

И повторяю в мыслях ваше имя…

Игорь Кохановский. «Возвращение романса»

Анна Герман ушла в зените своей славы, в зените своей красоты. Сама душа Лирики звучала и томилась в невыразимой словами прелести ее голоса, сама Любовь тянула к нам руки в каждой ее песне, само Прощание прощалось с нами в ее интонациях, в каждом углублении певческой фразы, сама Природа оплакивала свой расцвет и свое увядание – потому так неотвратимо очарование ее тембра, и только те, кто слышал ее пение, смогут понять скорбь расставания с ним. Если я проживу еще год и несколько месяцев – мне пойдет уже десятый десяток, – я за мою жизнь слышала не один, казалось, неповторимый голос певицы, – но только голосу Анны Герман принадлежат по праву слова – неповторимый и несравненный.

На концерт Анны Герман впервые повел меня ее поклонник, мой младший друг, литературовед, человек тонкого вкуса, много раз ее слышавший. Он говорил о ней с таким восхищением, что я еще по пути предвкушала радость услышать необычайное. В жизни я слышала Мариан Андерсон, – думается, мулатку, певшую голосом невероятного диапазона и силы, и, в те же времена моей зрелости, я не пропускала концертов Зои Лодий – средних лет, горбатой и очаровательной, выходившей в легком, светлом, длинном платье, на очень высоких каблуках, в накинутом на плечи боа из перьев. И ее смеющееся лицо, гордое восторгами публики, светилось победой над своей искалеченностью – и побеждало вдвойне. Память о вечерах ее до сих пор греет остывающее из-за всего пережитого, но еще не остывшее сердце. И молодая мать наша с Мариной пела низким печальным редко-чудесным голосом – должно быть предчувствуя раннюю смерть…

Со всем этим в душе я шла об руку с моим спутником, ценителем Анны Герман. Где был ее концерт? Не помню. Я запомнила только – ее.

Мы входили в зал. Я уже любила Анну – не за ту высокую радость, которую она нам подарит, а за то страшное прошлое, через которое она прошла, чтобы пробиться к нам, вновь стать певицей. От моего спутника я узнала, что годы назад она, в Италии, пережила катастрофу: в машине, с шофером, ночью на большой скорости потерпела аварию, так разбилась, что ее, почти как Ландау, – собирали. Три года лежала она – то одна часть тела, то другая. Долго было неизвестно, не будет ли она калекой… Искусством врачей, и еще больше – своей жаждой жизни, голосом, хотевшим петь, упорством человека и женщины, чудесами массажа и лечебной гимнастики она возвращала – и вернула себя жизни, движению и – чудо чудес! – пению! ее голос звучит не хуже, чем до катастрофы. Говорят – лучше…

В волненье, на которое способна старость при встрече с такой судьбой, в трепете материнства и преклоненья, я входила, опершись на руку моего молодого спутника, в переполненный шумной радостью зал. Еще не взошло из-за гор солнце, но уже лучи золотой пылью легли на вершинах. Еще нет ее – ни шага, ни шелеста платья, – но самозабвенно лицо моего спутника. Очарованность? Преданность? Страх, что концерта не будет, отменят? Ожиданье зала уже накалялось, перерастая в нетерпение, в усталость, и все-таки она вошла неожиданно. Стройная, очень высокая, волосы, лучами ее окружившие, не в изыске парикмахерского искусства, темнее или светлее соседок. В несравненном цвете природы, повелительном, пленительном, польской нации, польской панны – только Гоголя перо бы могло ее описать! О этот миг – кратче мгновенья, неучитываемый миг тишины перед взорвавшимися рукоплесканиями зала! Эта отрава славы, за которую «продают душу», – не она ли терзала тебя годами больниц, Анна? Не еще ли нежней стал голос? Томленье, до катастрофы тебе не знакомое? А может, предчувствие беды, в тебя проникавшее, тогда томило людской слух уже переносимым очарованием?

…ЗАПЕЛА! Половодьем – берега, ты затопила и нетерпенье зала, и рукоплесканье, – все…

Ища помощи в отклике, я взглянула на спутника – увы, это было как сорваться с обрыва! Он был «бледен, как полотно». Его – не было. Только чуть дрожали ресницы остановившихся глаз. Так человек глядит – один раз. Так – решает. Ее голос – лейтмотив его жизни. С нею он должен жить Жизнь! Она – или никто.