Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов

Константин Эрастович и в самом деле знал много, так много, что было непонятно, почему его до сих пор не грохнули. Но хозяин замка, полного несметных сокровищ, и не догадывался, что в пятницу, 24 мая, сразу после разговора с ним, с Кощеем, питерский авторитет Микадо набрал номер своего ростовского приятеля, в прошлом и подельника Жорика Фабера, того самого Фабера Ж., который, по свидетельству людей знающих, был непревзойденным специалистом по части изготовления бриллиантовых стразов и прочей великолепной, но ровным счетом ничего не стоящей бижутерии.

И уж вовсе понятия не имел г. Бессмертный о том, что выбежавший на крыльцо с затерханным портфельчиком под мышкой плешивый жмот в коротеньких, с пузырями на коленях, брючках полминуты назад, завернув по дороге в зверинец под лестницей, быстро и безжалостно свернул шею доверчивому павлину, прохрипев при этом на чистейшем, без малейшего намека на акцент, русском языке:

— Нехорошо кричишь, дорогой, совсем как твой хозяин, когда у него людмилочки умирают…

Около половины второго ночи, то есть примерно в то самое время, когда Константин Эрастович, сопя, колдовал над секретным замком своей сокровищницы, сержант Пантюхин забренчал ключами под дверью камеры временного содержания.

— Задержанная Глотова, на выход, — заспанным голосом буркнул он, глядя почему-то не на Василису, а себе под ноги.

Разбуженная Раиса охнула, стремительно поднявшись, перекрестилась:

— Ну, подруженька, держись!..

В коридоре смердело мочой. Из соседней камеры доносились пьяные возгласы, гогот. Кто-то пытался петь оперным тенором.

— Руки за спину, задержанная! — недовольно указал сержант Пантюхин. Так и пошли — Василиса впереди, милиционер следом за ней.

Кабинет начальника райотдела находился на втором этаже. Капитан Алфеев — плотный темноволосый мужчина лет тридцати, со шрамом на левой щеке и густыми, сросшимися на переносице бровями — сидел за столом, изучая лежавшие перед ним бумаги.

— Входите, входите, гражданка Глотова, — изучающе глядя на Василису исподлобья, сказал он. — Проходите, присаживайтесь поудобнее, разговор нам предстоит долгий… И очень, как мне кажется, интересный…

На этой многозначительной фразе разговор, собственно, и закончился, поскольку дальше началась какая-то совершеннейшая несусветица. Ни пришедший в милицию по собственной инициативе капитан Алфеев, ни дежурившие в тот день лейтенант Цыпляков и сержант Пантюхин так и не смогли объяснить утром своим товарищам, каким образом они оказались запертыми в одной из камер райотдела, в той самой, между прочим, где должны были находиться задержанные гражданки Глотова и Семенова.

Без пяти девять к милиции на «тайфуне» подъехали Магомед, Убивец и Мишаня Шкаф.

— Какая еще Глотова, какой пистолет?! — захлопал пушистыми ресницами вконец растерявшийся Цыпляков.

— Цыганка была, это я помню, — поддержал товарища сержант Пантюхин. — Семенова Райка. Ну так ту же еще вечером, кажись, отпустили… А чего с нее проку?!

— А вы, собственно, кто такие? — осведомился мрачный капитан Алфеев. Он долго и придирчиво изучал протянутое Магомедом удостоверение и, возвращая его, тяжело вздохнул: — Прямо ерунда какая-то, бредятина. Пистолета нет, акта задержания тоже. Девку вроде как помню, высокая, губастенькая такая, зеленоглазая… Как уставилась на меня своими буркалами…

— А джип, джип где?

— Джип? Какой еще…

— Иномарка-то? — оживился сержант Пантю-хин. — Да вон же она, под окнами стоит. Как Повидло поставил, так и стоит…

Увы, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что нечистая сила, посетившая ночью Новоцаповский райотдел милиции, не обошла своим вниманием и черный джип «гранд-чероки»! За то время, пока блюстители порядка сидели взаперти, с машины сняли два колеса — правое переднее и левое заднее, выдрали японскую аудиотехнику, аккумулятор, сняли резиновые коврики, забрали запаску, домкрат, две коробки «спрайта» и, вот уж что совсем необъяснимо, самодельную тряпичную куклу…

— Пацаны, что ли, орудовали? — мучительно морща лоб, предположил Алфеев.

— Тогда, скорее уж, девочки, — осторожно возразил Мишаня.

— Или баба бездетная, — скрипнул зубами Магомед, — высокая такая, зеленоглазая, у которой, блин, ни детей, ни мужика нет…

Ни колес, ни ковриков Любовь Ивановна, конечно же, не брала. А вот что касается куклы Дурехи…

«Знаете, — рассказывала мне Василиса несколько месяцев спустя, когда эта ее чеченская история была уже, слава Тебе Господи, позади, — знаете, как вошла я в кабинет, у меня сердце так и оборвалось. Он по гражданке был одет, в рубашке с засученными рукавами. Как увидела эти ручищи его волосатые, шерсть на груди, брови сросшиеся, честное слово, чуть не вскрикнула. А тут он еще глаза на меня поднял — жуткие такие, нелюдские. Ну все, думаю, вот и сбылся, Василисушка, твой вещий сон! Это же тот самый! Волк это! Оборотень мой, мучитель!.. Стою как парализованная, взора от его бровей отвести не могу… Что дальше? Дальше он вдруг достает пистолет мой, „тетешник“, из стола, курком щелкнул, зубы свои стальные оскалил: „Ну вот что, зеленоглазая, срок тебе все одно светит, там, на зоне, мужиков нет, одни ковырялки, так что давай-ка раздевайся по-быстрому, пока я в настроении…“ И вдруг смотрю — побледнел, в лице изменился. „Ты чего… ты чего так смотришь на меня? — говорит, — ты чего это?!“ И осекся, слюну свою поганую сглотнул. А у меня аж лоб загудел, аж затрясло меня, как от электричества. Смотрю на него не отрываясь, вот сюда, чуть повыше переносицы, и тихо так говорю: „Дай-ка сюда пушку, хмырь болотный“. Встает, пистолет мне протягивает. Челюсть отвисшая, в лице ни кровинки. „Хочешь, — говорю, — хвостовой отросток тебе отстрелю?.. Нет? Ну тогда пошли вниз, в камеру, пока я добрая…“ Он и пошел, как маленький. Я сзади с пистолетом, он впереди. У дежурки остановились. „Подожди, — шепчу ему в затылок, — мне с твоими сослуживцами пообщаться надо!“ Лейтенантик бумаги порвал, вещички мне возвратил — деньги, документы, часы „Ракета“ с Медным всадником на циферблате. Когда Пантюхин, сержант, дверь камеры открывал, у него руки так тряслись, что трижды ключи падали… Смех, да и только. А куклу Дуреху я уже по дороге прихватила. Стоит этот джип без двух колес под стеночкой милиции, дверца у него распахнута, капот поднят, автомагнитолы нет, а она, бедняжка, на земле валяется, юбчонка задрана, ножки врастопырку, уж такая, ей-Богу, несчастненькая, такая… такая использованная и брошенная…»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

рассказывающая о том, как встретились на большой дороге два не самых плохих