Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Недалеко на корточках кружком сидела компания. В кружке стояло вино, они по очереди пили из одного стакана, курили и общались. Это был местный блаткомитет. Шпана по-своему принимала участие в поселковом мероприятии. Даже с учетом здравомыслящего майора, они, конечно, существовали в поселке, но не определяли ни криминогенную обстановку, ни цену редиски на базаре. Им было на все и на всех наплевать, кроме собственных понятий о справедливости. Один, явно главный, с татуированными пальцами на руках, неодобрительно поглядывал в сторону Павлика, но не подошел ни с вопросами, ни с претензиями.
Люди уже потянулись маленькими семейными группками, нарядные, причесанные и торжественные до такой степени, что все – и мама, и папа, и детки – шли в ногу. Девочки оделись в красивые платья, как правило, не совсем длинные, тяготеющие по фасону больше к сексуальности, кто-то из них был на каблуках, а кто-то и в кроссовках. Папа Лены (Ленары) – рослый, физически сильный профессиональный эксплуатационник нефтяных трубопроводов, по характеру был общительным, большим шутником и любителем застолий. И вот сейчас он вышагивал по пыльной дорожке во главе семейства: красавица-жена, звездная дочь, и он – ревнитель трудовой дисциплины. Паша, как увидел Лену, окончательно оробел от такой подачи. Она была в белых колготках, коротенькой белой юбке с люрексом и, опять же, белой с рюшами, блузке. Весь ее наряд отталкивался от лаковых красных туфель на высоченных каблуках, а венчался такой же красной лаковой помадой. И вся эта красность для Павлика выглядела безнадежно неприступной. Бедрами они с мамой виляли одинаково, хотя объемы были пока разные. Объект его вожделения, хоть и продолжал мниться ангелом, но с каждым часом будоражил все больше не только сердце, но и разум. Павлик был влюблен и запуган одновременно. Их переписка настраивала его на менее откровенные ощущения, а сейчас в нем кипел и расплескивался тестостерон. П. Чайковский куда-то откатился, а композитор Г. Свиридов, изумленный, пробуксовывал на месте. А иван-чай в тот вечер цвел изумительно.
За столом всех рассадили; Пашу определили не рядом с Леной, он оказался среди гостей, приглашенных, но, как бы не со слабым статусом, а рядом с Анькой, которая там была в числе снабженцев этого мероприятия. Анька, только приземлившись, начала хватать руками курицу, которая, как потом оказалось, была уткой, и сразу же начала рыскать, чем руки вытереть.
***
Речей было минимум, всем хотелось тостов. Немного, правда, задержала представительница местной власти. Изрядно волнуясь, она напомнила выпускникам, сколько было хлопот и забот, чтобы провести это мероприятие, и что 18 уток подарили охотники, а рыбаки гору красноперок привезли на котлеты, а пекарь нажарил пирожков с капустой, и т.д. Но отмашку все же сделала директор школы, и все запело, заискрилось и заиграло. Папы и приглашенные гости взялись за водочку, которая хранилась за пирамидами красного винегрета и белых-белых холмов деревенских яичек всмятку, да еще минуту прицеливались, кому удобнее наливать, чтобы не из-под руки.
Нарядный народ сегодня гулял. Родители провожали в будущее своих детей и желали им того, что сами не поимели, но еще больше желали всегда себя видеть примером и быть достойными членами коллектива. Удивительно было то, что жизнь уже давно стала иной, а родительские пожелания были наполнены ностальгией по старой жизни, где коллектив был главным судьей, оценщиком и благодарителем. А на танцполе молодежь двигалась уже, конечно, в новых традициях. Павлик чуть подогрелся спиртным и пытался поплотнее прижаться к Лене. К 11 часам мамы уже плакали от умиления, а папы перестали выходить курить на улицу, гулять оставалось 2 часа; клуб ровно в час закрывается на замок, и утром не приглашает на опохмел. Анька от Павлика с Леной не отходила, она кривлялась и закатывала глаза, ожидая, когда те убегут в кусты целоваться, и явно была намерена подглядывать. К 12 часам взрослая выпивка закончилась, папы и мамы допивали все, что было не разлито или разлито не в ту тару, под пирожки с капустой. Взрослые начали расходиться, на час еще оставив молодежь быть растерзанной долбящими, кричащими звуками и кривыми лучами ослепляющего света.
Танцпол был в полном разогреве, таким же был и Павлик, он лип к Лене, но она как-то дала ему понять, что не на сто процентов им ангажирована или чем-то ему обязана. Он – глупец – еще не прочитал нужных книг, и потому не понимал, что может девушку привести в восторг. Паша ее и так, и так подпихивал пройти проветриться, но она слабо реагировала, а когда его рука скользнула ниже ее талии, то потрепала его за нос и сделала замечание. Паше захотелось еще выпить для смелости, но стол был основательно выпотрошен. Последним из взрослых уходил физрук со своей барышней из кинобудки, а Пашино желание выпить не осталось незамеченным. На краю стола, среди общего раздора, стояли четыре бутылки вина, и сидела компания из тех пятерых, которых он видел сидящими на корточках. Они только что зашли, никому не мешали, не приставали, и лишь с какой-то возрастной тоской смотрели на танцующих вчерашних школьников. Тот, что с татуированными пальцами, усадил Павлика рядом и налил ему и себе по полстакана, почему-то даже не поинтересовавшись, кто Павлик по жизни. Крутясь в обслуге в шашлычке, Павлик многих районных авторитетов знал по кличкам и был наслышан об их движении по жизни. Такая осведомленность понравилась татуированному, он одобрительно похлопал Павлика по спине и сказал, что знает, что тот Ленкин ухажер, и добавил витиеватую фразу, что ее отсюда уже пора вывезти, а то за розданные авансы ее скоро за «машку» подведут. Веселья оставалось полчаса, Павлик, найдя среди танцующих Лену, пытался переделать танец из быстрого в медленный, наваливаясь на нее всей своей массой. Лена, похоже, была удивлена такой его неадекватностью, но не отталкивала, и через пару танцев
