Действие вместо реакции - Олег Юрьевич Цендровский

Однако, по мысли Аристотеля, даже потом, когда некоторое счастье нами достигается, мы должны выстраивать свою жизнь на все новом и новом цеплянии за цели, на попытках увековечивать результаты и бороться со временем.

У Аристотеля счастье осталось деятельностью, подчиненной целям. Оно все еще было несвободным и сидело на тугой цепи у будущих результатов. А это сильно вредит и творческому процессу, и нашему жизнеощущению.

Дабы починить этическое уравнение Аристотеля, требуется устранить ориентацию смысла бытия на будущее время и на эмоции, например, счастье. Это все еще довольно поверхностно. Да, деятельность кажется направленной в будущее, но она не существует ради будущего, ради того или иного мимолетного стечения фактов. Также деятельность приносит людям счастье, но не счастье рождает ее и приводит в движение, не счастье есть ее цель.

Иными словами, у Аристотеля в уравнении есть телега и лошадь, но вот беда: они расположены в обратном порядке. То, что должно быть впереди и что составляет сущность деятельности, то есть свободное и творческое проявление себя в настоящем, оказывается задвинуто назад. То же, что есть просто инструменты и побочные эффекты деятельности (то есть наши конкретные цели, результаты и получаемое нами счастье), ставится вперед.

Не только Аристотель, а все мы, в особенности на Западе, привыкли к подобному восприятию. Постановка телеги перед лошадью кажется нам самым обычным явлением и притом совершенно безвредным. Но именно это и порождает эгоманию. Эгомания есть коренное извращение существа дела, сама эссенция всякой другой извращенности.

Эгоманьяк приносит вечность в жертву мимолетности, а истину в жертву миражу. Он не понимает, что вечная деятельность не может опираться на эфемерный результат этой деятельности. Реальность не существует ради сотканных из воздуха фантазий, а настоящее не подчинено будущему.

Этот великий оптический обман обрекает эгоманьяка на разрушительное и крайне неприятное существование, на тщетную борьбу со стихией времени.

Внутренний смысл жизни никоим образом не значит, что мы живем для себя и запираемся от окружающего мира. Он позволяет обнаружить прочные родственные узы со всем вокруг. Мы прекращаем попытки увековечить ту или иную версию «Я» и его собственности. Человек оторван от реальности, как раз когда думает, что смысл его деятельности пребывает вовне, в производимых ей переменах. Тогда он теряет пластичность и гибкость и готов сражаться с миром как с врагом за то, чтобы именно это, а не что-то другое непременно произошло, а затем в неизменной форме осталось.

Установка на бытие есть прямой контакт с собой и с жизнью. За счет этого внимания к тому, что прямо перед нами, а не к миражам, любые наши цели достигаются с куда большей эффективностью. И это порождает меньше побочных эффектов. Если мы учимся выныривать из своих сновидений, то они перестают нас преследовать и мучить.

Аристотель верно понял, что к каким бы вещам мы ни стремились, в конце концов мы приходим лишь к определенным состояниям ума. По большей части это сознавали практически все философы и ученые в истории человечества.

Счастье – это не предметы внешнего мира, творчество – это не предметы внешнего мира, смысл – это не предметы внешнего мира. Это наши состояния сейчас, и кроме как сейчас их никогда быть не может. Это означает, что у всех проблем имеется одно решение, и идет оно изнутри, из структуры сознания.

Счастье, творчество и смысл образуют триаду из высших ценностей человеческой жизни. Главенствующая роль среди них принадлежит творчеству. В эту центральную точку Аристотель некогда метил и даже почти попал. Она бесконечно малая и бесконечно плотная, но в то же время содержит в себе целый мир, как сингулярность в физике.

Подобно тому, как внешний смысл ориентирует человека на внешние формы деятельности, понимание внутреннего смысла жизни обращает внимание ума на самое себя. Мы делаем приоритетом самопознание, самосозидание и работу с той уникальной ситуацией, в которой мы находимся сейчас. Мы растем изнутри вовне. Тогда, за счет очищения и совершенствования нашего ума, раскрываются и высшие возможности всех наших внешних проявлений.

Все это верно не только в философском, но и в самом бытовом практическом ключе. Если мы хотим построить хороший дом, важнее всего создать из себя человека, которому это будет под силу. Нам нужны знания, навыки, силы, дисциплинарные качества, умение найти деньги и иные ресурсы для этого непростого предприятия. Основой творчества является осуществляющий его ум.

Немногим ниже в нашей иерархии ценностей располагаются счастье и смысл. Они придают деятельности четкое направление, устойчивость в пространстве и времени, а также обеспечивают ей хорошие аэродинамические свойства.

Творческая энергия есть суть и содержание всего. Тем не менее зачастую она отделена от своих высших возможностей и замкнута в разрушительное и удушающее ее кольцо. Чтобы выпутаться из этой висельной петли и не угодить в новую, энергии как содержанию реальности требуется надлежащая форма. С точки зрения и физики, и кибернетики формой существования энергии является информация.

Энергия должна быть правильно организована. Это значит, что пришло время поговорить о природе информационной гармонии – о том главном условии, благодаря которому и становится возможным беспрепятственное высвобождение созидательного потенциала ума.

Большой ум и малый ум

Одним из самых важных понятий восточной философии является ум. И, как любое фундаментальное понятие, оно содержит в себе не набор сухих сведений, а является особым взглядом на жизнь. Восточное понимание ума – это специфический способ истолкования и проживания действительности.

Первой материальной формой, в которой оно прочно обосновалось, стало древнее санскритское слово citta. На рубеже старой и новой эры вместе с распространением буддизма оно перешло из санскрита в китайский, а затем в тибетский, японский, тайский, вьетнамский и многие другие языки.

Читта – это совсем не то же самое, что мы понимаем под словом ум в повседневной речи. Для нас и вообще для большей части западной традиции ум есть часть жизненного опыта, часть нашего «Я». Это некий орган мышления со своими особенностями и задачами.

Citta же, напротив, есть понимание ума по системе «все включено». Оно произошло от санскритского глагола cit – «воспринимать», «мыслить». Буквально citta и означает: «все воспринимаемое» или же «то, что воспринимает». Здесь имеется в виду не интеллект, не разум, не чувства, не какая бы то ни было часть человеческого опыта или ограниченная совокупность частей этого опыта. Это все вообще, коль скоро все, с чем мы можем столкнуться,