Поручик Державин - Бирюк Людмила Дмитриевна

Он говорил это полушутя-полусерьезно, но Бастидонова, охнув, строго устремила глаза на дочь.

— Вот так трагедия! Откуда у тебя сия книга? — с явным неудовольствием спросила она. — Ведь тебе позволено читать лишь то, что рекомендует гувернантка!

Катя вспыхнула, залившись краской. Слезы задрожали на ее длинных черных ресницах. Она с укором взглянула на Державина — и, пробормотав: "Простите… С вашего позволения…" — выпорхнула из столовой.

Державин был готов провалиться под землю. Идиот! Сам того не желая, подвел бедную девушку, поставил ее в неловкое положение. Он был так огорчен, что не находил слов.

— Полно, не смущайтесь! — спокойно заметила мамаша. — Яков всегда был снисходителен к дочери, а вот я стараюсь следить за ее воспитанием.

Державин поблагодарил хозяйку и немедленно откланялся, сославшись на службу.

Дома он тоже не мог успокоиться. Чувствовал вину перед Катей и раздумывал, как попросить прощения.

Встретиться с ней он не мог: по всему видно, что держат ее дома в ежовых рукавицах. Послать письмо? Но он не знал, прилично ли молодой барышне получать письма от почти незнакомого мужчины. Передать с посыльным букет цветов? Нет, такой поступок можно было расценить как ухаживание.

В конце концов его осенило. Он достал с полки свою книгу "Читалагайские оды" и красиво вывел на титульном листе: "Любезной Екатерине Яковлевне Бастидон с глубоким почтением от сочинителя, Гавриила Державина". В книгу он вложил краткое послание для Марии Дмитриевны, в котором просил позволения сделать маленький подарок ее дочери, дабы загладить свою невольную вину.

Аккуратно завернув книгу в бумагу и перевязав шелковой лентой, он кликнул своего нового слугу Петрушу и велел доставить пакет в дом Бастидоновой, возле церкви Вознесения.

— Скажешь, что Гавриил Романович кланяется и благодарит за прием!

Служба в Преображенском полку все больше тяготила его… Среди гвардейских офицеров, богатых прожигателей жизни, он оставался чужаком. Державин написал прошение о переводе из гвардии в армию с повышением в звании. Но начальство хранило молчание. Все офицеры, служившие в следственной комиссии, уже получили щедрые дары и награды, лишь он оставался ни с чем. За него некому было похлопотать, Григорий Потемкин еще не простил ему курьезный случай на параде.

Пришлось самому обивать пороги кабинетов начальства. Наконец вышел приказ:

"По причине неспособности к военной службе перевести поручика Гавриила Державина из гвардии на гражданскую службу в звании коллежского советника. За участие в подавлении пугачевского бунта пожаловать Державину поместье в 300 душ в Белоруссии, в Себежском уезде".

Награда была весьма скромной по сравнению с тем, что получили другие, менее заслуженные офицеры. Он тут же заложил поместье, надеясь погасить долг в Дворянском банке. Но куда там! Белорусское именьице стоило лишь 5000 рублей.

Державин был направлен в Сенат, на должность заместителя начальника канцелярии департамента государственных доходов. Новая служба требовала внимания и аккуратности, но эти свойства у него были в крови. Сослуживцы и начальник департамента, генерал-прокурор князь Александр Алексеевич Вяземский, были им весьма довольны. Однако приятели предупредили его, что князь на дух не переносит стихи и вообще все виды искусства: "Если хотите быть с ним в хороших отношениях, не вздумайте сказать ему, что вы поэт!" Но Державин все-таки умудрился вызвать на себя гнев начальства, хотя и по другому поводу.

В ту пору здание Сената перестраивалось, работа кипела, пахло краской и строительной пылью. Вяземский назначил своего нового чиновника курировать оформление зала общего собрания.

— Смотри, Гаврила Романыч, чтоб там все было чинноблагородно! Без легкомыслия! Поди, не театр!

Державин с увлечением взялся за работу. Познакомился с архитекторами, художниками и ваятелями и даже порой давал им дельные советы. Особенно ему нравился центральный барельеф, изображавший императрицу Екатерину в образе Минервы, которая торжественно вводила богиню Истину в храм Правосудия. Когда все было готово, Державин пригласил начальника "принять объект". Генерал-прокурор внимательно оглядел картины на стенах, а потом вперил взор в барельеф, расположенный в торце залы, на самом видном месте. Лицо Вяземского, доселе благодушное, вдруг посуровело.

— А это еще кто?!

— В шлеме и латах? Минерва…

— Нет, я про другую!

— Истина, ваше превосходительство.

— А почему она… гм… без одежды?

— Истину принято изображать обнаженной, ваша светлость! Есть даже такое выражение: "голая истина".

Князь с досадой крякнул, подумал, почесал в затылке и изрек:

— Нет, братец… Вели ее немного прикрыть!

Державин улыбнулся. Ему не раз доводилось быть свидетелем того, как в департаменте с ведома Вяземского, а иногда и по его прямому приказу "слегка" прикрывали истину.

На новой службе Державину платили вдвое больше, чем в полку. Но и расходы теперь у него были немалые. В Сенат полагалось приезжать в своем экипаже, и, кроме того, он должен был снять приличное жилье. Волей-неволей приходилось соответствовать статусу.

Через несколько дней пришло долгожданное письмо от Марии Бастидоновой. В учтивых выражениях она благодарила Державина за присланную книгу и приглашала в гости на обед по случаю Рождества Пресвятой Богородицы. Сердце его затрепетало. Вмиг все житейские неурядицы показались ему ничтожным по сравнению с тем, что он вновь увидит Катю.

Он прибыл к Бастидоновым в новом чиновничьем мундире, в собственной карете, окрыленный самыми радужными надеждами, помолодевший и красивый.

Мария Дмитриевна приняла его радостно, поздравила с новым чином и представила гостям, многие из которых когда-то служили при дворе покойного императора Петра III. Державин оглядывался, ища Катю, но от волнения кружилась голова и все плыло перед глазами… Хозяйка пригласила гостей на веранду посмотреть начавшийся крестный ход. Когда гостиная опустела, он наконец увидел ту, которую искал…

Катя сидела на диване с книгой, казалось, совершенно безучастная к празднику. Чувствуя невольную дрожь, Державин подошел, поздоровался и учтиво попросил позволения сесть рядом. Она подняла на него огромные темные "португальские" глаза и спрятала книгу, прикрыв ее оборками воздушного нежно-сиреневого платья.

— Рада видеть вас, Гавриил Романович. Прошу, присядьте…

Он подвинул кресло и сел напротив. Мило покраснев, Катя стала благодарить его за неожиданный подарок. "Никогда не была знакома с настоящим поэтом", — наивно призналась она.

В гостиной они были одни, другие гости ушли на веранду и, оживленно беседуя, созерцали крестный ход. Неведомое доселе невыразимое сладостное чувство охватило Державина, оказавшегося рядом с юной девушкой, по-видимому, не менее взволнованной, чем он. Но оба старались не показать своего душевного состояния и любезно улыбались друг другу. Державин рассказал, при каких обстоятельствах впервые увидел маленькую Катюшу, как держал ее на руках и как она не хотела от него уходить. Катя искренно рассмеялась:

— В то время мне было два года!

— А мне — девятнадцать!

Они замолчали, глядя друг на друга, вероятно, мысленно посчитав: теперь 17 и 34.

— Я вдвое старше вас, — с грустью сказал Державин.

— Уже через год этого не будет! — порывисто возразила Катя и прикусила губу. В ее словах прозвучало нечто обнадеживающее, словно она его успокаивала.

Державин был очарован. Как пристал ей этот нежный румянец на щеках! Несмотря на черные волосы и брови, ее кожа была не смуглой, а светлой, с легким бронзовым оттенком. Яркие губы и белоснежные зубки неудержимо манили его, но он не мог позволить себе пристального взгляда. Видно было, что барышня получила хорошее воспитание.