Поручик Державин - Бирюк Людмила Дмитриевна

— Вероятно, Блудов вас обманул, Гавриил Романович. Как изволите видеть, кредит оформлен на 25 тысяч. И поскольку заемщик признан банкротом, платить придется вам. Это ваша подпись?

— Моя.

— Ну и отлично. На время подписания документа вы с матерью владели имением в Сокурах, домом в Казани и имением под Москвой. Если долг не будет погашен, вам придется расстаться с вашим имуществом.

— Возможна ли отсрочка? — спросил Державин. — Я только что прибыл с Поволжья, сражался с мятежниками, был ранен…

Чиновники переглянулись и пошептались. Начальник обернул к Державину строгое худощавое лицо.

— Все сроки давно вышли. Но, учитывая ваши заслуги перед Отечеством, предлагаем выплачивать долг в рассрочку, в течение года под два процента. Платить можно также и в петербургском отделении нашего банка. Прикажете оформлять договор?

Делать было нечего…

— Извольте.

В счет процентов Державин отдал почти все жалованье — 500 рублей ассигнациями (в России уже были в ходу бумажные деньги), откланялся и вышел на улицу.

Он не стал объяснять чиновникам, что Сокуры сгорели, дом в Казани разорен, а имение под Москвой — единственный крохотный источник доходов его матери. По собственному легкомыслию он увяз в этой истории, сам и должен из нее выпутываться.

Двадцать пять тысяч! Как он сможет выплатить в срок такие огромные деньги? Где их взять? Поехать в Петербург и попросить взаймы у Мити? Но после долгой разлуки не мог он появиться перед ним в жалкой роли просителя. Да и вряд ли у Мити были такие деньги.

Оставалась лишь надежда на милость императрицы, которая щедро раздавала награды офицерам, принимавшим участие в подавлении пугачевского бунта. Знакомые офицеры, члены следственной комиссии, вернувшиеся с войны, получили крупные вознаграждения. На них буквально сыпались чины, деньги, деревни с крепостными крестьянами… Державин ждал, когда подойдет его черед, ведь его заслуги были намного выше, чем у тех, кто был уже награжден.

Он не подумал о том, что награды давались по представлению начальников, которые таким образом поощряли любимцев и мстили неугодным. Будь жив Бибиков, Державин получил бы все, что заслужил своей беспорочной службой. Но его новые командиры — Петр Панин и Павел Потемкин — относились к нему со скрытой неприязнью. Своим независимым нравом Державин чем-то напоминал им Бибикова, которого они терпеть не могли.

Время бежало, огромный долг давил на душу, и он решил обратиться за помощью к Григорию Потемкину, который в ту пору был шефом Преображенского полка. Но как передать прошение? Все многочисленные письма, поступающие в имперскую канцелярию, отправлялись в долгий ящик. А ждать он не мог, потому и отважился вновь на отчаянный поступок, зная по опыту, что иногда дерзость — единственный путь к достижению цели…

Светлейший князь Григорий Александрович в белом атласном шлафроке сидел в своих покоях перед большим венецианским зеркалом и терпеливо ждал, когда француз-парикмахер уложит щипцами его густые непослушные волосы в аккуратные завитки. Он не понимал, зачем каждый вечер должен был подвергаться утомительному причесыванию: все равно Катишь спутает его локоны, лишь только они останутся наедине. Но приходилось подчиняться этикету.

Громкие голоса за дверью привлекли его внимание. Он прислушался…

— У меня срочное дело к светлейшему! Прошу доложить обо мне!

— Какого рода дело?

— Личного!

Потемкин послал слугу узнать, кто там расшумелся. Едва тот открыл дверь, как в покои ворвался гвардейский поручик и, щелкнув каблуками, замер перед князем. Тот округлил глаза:

— Что с тобой, братец? Заблудился? Звать-то тебя как?

— Поручик Державин!

— Ты, чай, преображенец?. А почему я тебя не знаю?

Державин объяснил, что принимал участие в подавлении пугачевского бунта, воевал и только теперь прибыл с Поволжья.

— Где служил?

— В секретной следственной комиссии под началом генерал-аншефа Бибикова!

Державин произнес это с гордостью, хотя и понимал, что имя Бибикова может ему навредить. Светлейший князь пристально взглянул на офицера, словно ждал, что тот назовет еще и имя его троюродного брата Павла Потемкина, ставшего после смерти Бибикова начальником следственной комиссии. Но Державин молчал.

— Чего надо? — поморщился князь. — У вас прошение? Так снесите его в канцелярию!

Державин вынул из-за отворота мундира письмо и протянул Потемкину.

— Ваша светлость, здесь перечислены все мои заслуги и мои бедствия. Я обижен перед равными мне! Прошу вашей помощи!

Потемкин по природе был щедр и часто оказывал покровительство тем, кто просил его милости. Но в голосе Державина слышалось нечто, совсем не похожее на смиренную мольбу. Он явно пришел не за милостью, а за справедливостью! Взяв письмо, Потемкин положил его возле зеркала и махнул рукой парикмахеру, чтобы тот продолжал свое дело.

Державин по этикету не мог уйти без повеления князя. Но тот продержал его еще несколько минут, а потом, словно вдруг вспомнив о нем, отпустил небрежным жестом.

Возможно, Потемкин, человек хоть и вспыльчивый, но отходчивый, все-таки помог бы Державину, если бы снова не вмешалась злая судьба.

В начале 1777 года из Польши прибыл прославленный полководец — генерал Петр Александрович Румянцев, и Потемкин решил показать ему Преображенский полк во всей красе. Как раз были готовы новые мундиры по рисункам самого князя, так что было чем похвастаться. Оба генерала стояли на деревянном помосте перед площадью, по которой гвардейцы, вытягивая носки, проходили церемониальным маршем, показывая всевозможные виды шагистики.

Лучше всех двигался взвод Державина.

— Левый, стой! Правый, заходи! — раздалась его команда.

И вдруг, вместо того чтобы развернуться, солдаты сбились в кучу. Державин не знал, что за время его отсутствия поменялись не только мундиры, но и военные команды: надо было сказать не "правый, заходи", а "вправо заходи".

Потемкин в ярости сжал кулаки, а Румянцев ехидно рассмеялся. За скомканный парад Державина на сутки отправили на гауптвахту. Теперь никакой помощи от светлейшего князя ждать не приходилось…

В сентябре императорский двор и Преображенский полк вернулись в Санкт-Петербург. Надо было привести себя в порядок, и Державин, пообносившийся на войне, купил новый мундир, сапоги, снял скромную квартиру. Однажды, прифрантившись, он отправился в Литейный переулок, где когда-то оставил в глубокой печали вдову Удолову. В знакомом доме его встретил ошалевший от радости, изрядно растолстевший Митя.

— Мурза!!!

— Митька, шельмец! Эк тебя разнесло!

— А ты усох, как сморчок! Сейчас мы тебя накормим! Это первым делом… Нина! Где ты?

И взору Державина явилась Нинон… Она тоже пополнела, но была все так же хороша. Ее лицо, улыбка были исполнены такой неподдельной радости, что у него защемило сердце. Похоже, никакой обиды за его малодушное скоропостижное бегство она не держала.

— Здравствуйте, Гаврила Романыч!

От волнения у Державина запершило в горле. Но он сумел овладеть собой, учтиво поклонился и поднес к губам ее руку.

— Рад за вас, мои дорогие друзья! Вижу, что вам хорошо вдвоем!

— Втроем! — поправил его Митя.

И словно в подтверждение его слов где-то в глубине дома раздался требовательный крик младенца. Крутые брови Державина поползли вверх.

— Неужто сынок?!

— Дочь, Танюша! — с гордостью сообщил счастливый отец.

Нина ушла кормить дитя, а мужчины уселись в кресла, взяв по бокалу вина с подноса, поданного слугой.

— Как же вы сошлись? — спросил Державин, шутливо погрозив пальцем.

Митя виновато вздохнул и почесал в затылке.

— Когда ты оставил Нину и уехал в Казань, я решил снять у нее квартиру. Моя была дороговата. Ну, об остальном рассказывать не буду, сам все понимаешь. Признаться, боялся нашей встречи. Думал, что рожу мне набьешь!

Державин сделал страшные глаза: