Поручик Державин - Бирюк Людмила Дмитриевна

После расправы над жителями Малыковки за Державиным закрепилась репутация самого жестокого карателя следственной комиссии. Штабные офицеры не одобряли его действий и язвительно рассказывали, что он вешал людей из "поэтического любопытства". Хлесткая шутка долетела до Петербурга, сослужив поэту плохую службу. Но оправдываться он не собирался. Ведь его осуждали паркетные шаркуны и придворные лизоблюды. А он знал войну не понаслышке и на собственной шкуре испытал, что такое à la guerre comme à la guerre.[10]

В отличие от штабных, строевые офицеры считали, что Державин поступил с малыковцами так, как они того заслуживали, и преподал им хороший урок. А сам Державин думал теперь лишь о том, как захватить и покарать Вацлава Новака, бежавшего с казаками в низовья Волги. Не мог он успокоиться, пока гуляли на свободе те, кто подверг его друзей мученической смерти. Он рыскал по деревням и селам, расспрашивая местных жителей, и велел не убирать виселицы с площади, пока не будут казнены главные преступники. Но случилось так, что сама судьба распорядилась за него.

Однажды к нему в кабинет вбежал его новый ординарец и выпалил с порога:

— Ваше благородие! Казаки поляка повязали!

Державин оторвал голову от бумаг.

— Какого поляка?

— Вацлава Новака!

Уже все Поволжье было очищено от бунтовщиков. Императорские войска освобождали города и села, крепостные крестьяне возвращались в разоренные поместья, рабочий люд — в кузницы и мастерские, чиновники — в присутственные места… Пугачев и его главные атаманы были схвачены и доставлены в Москву, и отныне никакой поддержки в народе яицкие казаки не имели. Побежденных не любят.

Бежавшим малыковским преступникам скрываться от возмездия становилось все труднее. И в итоге с паном Вацлавом Новаком произошло то же самое, что и с Емельяном Пугачевым. Посовещавшись, усталые, голодные и злые казаки набросились на своего предводителя и крепко связали веревками. Расчет был прост. Рано или поздно они бы все равно погибли в лесах либо были пойманы и преданы суду. А так у них появлялся шанс на спасение: ведь они сдались добровольно, да еще и привели предателя-поляка. Какие молодцы!

Отложив перо, Державин надел треуголку, вышел из комендатуры и остановился на крыльце. Во дворе трусливо жались несколько грязных оборванцев, в которых невозможно было узнать наглых, воинственных бандитов, сопровождавших Пугачева во время штурма Малыковки. Самым жалким среди них был поляк. Он стоял на коленях со связанными за спиной руками, его длинные волосы сбились в грязный клубок, а лицо было черным от кровоподтеков: видно, бывшие соратники немного переусердствовали.

Державин молча оглядел понурых бандитов, ждущих милосердия за "ценный трофей". Так вот какие звери убили Аленку и Левушку, а потом насиловали их мать…

Мелькнула мысль немедленно повесить всю ватагу на тех виселицах, что зловеще стояли на площади. Лицо его окаменело, черные брови сошлись на переносице. Словно угадав его мысли, Вацлав, обливаясь слезами и холодным потом, жалобно запричитал:

— Пощадите, пан Гавриил! Ведь я — ваш спаситель!

"В какое ничтожество превратился этот заносчивый шляхтич, как только дело коснулось его поганой шкуры!" — презрительно подумал Державин.

Он вдруг почувствовал, что страшно устал. Сказывалось огромное напряжение последних дней — нечеловеческая работа по восстановлению Малыковки, следствие, допросы, казни, поиск преступников… Теперь все позади. Маленький городок под его управлением ожил: работают продуктовые лавки, мастерские, присутственные места… А коварный Вацлав — вот он, у его ног. Но почему-то Державин, еще недавно мечтавший поймать его и жестоко отомстить, теперь испытывал только брезгливость, внутреннее опустошение и непреодолимую усталость.

"Нет, — подумал он, — не я должен вершить судьбу преступников. За свои злодеяния они должны ответить по закону и понести ту кару, которую им назначит военный суд".

Не ответив Вацлаву, он вызвал конвой, велел всех заковать в кандалы и назавтра отправить этапом в Казань. Его распоряжение явно не понравилось казакам, которые ожидали благодарности за свой "подвиг".

— Ваше благородие, помилосердствуйте! Нас-то за что? Мы же по доброй воле сдали вам злодея!

Но Державин, не удостоив их ни единым словом, ушел составлять сопроводительный рапорт начальнику следственной комиссии Павлу Сергеевичу Потемкину.

Больше Державин никогда не видел пана Новака. Ему хотелось поскорей забыть о нем, словно о мерзком насекомом, которое тайком заползло под рубаху. И хотя он раздавил его, оно успело укусить его своим ядовитым жалом.

Между тем Павел Потемкин, получив из Малыковки, вместо обещанного сундука с золотом, партию грязных арестантов, не на шутку разозлился. А когда прочитал в донесении Державина перечень преступлений Вацлава Новака и мятежных казаков, то ужаснулся, но не поверил. "У поэта явно разыгралось воображение! Наверняка он преувеличил их злодеяния, дабы прикрыть свою нерасторопность", — раздраженно подумал генерал.

Он даже не стал проводить собственное расследование и допрашивать пленных. Казаков велел высечь и отпустить, а Вацлав как шляхтич избежал даже этого наказания.

Побеседовав с поляком, генерал был очарован его умом, искренностью, горделивой, но открытой и смелой душой.

— Державин обязан мне жизнью, — доверительно жаловался Вацлав, — и вот какую благодарность я получил от него! Если бы вы, вельможный пан, соблаговолили взять меня на службу, я бы сумел на деле доказать вам свою верность!

— Но вы, кажется, конфедерат?

— Вернее — патриот! Буду откровенен… Если бы мы встретились на поле боя, я бы дрался с вами насмерть! Но теперь я вижу не врага, а храброго, но слишком доверчивого командира, который безмерно снисходителен к своим подчиненным!

Пылкая речь пана Новака вызывала безотчетную симпатию, но все же что-то в его тоне заставило генерала насторожиться.

"Если доверчивость — мой недостаток, — подумал он, — то почему я должен верить этому сладкоречивому ляху?"

В тот же день он отправил депешу Петру Панину, спрашивая, как поступить. Ответ не заставил себя ждать. Панин советовал "помнить о международной дипломатии и без надобности не злить поляков, с которыми и без того сложные отношения".

После некоторых колебаний Павел Сергеевич велел оформить Вацлаву подорожный паспорт, отсчитать казенных деньжат и отправить "патриота" в родную Польшу. От греха подальше…

А сундук с золотом еще долго искали в Малыковке — на острове, в домах Тишина и Серебрякова и даже на другом берегу Волги, но так и не нашли. Старики говорили: "Улетел сундук на небо вместе с душами казначея и его семьи".

По трясучей дороге, на двухколесной арбе, в кандалах, в тесной железной клетке везли Пугачева в Москву…

Главным экспедитором был назначен Александр Васильевич Суворов. Конвоирование оказалось весьма опасной операцией: кому-то очень не хотелось, чтобы пленник был доставлен в Москву живым. На него постоянно совершались покушения: то стрела вдруг просвистит мимо его головы, то в пище окажется ядовитый гриб… Конвой то и дело подвергался набегам киргизов, а ночью случались пожары, во время которых закованный в кандалы "народный заступник" мог запросто сгореть. Суворов ни на минуту не отпускал Пугачева от себя. Днем ехал рядом с клеткой, а по вечерам ужинал с пленником у костра. В эти часы они нередко беседовали. Однажды Пугачев рассказал о том, как ему удалось взять Троицкую крепость. Подробности военной операции так заинтересовали Александра Васильевича, что он, не удержавшись, воскликнул: "Недурно!"

За выдачу атамана казаки-предатели получили от императрицы помилование и были отпущены с благодарностью.