Поручик Державин - Бирюк Людмила Дмитриевна

Суворов даже словесной похвалы не удостоился. Видимо, на государыню повлияли депеши завистливых генералов, доставляемые ей с Волги усталыми адъютантами на взмыленных конях. И когда Никита Панин на военном совете заикнулся о том, что Суворов заслуживает ордена, императрица насмешливо сощурилась:

— В таком случае давайте наградим и моего комнатного шпица Томаса. Его роль в поимке маркиза Пугачева примерно та же, что и Суворова!

Все посмеялись над шуткой ее величества и над неловкостью Панина, а тот, сделав вид, что сконфужен, в душе порадовался:

"Ну, теперь точно орден достанется братишке Петруше".

Он задумчиво почесал подбородок, внимательно слушая донесения с Поволжья. Пухлое лицо канцлера вдруг приняло озабоченное выражение: "Надобно проследить, чтобы Гришка Потемкин не стал хлопотать за своего кузена. Знаю я их! Напористые ребята, из молодых да ранних!"

***

Суворов о закулисных интригах ничего не знал. Он был истинным солдатом: служил верно, но не выслуживался, не о наградах думал, а о победах. Он даже не предполагал, что на него обрушатся обиды генералов. Доставив Пугачева в Москву и сдав его начальнику Тайной канцелярии Степану Шишковскому, он на другой же день отправился обратно на Волгу, усмирять отряды киргиз-кайсаков и башкир. Всадники храброго Салавата Юлаева сражались отчаянно, но их силы иссякали с каждым днем.

Однажды перед сражением возле реки Караман Суворов встретился с молодым поручиком, которого когда-то подобрал на Саратовской военной дороге, измученного и истекающего кровью. Сейчас его трудно было узнать. Крепкий, широкоплечий офицер, с отменной гвардейской выправкой, глядел на него открыто и весело, а за ним выстроился конный отряд таких же, как он, бравых воинов.

— Державин! Ты ли? — воскликнул Суворов.

Поручик, спешившись, радостно бросился к нему.

— Ваше превосходительство!

Порасспросив Державина о здоровье и службе, Суворов сочувственно сказал:

— Скорблю вместе с тобой, дружок, о кончине героя нашего, генерал-аншефа Бибикова. Храбрый и умный полководец был. Один тянул две лямки — главнокомандующего и начальника следственной комиссии. Теперь вместо него двое назначены, а толку никакого. Ладно, молчу… Ступай, друг мой, даст Бог, увидимся!

Уже слышался гром пушек, к Суворову подскакали ротные командиры. Державин вскочил на коня и помчался на боевые позиции. В тот день его отряду удалось не только обратить в бегство войско противника, но и освободить около тысячи пленных немецких колонистов. Это была самая удачная его военная операция. Когда киргиз-кайсаки отступили, Державин в боевом азарте еще долго гонялся за ними по берегу.

Он хотел было разыскать Суворова, чтобы поговорить с ним о прошедшем сражении, но невольная робость остановила его. "Кто он и кто я? — подумал поручик. — Он, верно, уже забыл обо мне".

Державин ошибся. Суворов о нем не забыл. Докладывая в письме Екатерине о ходе сражения, он написал следующее:

"Довожу до сведения Вашего Императорского Величества, что господин поручик лейб-гвардии Державин при реке Карамане киргизцев разбил. Сам же господин Державин отрядил сто двадцать человек преследовать противника на Карамане до Иргиза…"

Сводка была сухой и деловой, без литературных украшательств. Суворов не любил без толку марать бумагу. В Сухопутном шляхетском кадетском корпусе его обучали в основном иностранцы. Ему легче было изъясняться по-французски и по-немецки, но во время баталий рапорты и приказы он писал только по-русски. И сражался он по-русски: бесстрашно, с упоением, восклицая в пылу боя: "Мы — русские! Какой восторг!"

Державин говорил по-немецки так, что колонисты, которых он освободил от киргиз-кайсаков, поначалу приняли его за соотечественника. Детские годы в школе герра Розе наложили отпечаток и на его произведения. Они порой напоминали переводы каких-то иноземных стихов. Державин чувствовал это, огорчался и изо всех сил старался преодолеть "немецкий акцент" в своих сочинениях.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})***

Неподалеку от немецкой колонии Шафгаузен, куда Державин иногда заезжал за книгами, высились, один за другим, семь холмов. Самый высокий из них носил имя Читалагай. Там находился форпост правительственных войск. Державину очень нравилось это татарское название: оно напоминало слово "читай", а потому было связано с книгой. Иногда он поднимался на вершину Читалагая и сочинял стихи — так, как хотелось… Никакие авторитеты не давили на него. Там он был свободен — один между небом и землей. Именно там впервые он почувствовал, что у него есть свой собственный поэтический голос.

Высокий дух чрез все высок, Всегда он тверд, что ни случится: На запад, юг, полнощь[11], восток Готов он в правде ополчиться. Пускай сам Бог ему грозит, Хотя в пыли, хоть на престоле, В благой своей он крепок воле И в ней по смерть, как холм, стоит.

Восемь произведений, переводных и оригинальных, вошли в книгу Державина "Читалагайские оды". Но автор пожелал остаться неизвестным и подписался таинственно: "Потомок Атиллы, житель реки Ра".

Летом 1776 года, вернувшись с войны, Державин принес свою рукопись в московскую типографию, и вскоре его первая книга вышла в свет тиражом 100 экземпляров. Много лет спустя "Читалагайские оды" будут хвалить критики, особенно — "На знатность", "На великость", "На смерть генерал-аншефа Бибикова". Но тогда, в молодые годы поэта, книга осталась незамеченной.

Глава 11

ЛЮБОВЬ

Преображенский полк стоял в Москве. Однополчане встретили Державина сдержанно, с вежливым дружелюбием, словно он ненадолго уезжал по служебному поручению. Нельзя сказать, что его не любили товарищи, но в их глазах он все-таки оставался "ненастоящим" офицером.

Мити Неклюдова в полку не было. Державину объяснили, что его друг вышел в отставку и женился на молодой вдове Нине Удоловой. "Вот так новость! Поделом мне, дураку", — ругнул себя Державин. Но большого огорчения не почувствовал.

Получив жалованье и щедро угостив офицеров, он отправился в дом Блудовых, надеясь своим внезапным появлением удивить родственников. Но неожиданный сюрприз ожидал его самого. Матрена Саввишна бросилась ему на грудь, заливаясь горькими слезами.

— Что случилось, тетушка?

Та не могла выговорить ничего членораздельного, только повторяла, рыдая:

— Ох, Ганя… Ванечка, Ванечка-то мой! Ох, да за что мне такое горе?

Державин замер и похолодел, решив, что его кузен умер. Но тетка между всхлипами все-таки сумела объяснить, что Иван сидит в остроге за неуплату долга.

— Неужели проигрался?

Матрена Саввшпа поджала губы.

— Будто ты не играл? А посадили Ванюшу не без твоего участия! Помнишь, как он помог тебе купить имение под Москвой для матушки? Думаешь, ему деньги с неба свалились? Сынок взял кредит в Дворянском банке, и, между прочим, под твое поручительство.

— Но ведь я все ему отдал, до копейки! У меня и расписки его сохранились!

— Отдать-то отдал… Да только с банком он не расплатился. Видать, снова в карты спустил, паршивец. Ты, племяш, сходил бы в ту управу и во всем разобрался. Куда уж мне, старухе!

В Дворянском банке чиновники очень обрадовались приходу Державина, усадили за стол, крытый зеленым сукном, и положили перед ним старый документ займа на двадцать пять тысяч рублей, подписанный заемщиком Иваном Блудовым и Гаврилой Державиным — поручителем.

— Откуда такая сумма?! Он ссудил меня тремя тысячами, которые я ему давно выплатил.