Романтический эгоист - Фредерик Бегбедер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
суббота
Франсуаза опять закатила мне сцену ревности. Будь я и вправду циником, я бы так часто не краснел. Она отрицает, что ведет двойную игру с Людо. Я ей не верю, даже если она прикидывается лучше меня. Жалко, что любовные истории так предсказуемы.
воскресенье
На танцполе было не протолкнуться, поэтому я скрылся в вип-зоне. Но и там было забито до отказа, тогда мне нашли закуток еще более private[352], на втором этаже, но вскоре и в этом приватном закутке яблоку было негде упасть, тогда хозяин затащил меня в свой суперсекретный кабинет. А потом уже мне ничего не оставалось, как уйти домой. Если довести до абсурда рассуждения випов (народу поменьше и покруче), то последним прибежищем снобизма с кондиционером окажется монастырь. Идеальная вип-зона — это тюремная камера в пустыне.
понедельник
Презентация ресторана “Бон № 2”, дизайн Филиппа Старка (ул. Четвертого сентября, Париж, Второй округ). Над баром проплывают биржевые котировки. Бармен, лысый наркоман по имени Ксавье, подает нам бурбон, настоянный на ванили, и мексиканскую водку с шелковичным червем, вскормленным на конопле. После нескольких стаканов Гийом Раппно изрыгает:
— Делайте со мной, что хочешь!
В сортире все из белого кафеля. На лестнице сталкиваюсь с Неизвестной Блядью. Она говорит:
— Я поцелую тебя там, откуда сильнее пахнет.
Лоран Тайеб[353] — большой бу-“Бон”. Он обещает в ближайшее время открыть “Старк-отель” — типа парижский “Мондриан”. Там за мной круглый год будут числиться апартаменты. Буду жить в зеркальном сне, чужом мираже. К 2005 году вы меня возненавидите еще больше.
вторник
Мне часто говорят: “Вы в жизни гораздо симпатичнее, чем по телику”, — и прочие глупости. Вовсе нет. Это вы Шираку говорите. Я мил всегда. Просто я притворяюсь хамом, чтобы ко мне не приставали. Свинтус во мне борется с романтиком, и побеждает всегда последний (сентиментальный дурачок, наивный, вежливый оптимист).
среда
Смотрю документальный фильм о Хью Хефнере. Создатель “Плейбоя” живет в Голливуде с шестью бабами. Крайности сходятся: являясь символом свободного секса, предельного декадентства, тотальной порнографии, ты оказываешься в гареме — то есть становишься мусульманином. В идеале надо было бы жить жизнью Хефнера до пятидесяти лет, а потом завязать (женившись или покончив с собой, что одно и то же), потому что нет ничего более унылого, чем 75-летний плейбой. Хью Хефнер поправляет нашлепку на голове и принимает виагру. И это потому, что Аллах велик.
четверг
Мастурбировать — значит заниматься однополой любовью с самим собой.
пятница
Свингерство — это сексуальный ультралиберализм, а не коммунизм. Вот почему Франсуаза против. Идешь в клуб, чтобы обменять свою вчерашнюю женщину на завтрашнюю. Скоро все клубы станут свингерскими и натуральный обмен заменит любовь. Я запишу в дневнике: “Понедельник. Поменял Полину на Жизель. Вторник. Толкнул Жизель в обмен на Ноэми. Среда. Продал Ноэми за Пенелопу”. Вскоре вывесят (как в “Боне № 2”) сексуальные котировки девушек. “Сегодня вечером Пенелопа поднялась на три отметки: накрасила губы. Ноэми упала на шесть отметок, потолстев на шесть килограммов. Жизель в застое из-за слишком большого размера ноги”. Сексуальная революция была не либертарной, а либеральной: тут я согласен с автором “Платформы”.
суббота
Мы с Франсуазой в Касабланке, идет дождь. В “Эксельсиоре” уже нет и не будет Сент-Экзюпери, и Хамфри Богарт больше не соблазняет замужних женщин в отелях ар-деко. Зато есть шумная анархичная столица и визг клаксонов под белым небом. И бассейн на крыше “Шератона”. И еще набережная, бары, рестораны и белозубые девушки. И еще “Пти роше”, что-то вроде марокканского “Будда-бара”, где золотая молодежь мечтает об Америке, ненавидя при этом Израиль. И еще пижоны на “БМВ”, насмотревшиеся “Лофт-2” по телевизору. От динамистки Марлен никуда не денешься — она стала звездой по спутнику. В баре на Центральном рынке говорят только о ней — эта нимфоманка победила через десять минут после того, как вошла в “Лофт”[354]. А тем временем продолжаются бомбардировки.
воскресенье
В Цюрихе почитатель узнаёт в кафе Джеймса Джойса.
— Позволено ли мне будет поцеловать руку, которая написала “Улисса”?
Джойс отвечает:
— Нет, она еще много чего другого сделала.
понедельник
Ришар Дюрн[355] вовсе не оригинален: он подражает Герострату, который сжег храм Артемиды в Эфесе, чтобы обеспечить себе бессмертие (храм считался одним из семи чудес света, и дело было в 356 году до Рождества Христова). Ришар Дюрн тоже убивал людей, чтобы о нем узнал мир. Его личный дневник, опубликованный газетой “Монд”, похож на то, что я бы сам написал, если бы никто не узнавал меня в лицо. “А что, если бы меня не было”, — мог бы спеть Дюрн вслед за Джо Дассеном, который в отличие от него не страдал нарциссизмом. Практически впервые во Франции желание прославиться приводит к убийству. Вспомним, что Герострата приговорили к сожжению, а также, под страхом смертной казни, запретили всякое упоминание его имени. Я предлагаю никогда больше не произносить имени… как его там?
вторник
Гийом Дюстан, больной, без гроша в кармане, прощаясь со мной на авеню Жана Жореса, поднимает руку и складывает пальцы в букву V — знак победы.
среда
“Я слоняюсь ночью по городам и весям в поисках девушек и молюсь о том, чтобы не найти ни одной”. Дневник Арчибальда Олсона Барнабута повествует о жизни богатого юноши в Европе ровно век тому назад. Если отвлечься от стиля, сходство с моим дневником поразительное: все очень изменилось (обезличивание культур, сокращение расстояний благодаря техническому прогрессу, свобода нравов…) и в то же время нет (несправедливость и социальное неравенство никуда не делись, в тех же музеях выставляются те же картины, и церкви у нас те же, и красота, и “кокотки”, и парочка еще не изуродованных пейзажей…). Барнабут путешествовал по Италии, Германии, России и Англии в самом начале ХХ века. Оскар Дюфрен идет по его стопам спустя три мировые войны, он так же бесшабашен, очарован миром и печален и тоже находится во власти любовных мук… А что, если времени не существует?
четверг
Пока вы читаете эти строки, Хью Хефнер сидит себе в пижаме в окружении подтянутых и наколлагененных давалок, которые тратят его бабки и надеются подобрать жалкие крохи его славы. Пока вы читаете эти строки, он слоняется между своими пустыми бассейнами и теплыми джакузи. Пока вы читаете эти строки, он принимает давно закатившихся звезд на частных просмотрах в стареньком кинозале. На экране проплывают кадры их юности. Как бы мне хотелось получить доказательство тому, что Хью Хефнер и Том Форд несчастны.
пятница
Билли Уайлдер: “Когда мне было грустно, я снимал комедии. Когда был очень счастлив, снимал трагедии”.
суббота
Критики (в отличие от художников) находятся в выгодном положении — они могут укрыться в чужой реальности. Чей-то фильм, чья-то передача, чья-то книга, чей-то диск — прекрасное убежище, где можно не думать о себе. Критик не любит жить. У критика нет личных воспоминаний — их замещают воспоминания писателей, художников. Чужие произведения защищают его от жизни. Искусство заменяет жизнь, которой у него нет. Число жителей нашей планеты, существующих по этому принципу, все время растет. Они пребывают в волшебном мире критиков, где исчезают проблемы, где песня о любви становится единственным источником печали, а весьма изысканные и столь же искусственные персонажи страдают вместо нас.
воскресенье
Нельзя общаться с людьми, которых ненавидишь, потому что в конце концов начинаешь их любить.
понедельник
Беру на себя ответственность за провал кампании Робера Ю и ухожу из политики, баба с возу! Демократия стала оптической иллюзией, соревнованием по демагогии. Деятельность на благо обновленных коммунистов была последним всплеском моего неистового романтизма. Все, кончено, теперь я уже не попадусь: политикой заниматься невозможно. Нигилизм мне больше по душе, он гораздо удобнее. Я больше ни во что и ни в кого не верю. Мне отвратителен результат первого тура президентских выборов[356]. Я отказываюсь от всякой надежды, желания перемен, от мечты о революции и жажды утопии. Каюсь, поверил в прогресс. Отныне я считаю себя индивидуалистом. Буду голосовать только за Эгоистическую партию Франции. Стану гедонистом и декадентом: все лучше, чем быть смешным и разочарованным. Удовольствуюсь ожиданием конца света и буду пользоваться своими привилегиями вместо того, чтобы делиться ими. Зачем терять время и интересоваться страданиями ближнего своего? Горе страждущих мне по барабану. Мне есть о чем подумать: о Франсуазе, об искусстве, солнце, сексе, моем счете в банке, о стихах, море и наркотиках. Все остальное меня не касается. И чтоб в моем присутствии больше не произносили слово “оптимизм”! Что же касается всяких петиций, то ищи дурака! Это мое последнее политическое выступление в жизни.