Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста - Михаил Забоков

Миша Забоков

Беседка

Путешествие перекошенного дуалиста

высокохудожественное, умеренно философское эссе в одиннадцати главах

Повторяя крылатое выражение классика, хочу заметить, что первое издание «Путешествия перекошенного дуалиста», благо, вышло оно в одном экземпляре, — быстро разошлось. С тех пор как первое издание увидело свет, а выпуск его был приурочен к 84-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, я постоянно подвергался нападкам со стороны Мирыча — моей дражайшей супруги и одновременно первой и единственной читательницы, — убеждавшей меня в том, что безрадостные перспективы для построения гражданского общества в России — еще не повод, чтобы направо и налево сыпать в книжке грязными ругательствами и матерной бранью. (А как иначе? Ведь наболело!) Не знаю, как далеко мог зайти наш внутрисемейный конфликт, если бы не Издательство НЦ ЭНАС, которому отныне я обязан по гроб жизни, ибо, поставив меня перед выбором — остаться безвестным графоманом-матерщинником либо стать прижизненно изданным автором благопристойного текста (понятно, я выбрал второе), оно тем самым предотвратило разрастание мелкой семейной распри в крупную коммунальную склоку. Но чтобы у вас не сложилось превратного представления о наших якобы натянутых с Мирычем отношениях из-за расхождений во взглядах на литературу, когда жена, пользуясь привилегированным положением бессменной музы, неповоротливой слонихой вторгается в творческую лабораторию художника, в его хрупкий мир, созданный из причудливых грез и ускользающих сновидений, — спешу заверить, что наши разногласия по части допустимости употребления в литературе ненормативной лексики остаются последним камнем преткновения на пути к полному и окончательному взаимопониманию между супругами.

…Обремененный грузом тягостных раздумий о судьбах демократии в России, герой мучительно ищет ответы на бесконечно волнующие его вопросы: какой магический смысл заключен в астральном числе «три»? где с наименьшими потерями для внешнего облика пьется русскому человеку — в постылом, но родном Отечестве или за его рубежами, например, при подходе к острову Мадейра? можно ли битый час сидеть втроем и бутылку только ополовинить? стоит ли доверять интуиции, которая недвусмысленно подсказывает, как спастись от гнетущей душевной тоски? в конце концов, кто мы такие и чего нам ждать от самих себя? Поиск ответов на эти и другие непростые вопросы и составляет главную канву повествования, в котором случайные дорожные встречи, мимолетные впечатления, разнообразные путевые наблюдения воспринимаются героем тем острее, чем больше они способны возбудить в нем игру воображения, вызвать неожиданные ассоциации идей, обернуться непредсказуемым смещением действия во времени, отозваться в душе субъективными чувственными отступлениями. С помощью этих перемещений во времени и пространстве, происходящих в сознании героя и уносящих его то в тихую пустынь к почтенному старцу, то к подножию горы Синай, то в глухую деревеньку Тверской области, — он проверяет строгость рожденной им в атмосфере корабельного бара «Лидо» концепции русского перекошенного дуализма, трагическую историю болезни которого (ущербную перекошенность) он препарирует с той мерой безжалостности, на какую способен только зрелый прозектор, взявшийся ради установления причин недуга проводить вскрытие на себе самом. Расчленяя собственное «я» на составляющие, герой в своих нравственных исканиях мечется между преклонением перед восточной духовностью и стремлением к материальному западному благополучию в интерьере демократических свобод…

Автор

Беседка Рассказ

Мужикам деревни Горка — посвящается

Моему дружбану Толяну — под семьдесят, и в январе будущего года он приглашает меня на свой юбилей, если, конечно, как он выразился, не околеет досрочно, что, по его мнению, может малость подпортить картину всеобщего радостного веселья, но уж никак не отменить само торжество. В известном смысле он прав: действительно, всякое может случиться за полгода, однако столь заблаговременное уведомление служило мне порукой тому, что предстоящая праздничная гулянка не обойдет стороной и самого юбиляра, и ссылки на причины, от него не зависящие, — не более чем пустое позерство, так не подобающее его почтенному возрасту.

Сидя на порожке предбанника в окружении Толяна, початой бутылки, двух стопок и пары недоеденных бутербродов, я беспрестанно нервничал, опасаясь того, что вот сейчас возникнет вдруг Надя — супруга Толяна — и отборными матюгами, разухабистой смачности которых мог бы позавидовать самый отъявленный сквернослов в деревне, прервет ход нашей плавной благочестивой беседы. Тут надо заметить, что помимо прочих своих достоинств, к каковым я в первую очередь отношу удивительное трудолюбие, граничащее с самопожертвованием, Надя обладала поразительным собачьим чутьем, служившим ей безотказным средством поимки ненароком загулявшего Толяна. Она умудрялась брать след даже тогда, когда Толян полностью выпадал из поля ее зрения, будь то в жаркий погожий день или в лютую непогоду, уходил ли Толян от нее по проточной воде или по болотной гати, скрывался ли он в густом черничнике или в молодом подлеске, приходился ли этот злосчастный день на выходной или на скромные будни, было ли это время до открытия магазина или после его закрытия, если только в тот день магазину вообще суждено было работать, находилась ли она в состоянии крайнего переутомления или это случалось в редкие минуты прилива ее душевных и физических сил. Короче говоря, как бы ни складывался этот день, с какой бы меркой к нему ни подходить, Толяну он не сулил ничего хорошего, ибо неотвратимость его позорного пленения была предопределена с самого начала, еще с первыми петухами.

Поэтому, чтобы хоть как-то затруднить Наде поиск Толяна, привнести в него хотя бы малую искру азарта и тем самым, пусть и ненадолго, но всё же отсрочить тягостный момент его неминуемого задержания, мы затаились в бане. Ясное дело, что спокойно посиживать себе в светлой зале, заперев для верности дверь в сенях на засов, — куда надежнее, чем протирать штаны в тесном, полутемном предбаннике, но, во-первых, заградительные домашние покои изначально предназначались для ублажения вечно истерзанной болезнями тещи, вот и в этот раз «нежданно-негаданно захворавшей», а во-вторых, хоть нас и страшила мысль быть пойманными в бане, мы, тем не менее, в открытую бравировали своим рыцарским благородством, побуждавшим нас к тому, чтобы как можно выше поднять планку «fair play», дабы со стороны наше затворничество не выглядело так, будто мы специально забаррикадировались в мужском туалете, куда посторонней женщине вход заказан, если только, как гласит телевизионная реклама, она не является счастливой обладательницей прокладок «Kotex Ultra». И поскольку данное уточнение Надю никаким боком не касалось, мы, повторяю, обосновались в бане.

Толян — щуплый, низкорослый мужичонка с блеклыми голубыми глазами и седой шевелюрой, которую покрывал неизменный кепарь, скрывавший совершенно белый, незагорелый лоб, отчего, когда он снимал кепку, чтобы пригладить волосы, так и подмывало непроизвольно ляпнуть: «Толян, пойди умойся», — словно почувствовав во мне признаки тревоги по случаю нечаянного Надиного пришествия, уверенно меня успокоил:

— Да не робей ты так, Мишка. Всё будет нормально. Я ее нонче ушедши колом по башке для острастки треснул.

Разумеется, вы понимаете, что речь Толяна, расцвеченная яркими красками устного народного творчества, украшенная сочным орнаментом местного наречия и напичканная выстраданными эмоциональными оборотами, куда более живописна и витиевата по сравнению с тем, как мне приличествует излагать ее на бумаге, отчего я вынужден выхватывать из его словесных построений только отрывочные фразы, передающие лишь общий смысл сказанного им. Но это не был мат, посредством которого общалась с ним Надя в ту пору его самочувствия, когда ни сном ни духом не ведавший подвоха Толян вдруг подвергался жестокому нападению и становился жертвой очередного запоя, что так тщательно подкарауливал его из засады и набрасывался подобно хищной зверюге, — мат злобный, устрашающий, скабрезный, заставляющий кровь стыть в жилах. Нет, это был мат мягкий, неброский, располагавший к сердечной и неторопливой беседе, лишенный свойственных ему притязаний на то, чтобы верховодить всеми остальными словами в предложении, низводя их до уровня второстепенных, вспомогательных структурных единиц речи. Проще говоря, если только сызмальства медведь не наступил вам на ухо, вам представлялась редкостная возможность насладиться той идиллической изящностью, на какую была способна его чувствительная натура, когда время от времени она нуждалась в маломальском словесном обрамлении.