Наступление - Величко Нешков

— Ничего не имею против, — развел своими короткими руками Ангелов, — но есть ли в этом смысл?

— Пусть едет, а там будет видно…

Они обменялись еще несколькими унылыми общими фразами и расстались с чувством, что давно все сказали друг другу и им не осталось ничего другого, как только подумать о своем собственном спасении…

Уже в сумерки Костов прибыл в заброшенный городок, расположенный на берегу Дуная. Мотоцикл остановился около районной управы. Постовой, улыбнувшись виновато и несколько фамильярно, отдал ему честь.

— Скажите что-нибудь новое, господин Костов, а то мы, хотя и в Болгарии, только берег Дуная и Румынию видим.

Костов вздохнул:

— Новостей теперь сколько хочешь. Где начальство?

— Только что было здесь. Может, уже в ресторане.

Костов заколебался, заходить ли в здание ресторана; но мотоциклист сразу же угадал его мысли и поехал через площадь.

Через десять минут начальство предстало перед Костовым и успокоило его, сказав, что до настоящего момента в городе и на берегу все тихо и спокойно. Костов выслушал с досадой. Страшно уставший, он попросил, чтобы ему приготовили постель и разбудили только в крайнем случае.

Канцелярия управы пропиталась запахом табака и застоявшейся пыли. Из-за комаров окон не открывали, поэтому в помещении было душно и противно, но Костову было не до придирок.

Он лег на спину, подложил руки под голову и даже не попытался уснуть, как ни томила его тяжелая усталость. Эта ночь как будто была предназначена для того, чтобы он дал себе точный и ясный отчет в том, что сделал для людей за свою жизнь. За десять лет через его руки прошли сотни и сотни мужчин и женщин. Он вспоминал имена самых сильных, самых упорных, кого он мучил до последних сил, а потом со злорадным удовольствием отправлял на виселицу.

Но если до вчерашнего дня у него еще оставалась единственная надежда на гитлеровцев, то завтра ему уже не на кого будет рассчитывать, потому что события развивались с головокружительной быстротой.

В такой кошмарной полудреме он дождался рассвета. Вышел на пристань. Поеживаясь от влажного пронизывающего ветра, он не спускал глаз с буксира, который тянул против течения несколько груженых барж. На румынской пристани в Турну-Мэгуреле виднелись сваленные как попало громадные ящики и тюки. Две длинные речные баржи застыли возле пристани, ясно и отчетливо доносились скрип грузового крана, окрики грузчиков, тревожные свистки какой-то машины. Над этой суетой, надо всем этим шумом где-то далеко на востоке слышался непрестанный глухой гул артиллерии.

Уже к вечеру со стороны Турну-Мэгуреле от берега отделилось около десяти лодок, полных солдат. За полчаса на берег высадилось несколько сот человек. Высокий русый немецкий офицер с синими холодными глазами и шрамом на подбородке построил солдат на площади перед пристанью. Отдал несколько коротких отрывистых команд, и солдаты разделились на две части. Одна половина направилась в восточную, а другая — в западную часть города.

До вечера лодки непрестанно перевозили солдат и офицеров. И когда с одной из последних лодок сошел полный немецкий полковник, подразделения, которые высадились первыми, уже окопались на высотах южнее города.

В маленьком затерянном городке, где еще совсем недавно скука была постоянным и неотделимым спутником людей, началась паника. Пустили слух, что немцы окапываются для боев с Красной Армией. Кое-кто собрал свои пожитки и приготовился бежать, но все еще не решался, потому что было непонятно, куда бежать.

С половины седьмого вечера Костов звонил по телефону. Ни угрозы, ни ругательства в адрес дежурной телефонистки не помогли ему — Цено Ангелов как будто сквозь землю провалился. В какой-то миг он даже подумал, не убежал ли Ангелов к турецкой границе. Но это подозрение рассеялось к одиннадцати часам вечера, когда Ангелов сам позвонил ему. Костов доложил о положении в городе, о панике и тревоге, о приготовлениях немцев. Но разве мог, еще вчера всесильный, Ангелов распоряжаться теперь так, как раньше? Нет, теперь он удовлетворился тем, что обратил внимание своего первого помощника на то, что ему необходимо остаться в городе, чтобы следить за развитием событий.

Утром немцы заняли все выходы из города. На перекрестках и улицах появились вооруженные патрули.

Городской барабанщик разгласил приказ немецкого коменданта, гласящий что никто не должен покидать своих домов и что при сопротивлении или неподчинении будут стрелять без предупреждения.

Костов снова связался с Ангеловым, который успокоил его, сказав, что в Никопол выехал генерал Янев, от которого и следует ждать дальнейших распоряжений.

«Конец! Никто уже не в состоянии ничего сделать», — тревожно поглядывал Костов из окна управления на спокойные воды реки, где несколько канонерок на большой скорости шли на запад.

Районный управитель стоял около окна и тяжелым взглядом следил за рекой. Он обернулся к Костову.

— Уходят, — вздохнул он, — а нам куда?

— Если голова на плечах есть, то, пока не поздно, и нам надо бы с ними, — усмехнулся Костов.

— Что сообщают из области, есть ли какие-нибудь обнадеживающие новости? Кто к нам едет?

— Генерал Янев, он нас спасет.

— Военным надо было занять для обороны берег здесь, а не в Русе, как ты уже слышал.

— А разве это имеет какое-нибудь значение?

— Может быть, и не имеет, но, по крайней мере, умрем с честью.

— Этого не миновать, — повел неопределенно плечами Костов.

Зазвонил телефон. Управитель поднял трубку.

— Сейчас идем. — Он положил трубку и потянулся к вешалке. — Генерал прибыл.

Оба молча спустились по ступенькам. На площади перед управой остановилась машина Янева. Генерал спокойно курил и разговаривал со старостой. В двух-трех шагах от них адъютант Янева что-то записывал.

Когда они подошли к генералу и старосте, стало ясно, что те разговаривают о том, что случилось ночью.

— Ничего, ничего, — успокаивал генерал, — они все еще наши союзники. Нехорошо платить им по-собачьему. Друг познается в беде. Давайте спустимся к пристани.

На перекрестке у складов с зерном их встретил немецкий патруль. На этот раз Янев в качестве адъютанта взял с собой переводчика дивизии, который и спросил немецких солдат, где находится их комендант. Немец два раза щелкнул каблуками и коротко доложил, что комендант сейчас находится на пристани.

Помещения пристани были переоборудованы в штаб. Через открытое окно было видно, как радиотелеграфист передает шифровку.

Их встретил молодой офицер, который тут же вышел, чтобы доложить о них начальству.

Пока они ждали, мимо прошел солдат и четко отдал честь. Янев проследил за ним глазами, пока тот не скрылся за деревянным сараем, вздохнул и тихо сказал:

— Только немец способен на такое великое самопожертвование — до конца верить в дело и в свое великое призвание, а мы…

— Так точно, господин генерал, — ответил адъютант, — еще вчера мы курили им фимиам, а сегодня готовы закидать их камнями.

— Эх-х, — тяжело вздохнул Янев, — большую свинью подложили нам эти румыны! — Он бросил рассеянный взгляд на противоположный берег.

К ним приблизился немецкий полковник, полный, со слегка отвисшим животом. Однако, несмотря на полноту, он шел легко и энергично. Остановившись в нескольких шагах от них, отдал честь. Переводчик поспешил объяснить ему по-немецки:

— Господин генерал Янев хотел бы знать, в чем нуждаются господа офицеры и солдаты германской части, которая сочла необходимым высадиться на болгарской земле.

Немецкий полковник кивнул головой:

— Хайль Гитлер! Полковник Шульц, — представился он.

Янев подал ему руку. Вежливо улыбнулся и раскрыл свой портсигар. Шульц взял сигарету и щелкнул каблуками в знак благодарности. После этого скороговоркой объяснил, что выполняет специальное задание, возложенное на него его командованием. Тогда Янев обернулся к переводчику:

— Передайте ему, что у нас все тихо и спокойно, что мы до конца остаемся их верными и искренними союзниками. И несмотря на объявленный нейтралитет, имеем тайное распоряжение нашего правительства оказывать им всяческое содействие.

Шульц выслушал переводчика, довольно кивнул головой и сказал:

— Измена румын создала для нас дополнительные трудности.

— Мы очень сожалеем, — добавил генерал.

Полковник продолжал:

— Фюрер принял необходимые меры. Поступок румын не окажет существенного влияния на конечный исход войны.

Когда переводчик перевел слова немецкого полковника, Янев от умиления прослезился. Он обратился к своим сопровождающим взволнованным голосом:

— Господа, поучитесь патриотизму! Они верят фюреру и в свои собственные силы, поэтому они непобедимы. А мы готовы при первой же неприятности отречься даже от своих родителей. Этого не переводите, — обернулся он к переводчику и продолжал: — Передайте господину полковнику, что мы со своей стороны не помешаем им принять меры предосторожности.