Осень на Шантарских островах - Борис Казанов

-- Все равно не хватит мне, -- подумав, сказал Афоня. -- Забегу как-нибудь в крестьяновский магазин...

Она ничего не ответила. Афоня прислушался, приставив к уху ладонь:

-- Должно, вертолет везет почту...

-- Не видать ничего...

-- Так его не увидишь сейчас... Это я по мотору распознал, -- ответил Афоня и рассмеялся.

-- Пойду я, Афанасий, -- сказала она нерешительно, -- а то маманя заругает, велела на огороде быть.

"Чегой-то она вертит в руке?" -- заинтересовался Афоня. Он глянул в воду под мостками, увидел тяжелый узел Марьюшкиных волос с вонзившимся в них красным гребнем, загорелые крепкие лодыжки, округлые Марьюшкины руки с ямочками на локтях и перепачканные землей кулачки, откуда на длинном хвостике свешивалась репка... "Чудно как!" -- встрепенулся Афоня. Он достал тетрадку и записал: "Наблюдал Марьюшку под мостками. Заметил в ее руке репку"... И с радостно бьющимся сердцем посмотрел на нее.

-- Ты чего записал? -- встревожилась она.

Афоня прочитал.

-- Эх ты, Афанасий! -- только и сказала она. Помолчала и добавила, отворачиваясь:-- Я маманю просила вчерась, чтоб заговорила она тебя. Сильно упрашивала, только маманя отказалась.

-- Зачем ты? -- не понял Афоня. Он думал о другом и все глядел в воду, но вода теперь была пустая.

Тут Марьюшка обернулась и, словно пересилив себя, посмотрела на него.

-- А где твоя рубашка морская, с якорем? -- спросила она. -- Ну, в которой ты на танцах был?

-- Суконка? -- догадался Афоня. -- Так я ее оставил Ивану.

-- Верно, ни к чему тебе теперь, -- сказала она, оживляясь, с какой-то мрачной радостью.

Афоня насторожился, почувствовав в ее словах что-то неладное.

-- Пойдем рябину собирать? -- предложил он, чтоб перевести разговор на другое.

-- Афанасий, -- сказала она, -- ты ко мне не приходи. Маманя сказала, чтоб не приходил больше.

-- Маманя? -- переспросил он, недоумевая.

-- Не приходи, -- повторила она твердо. -- Так что прощай, Афанасий...

-- Марьюшка... -- растерянно проговорил Афоня.

Она пошла огородами обратно, вначале медленно, опустив голову, размахивая невпопад руками, потом побежала и пропала в воротах. На мостках осталась лежать репка. Афоня с минуту смотрел вслед Марьюшке, потом перевел глаза на репку, поднял ее и положил в карман. "Должно, плачет сейчас... На людях не позволит себе... Гордая!" -- подумал Афоня о Марьюшке и задумался. Он не думал о том, что случилось между ними, потому что его внимание было отвлечено другим, еще более необъяснимым происшествием, которое непонятно взволновало его. Это была запись в тетрадке о Марьюшке и репке. До этой поры Афоня записывал свои наблюдения за зверем, птицей, рыбой, а тут ни с того ни с сего записал нечто совсем другое. И хотя Афоня не смог бы объяснить, зачем ему надо было писать это, но чувствовал в нем какой-то тайный радостный смысл. И его обидело, что Марьюшка ничего не почувствовала в этих словах: "Не сумел ей душу перевернуть! А ведь все здесь по мне, все перед глазами стоит... Это чтоб красоты такой не видеть, уток бьют камнями... Э-эх!"

Над Нерпичьим мысом показался почтовый вертолет. Почтальонша -- она работала на огороде, -- завидев вертолет, опрометью бросилась в избу, вытирая на ходу о передник руки. Через минуту она выскочила оттуда с мешком, прыгнула на неоседланную лошадь и погнала ее к лугу. Вертолет тем временем уже перевалил ковш и пополз над поселком, сотрясая мощным винтом воздух. Он закружил над лугом, но груз не сбрасывал, ожидая, когда доскачет верховой. В поселке затявкали собаки, заскрипели ворота и калитки -- народ заспешил к почте. Когда Афоня подошел туда, почтальонша уже выдавала конверты. Люди потрошили их, выхватывая заветные листки, тут же читали, не отходя, словно застывали на месте. Которые еще не получили письма, напирали на передних, нетерпеливо лезли к окошку, лягая шнырявших под ногами собак, не обращая внимания на орущих детей, цеплявшихся за материнский подол. Которые не умели читать, суетились больше других, отыскивая тех, кто поскорей освободится...

Афоня стоял и смотрел во все глаза -- он будто впервые видел такое. "Сбежались, ровно на. пожар! -- удивлялся он. -- А чего в тех письмах? Ведь в них и нет ничего!" Он увидел Марьюшку, приметил на ней выходную блузку и мокасины. Руки у Марьюшки были чистые, волосы заколоты по-другому ("И когда только успела!"), но стояла она в стороне и была здесь словно чужая. Взгляды их встретились. Афоня увидел в ее серых глазах такую страшную, непоправимую обиду на него, что тотчас отвернулся. "Марьюшка письмо не получила, некому ей писать теперь... Она мне этого никогда не простит!" - думал он, быстро поднимаясь к дому.

Жил Афоня у Сашки - она у него одна осталась из родни. Отец у него умер, а мать погибла в осенний паводок, шесть лет тому назад. Тогда с неделю беспрерывно лил дождь, речка вздулась и вода ее, перемешанная с плавником, пошла валом сверху, ломая живой лес, избы, лодки... Много она народа погубила. Теперь поселок перенесли повыше в горы - хоть и вертолет летает, и метеослужба рядом, а мало ли что может случиться?

Афоня открыл калитку, вошел во двор. Двор был обнесен плотным забором из двухдюймовых досок с номерами - такие доски возили на крестьяновский рыбокомбинат пароходы. Через двор были протянуты веревки с мокрым бельем. Афоня добрался до сарая - там тяжело воняла медвежья солонина. Возле порога лежала растянутая на клячах (палках) сеть, валялись аккумуляторные ящики. Афоня споткнулся, постоял, привыкая к темноте. И тут opленок позвал его. Афоня сел на корточки и вытянул перед собой руку. Орленок подбежал к нему, вскочил на ладонь и замахал крыльями, усаживаясь поудобнее. Афоня пошарил рукой вокруг себя, отыскал черепок с водой и поднес ему. Орленок отвернулся и обиженно ударил Афоню крылом. Афоня довольно рассмеялся. Он набрал в рот воды и заклекотал по-орлиному. Тогда орленок прыгнул к нему на грудь и стал пить у Афони прямо изо рта, погружая туда клюв на самую малость. "Уважает человека", -- подумал Афоня.

Это был совсем еще маленький орленок из породы белоплечих орланов. Афоня подобрал его недели две назад -- тот выпал из гнезда, сильно ушибся. Афоня вылечил его, но все не решался выпустить на волю, потому что привязался к нему, словно к другу. И в то же время Афоня понимал: орленок должен лететь к своим. "Пущу его сейчас", -- решил Афоня, вспомнив, что Мулинка грозил убить орленка. Он поднялся по лестнице на крышу сарая и сел там, свесив ноги. За сараем был громадный обрыв, заросший рябиной и кедровым стлаником, спускавшийся выступами к морю. Афоня посмотрел на маленького орленка, и сердце у него сжалось: "А что, если разобьется?.." Он снял орленка с груди и далеко бросил вперед. Орленок камнем полетел вниз, он падал так долго, что у Афони перехватило дух, но тут поток воздуха подхватил орленка, он расправил крылья и взмыл кверху, плавно набирая высоту... Афоня долго-долго глядел ему вслед: "Полетел друг милый, теперь не догонишь..."

Спугнув кур возле крыльца, он отворил дверь в избу. Она была не отштукатурена внутри, с русской печью, с большим окном, выходившим на север. На стенах висели рамки с фотокарточками и льняные вышитые полотенца. Весь угол занимал деревянный, окованный медью сундук. Остался он от первых переселенцев -- предков Афони. Афоня слышал, что переселенцы ехали сюда на быках, а в таких сундуках везли камни для придавливанья капусты, и думал одно время, что оттого у них столько камней на побережье -- переселенцы привезли... Предки Афони, разорившиеся ростовские мужики, ехали сюда в надежде разбогатеть на вольных землях, но не сумели справиться с хозяйством и постепенно становились моряками. Видно, причиной тому была не столько неурожайная, неласковая земля, сколько влияние туземного быта. Быстро возникали смешанные поселки, где с каждым годом трудно стало отличать туземца от русского. Афоня же, несмотря на некоторую примесь туземной крови, больше походил на русского: рослый, грузный, желтые плоские волосы, крупные губы и нос. Сашка была внешне похожа на Афоню, но была она по-девичьи стройная, белозубая, с круглой налившейся грудью, с румянцем на круглых щеках.

Афоня умылся над ведром, поливая себе из кружки, вытерся насухо и сел за стол, расстелив полотенце у себя на коленях. Сашка поставила перед ним миску с окрошкой. Окрошка была приготовлена из хлебного кваса и густо усеяна поверху черемшой -- диким чесноком. Афоня принялся хлебать, громко чавкая. Сашка села напротив, глядя на него.

-- Ты б Мулинку к себе взяла, а то уток бьет камнями -- мало ли до чего сумеет дойти! -- сказал Афоня, припоминая. -- Все равно у вас детей нету с Иваном...

Сашка покраснела, губы у нее дрогнули. Она помяла пальцами скатерть, ответила робко:

-- Мне б маленького взять, чтоб одежонку ему шить, чтоб купать его в корыте...

Афоня перестал хлебать и удивленно посмотрел на нее. Сашка, словно спохватившись, громко засмеялась, сказала:

-- Попробуй возьми Мулинку, если он от третьей семьи убегает!