Осень на Шантарских островах - Борис Казанов

-- Баловство развели на берегу, -- сказал, подходя, механик. -- Судить вас некому...

-- Написал я письмо жинке, чтоб баню к приезду готовила, -- повернулся к нему, улыбаясь, пожилой матрос. -- Вот только беспокоюсь насчет почтового ящика: не успел его толково приколотить, письма вываливаются... Как, если потеряется письмо?

-- Видно, в трубке все дело, -- размышлял радист. -- А может, в выпрямителе? А как проверить -- один электрод семь тысяч вольт! Короткое замыкание -- и взрыв... Хотя взрыва, наверное, не будет...

-- Как придем в город, меня сразу в больницу положат, -- говорила девушка. -- Тепло там, буду лежать на чистой кровати... Вон как толкается... Старпом, дай руку... Ну и холодные они у тебя, словно лягушки...

-- Лилька... -- Помощник лихорадочно ощупал карманы. -- Вот ключи от квартиры... Приходи с больницы: дров нарубим, печку затопим, а?

-- Во дает! -- захохотал рулевой. -- Тут стог горит, а ему печка...

Когда бот отошел, помощник оглянулся на остров: над ним кружились хлопья пепла, словно стая птиц, неизвестно почему залетевшая сюда в эту пору года.

МЫС АННА

В Анне, в портовой забегаловке с кружевами пивной пены на земляном полу, с запахом гнили от винных бочек, в сутолоке и криках товарищей, с которыми Дюжиков вернулся с промысла, маленькая гадалка Аня вдруг предсказала ему скорую гибель, а он, засмеявшись, выхватил карту, которую девочка сжимала в худеньком кулачке, и, не посмотрев на нее, разорвал в клочки. А потом, вернувшись к столу, глядя через замутненное дыханием окно на застывшую бухту и стояночные огни судов, он вдруг подумал об этом всерьез -- о той последней минуте, которая может наступить не сегодня, так завтра, и погаснет свет в очах, и вытечет из души вся боль и вся радость, как летний дождевой ручеек.

Товарищ наклонился к нему:

-- Генка, ты чего?

-- Не трогайте меня! -- Он оттолкнул от себя кружки с пивом, одна кружка упала и покатилась по полу. -- Не трогайте...

-- Ошалел? А вроде немного выпили...

-- Не трогайте меня!..

Он вышел из столовки и стал спускаться по неосвещенному переулку, громыхая по высохшим доскам, которые остались здесь после распутицы, а потом услышал, как проскрипела на ржавых петлях дверь и кто-то окликнул его, и, оглянувшись, увидел своего товарища, самого близкого среди остальных, который стоял на крыльце столовой, удерживая ворот вздувавшейся рубашки, -в темноте, словно азимутальный круг компаса, светился циферблат на его руке. Товарищ сделал несколько шагов по переулку, окликая его, оступился и, выругавшись, повернул обратно...

Он видел совхозный виноградник с левой стороны, огражденный по косогору невысоким забором, и рябиновые деревья у дороги с силуэтами крупных осенних ягод, а справа были поселок, витаминный заводик с большой трубой и общежитие девушек-сезонниц, куда они собирались пойти, хватив для храбрости в забегаловке. А потом поселок и виноградники остались позади, открылся серый голый березняк на морском берегу, темные склады, громадины стоявших на ремонте пароходов, которые уткнулись в берег, -- здесь была самая глубоководная естественная бухта в мире; стали видны у воды дежурное помещение с флажком, ветряк для заправки аккумуляторов и небольшой пирс для рыбачьих лодок.

Дюжиков кое-как пристроился на пирсе и попробовал закурить, но ветер в одну секунду растерзал папиросу. В тишине шумел ветряк, раздавались шаги охранницы, которая ходила туда-назад возле складов, а в дежурном помещении светилось окно ее маленькой комнаты, и он видел головастого карапуза, который стоял за нитяным ограждением кроватки и хватал деснами собственный палец, -- видно, у него прорезались зубы...

"Вот так оно и бывает, -- размышлял Дюжиков. -- Скитаешься по морям, радуешься удаче, грубой шутке, шальным деньгам и любви, время несет и кружит тебя, а потом какой-нибудь пустяк, какая-нибудь приблудившаяся гадалка в одну минуту развеет этот туман, и станет ясно, что ты уступишь кому-нибудь место на земле, где, в сущности, никому не мешал, никому не сделал зла, а если и сделал, то тебе уже давно простили..."

В темноте раздался хруст ломающегося льда, веселые голоса -- бот с моряками подходил к пирсу. Потом внизу послышалось учащенное дыхание, он увидел руки, расстилающие на заиндевелых досках пирса газету, и один из моряков осторожно взобрался наверх, стараясь не запачкать выходную одежду. "Наверное, приехали на танцы в общежитие", -- подумал Дюжиков и, не вставая с места, протянул поперек пирса ногу, преграждая путь идущим.

-- Отбой, -- сказал он. -- Я запрещаю увольнение...

Матрос, который шел впереди, остановился, зажег спичку и стал подносить к его лицу просвечивавшие розовым ладони, словно совершал какой-то торжественный ритуал... Дюжиков ударил матроса по рукам -- спичка погасла. Это были ребята с танкера "Уран", который привез китовый жир на витаминный завод.

Матрос тоже сумел его разглядеть.

-- Генка, ты чего здесь? -- удивился он.

Остальные моряки столпились на краю пирса, и Дюжиков слышал, как рулевой, который остался в боте, спрашивал у них, что случилось.

В начале сезона, после того как они сдали танкеру тюлений жир, случилась неприятность: на витаминном заводе часть жира признали негодным -в нем обнаружили солярку (впрочем, специальных приборов, фиксирующих брак, на заводе не было, девушки определяли качество жира по вкусу), и было неизвестно, по чьей вине попала в жир солярка. Ребята с танкера свалили вину на них, а они, естественно, на танкер -- чуть было не подрались из-за этого. Дюжиков решил, что подраться с ними и сейчас не поздно, и, чтоб побудить ребят к решительным действиям, он, приподнявшись, толкнул переднего матроса ногой.

-- Генка, -- сказали ему. -- Нас пятеро, накостыляем мы тебе по первое число... Лучше отойди, чего привязался?

Дюжиков задумался. "Разве они виноваты, что со мной случилось такое? -думал он. -- Только испорчу им выходной день... Запомнят, что сидел тут и мешал, и то ладно..."

-- Не трогайте меня! -- проговорил он и убрал ногу.

-- Да мы и не трогаем, на кой ты нам сдался...

Они зашагали по берегу, обсуждая этот инцидент, -- решили, что человек выпил и не знает, куда себя деть, а матрос, которого Дюжиков толкнул, задержался перед освещенным окном дежурки и потер загрязнившиеся брюки. Некоторое время были слышны их шаги, а в море стучал двигатель уходившего бота, а потом все стихло.

"Здравствуй! -- сказал Дюжиков мальчонке, которого видел в окне дежурного помещения. Мальчик к этому времени оставил палец и разглядывал какой-то предмет на полу, свесившись с кроватки настолько, что был виден его младенческий и словно помятый задик. -- Игнорируешь? -- усмехнулся Дюжиков. -- А того не понимаешь, что можешь запросто вывалиться из кроватки, и мамаша не узнает об этом, охраняя свои дурацкие склады, которые не нужны никому на свете... Вот ты родился, когда я был в море, даже не дождался моего прихода, -- говорил ему Дюжиков. -- И много девушек не дождались меня -- почти все вышли замуж, только девчонки с витаминного остались, но и они завтра уезжают... А тебе на это плевать, ты даже знать не хочешь, что какой-то дядя сидит под твоим окном и ведет с тобой разговор..."

Ему в конце концов удалось закурить, и он смотрел, как ветер выдувает из папиросы искры, уносит в море и гасит на лету. Наверное, было холодно, но Дюжиков этого не чувствовал. Было время темных ночей, луна только родилась и еще не давала света -- ее тоненький серп был обращен к востоку, а лед у берега тускло блестел, уходя в темноту, а потом открывался взгляду далеко впереди, где его освещали стоявшие на рейде пароходы. За пароходами начиналась морская кромка с туманными завихрениями над остывающей водой -там происходил процесс льдообразования, и сквозь толщу тумана размыто проступали береговые знаки: маяк де-Кастри на левом мысу и треугольный огонь на правом -- сигнал, предвещавший непогоду.

Дюжиков спустился с пирса на лед и, поскользнувшись, едва не упал в воду -- то был след бота, который уже затянуло шугой. Придерживаясь за пирс рукой, он попрыгал на месте: лед был крепкий, даже не треснул.

Он шел, ориентируясь на огонь первого судна, которое находилось намного ближе остальных, -- это особенно стало заметно сейчас, когда он смотрел на пароходы со стороны, -- и боролся с ветром, который был особенно силен здесь, на открытом месте. Иногда ветер просто тащил его по гладкому льду и норовил опрокинуть, и тут Дюжиков сообразил, что сам помогает ему, вернее, помогает его распахнутый плащ болонья, и уменьшил его парусность, застегнув плащ до последней пуговицы, а концы засунул в карманы брюк. Если ветер и представлял противоборствующую сторону, то основной противник -- лед -только подавал голос: трещал и гнулся под ногами. Огни судов уже горели, казалось, в нескольких шагах, и Дюжиков даже забеспокоился, что доберется до кромки без приключений. А на кромке что ему делать? Не прыгать же сдуру в воду, он еще в своем уме...