Осень на Шантарских островах - Борис Казанов

Обогнув мыс, Афоня некоторое время шел морем и вскоре добрался до бухты. Это был небольшой ковш с бочками для швартовки мелкосидящих судов. Впереди стал виден поселок: выгон с конями, желтое здание метеостанции и две серые полосы изб, разделенные широкой улицей. За выгоном, на мостках через речку, Сашка, двоюродная Афонина сестра, полоскала белье -- он узнал ее по розовой рубахе. На метеостанции заговорило радио: московский диктор пожелал всем спокойной ночи, а потом заиграли гимн. "Скоро Марьюшка выйдет огород полоть", -- вспомнил Афоня. Он заглушил мотор и выволок лодку на берег.

По отливу бродили собаки, оскальзываясь лапами на мокрых голышах. Галька была усеяна обглоданными остовами рыб и серо-зелеными трепещущими пластами осохшей камбалы. Течение речки здесь останавливалось, образуя широкую пресноводную затоку. Вода в ней была мутной от рыбьих молок и так воняла, что стало трудно дышать. Афоня опустился у воды на корточки и, отворачивая лицо, принялся мыть сапоги. Возле ног плеснула рыбина. Афоня, изловчившись, поймал ее. Это был отнерестовавшийся толстолоб -- белобрюхий, с оголенным до ребер боком. Он глядел на Афоню, раскрывая пасть, -- будто что-то говорил ему... "Вон как его ободрало на гальке! -- думал Афоня. -Надо ж было целый океан перебежать, чтоб пухнуть в этом вонючем месте... Неужто нельзя его жизнь по-другому переделать?" -- И он выпустил рыбину и достал свою тетрадку.

Афоня шел к поселку и думал про ученого Белкина. Ученый Белкин изучал и рыбу, и птицу, и зверя так, словно имел дело с людьми. Афоня подружил с ним прошлой весной, когда ученые зафрахтовали на сезон зверобойную шхуну, на которой Афоня работал. Шхуна пошла по Курилам: они кольцевали котика на лежбищах, изучали миграцию зверя, отлавливали птиц на базарах. А в рулевой, возле компаса, лежала толстая тетрадь, и Белкин заставлял вахтенных вести в ней записи: какой зверь прошел? Какая птица пролетела? В каком направлении? -- в тетради вопросов было много. Афоне нравилось отвечать на эти вопросы. Он был зверобой и раньше смотрел на море с одной стороны: удобно оно или неудобно для промысла. Теперь он начал понимать, что море существует не только для того, чтобы стрелять, зарабатывать деньги, умирать в нем, а что живет оно своей жизнью, похожей на человеческую, и убивать эту жизнь постыдно для человека. В конце концов Афоня бросил работу и вернулся в родной поселок. Но жизнь у него в поселке не ладилась, и Афоня думал сейчас: "Запишу чего побольше и поеду во Владивосток к Белкину. Пускай берет к себе".

По правую сторону речки был луг. Он тянулся, огибая поселок, через широкое плато, за которым чернела вырубка. На лугу косили траву женщины. Они разделись до лифчиков, ритмично и одинаково махали косами. Их головы и розовые спины будто плавали, то исчезая, то появляясь на седом, клубящемся под ветром лугу. Потом разом засверкало что-то... "Косы вострят", -догадался Афоня и невольно потер одна об одну ладони, будто уже водил бруском по кривому полотну косы... В двенадцать лет, оставшись без отца-матери, начал он ходить в море вместе со взрослыми мужчинами, и с той поры не мог увидеть ни косьбы, ни сева, ни жатвы. Уходил в море с ранней весны и до поздней осени -- только вода и лед были у него перед глазами. Вода и лед. И сейчас они стояли перед глазами -- мешали смотреть...

Афоня обернулся, услышав шум за спиной, и увидел паренька -- тот брел по речке, выгоняя из воды морских уток. Утки неуклюже побежали по берегу, пытаясь выбраться через гребень к морю. Паренек бросился им наперерез, подбивая камнями. Когда Афоня подошел, паренек уже потрошил добычу. Одна утка -- остроклювый крохаль -- ползала по гальке, выпустив крыло. Афоня хотел взять подранка, но паренек опередил его, наступив на птицу ногой. Это был Мулинка Аттэхе, отец которого утонул в прошлую путину.

-- Зачем крохалей губишь? -- спросил Афоня.

Мулинка не отвечал.

-- Должен ведь знать, что запрещено, -- говорил Афоня. -- Станет на крыло, тогда бей, а теперь нельзя, потому что она необлетанная.

-- Тебя где пропал? -- спросил Мулинка, не глядя на него.

-- Ходил на мыс... Чего ж ты не зашел ко мне, вместе пошли б?

-- Наша скоро ходи в другое место, -- ответил Мулинка.

-- Это куда? -- поинтересовался Афоня.

Мулинка заколебался, не решаясь открыть свой секрет:

-- Тебя будет смеяться...

-- Разве я посмею? -- удивился Афоня.

-- Афоня нету труса, -- сказал он. -- Мулинка тоже нету труса... -- И, недоверчиво глянув на Афоню, спросил: -- Тебя наша друг?

Афоня кивнул.

-- Мулинка будет выручить друга... -- Он остановился и набрал в легкие воздуха.

Афоня непонимающе смотрел на него. Мулинка продолжал, возбуждаясь:

-- Афоня нету виноватый! Марьюшка виноватый, орленка виноватый... Орленка наша кишки выпущу! -- прибавил он со злобой.

-- Это зачем? -- удивился Афоня.

Мулинка исподлобья смотрел на него. Он стоял против Афони, засунув руки в карманы дырявых штанов. Штаны до колен покрывала рубашка из грубого полотна с косым воротом и с застежками на боку. Ее опоясывал широкий матросский ремень. На ремне висело два ножа в деревянных ножнах. Смуглое грязное лицо Мулинки с заветренной кожей на скулах, с пухлым ртом и круглым нежным подбородком будто освещалось черными, косо разрезанными глазами; черные волосы были, как у большинства орочей, заплетены в маленькую косичку... "Красивше его в поселке не найти! -- подумал Афоня. -- Ни в чем его природа не обидела, так разве не должен он блюсти ее!"

-- Мулинка, -- сказал он, -- а помнишь, как ты жеребенка приметил в небе?

-- Какой жеребенка?

-- Малой еще был совсем, -- засмеялся Афоня радостно. -- Посмотрел на облако -- будто красный жеребенок стоит! -- и как заорешь на весь поселок... Эдак ты сообразил тогда, я б и теперь не догадался!

Мулинка переступил с ноги на ногу.

-- Тебя понимай нету, -- ответил он.

-- Э-эх! -- Афоня плюнул в сердцах, достал тетрадку и записал: "Возмущался всей душой, наблюдая, как бьют уток камнями. В этом деле участвовал Мулинка Аттэхе..."

В тетрадке остался один чистый листок. "Пойти к Марьюшке, чтобы взять тетрадок", -- решил Афоня. Он двинулся дальше. Мулинка долго смотрел ему вслед.

На выгоне стоял сарай для соления икры, подпертый столбом от ветра. Он был пустой, без двери, и весь проем занимало разросшееся паучье гнездо... После того, как вырубили вокруг поселка лес, как обмелела бухта, он потерял промышленное значение. Засолочный пункт перенесли в Крестьяновку -- районный центр, который находится в восьми километрах отсюда к югу. Там теперь швартовались рыболовные и зверобойные судна. И давным-давно стоял этот поселок у всего света на краю, только вертолет раз в месяц привозил почту да метеостанция работала -- давала сводку побережным рыбакам, ловившим рыбу ставными неводами.

Кони шли по мосткам. Афоня протерся среди конских боков на мостки, набрав на одежду линялого конского волоса. "Кони слиняли!" -- обрадовался Афоня. Для него это была великая новость. Он остановился и посмотрел вверх. На горе виднелись просторные пятистенные избы, повернутые торцами от моря, с далеко отходившими по скату огородами. Афоня увидел русую Марьюшкину голову, склоненную спину и руки, быстро сновавшие в грядке. Он крикнул ей, чтоб подошла.

Марьюшка спустилась к мосткам и остановилась в нескольких шагах от него, спрятав руки за спину. На ней была белая рубаха, украшенная на груди разноцветными лоскутами. Гладко причесанные волосы открывали невысокий крутой лоб. Ее лицо, плоское и чуть выдававшееся вперед нижней своей частью, казалось некрасивым, но трогало какой-то доверчивой, полудетской серьезностью. Была она маленькая ростом, с широкими большими ступнями, с серьгами в ушах. И было Марьюшке пятнадцать лет, на три года меньше, чем Афоне. Училась она в седьмом классе в Крестьяновке, а сейчас у Марьюшки были каникулы.

-- Позвал, чтоб тетрадок купить, -- сказал Афоня в большом смущении. -Исписал свои: вот, один листок остался...

-- Зачем покупать? -- ответила она, и у нее что-то хрустнуло за спиной. -- Я тебе так дам.

-- Сколько у тебя есть?

-- Четыре штуки. Да еще маманя взяла одну на письма.

-- Все равно не хватит мне, -- подумав, сказал Афоня. -- Забегу как-нибудь в крестьяновский магазин...

Она ничего не ответила. Афоня прислушался, приставив к уху ладонь:

-- Должно, вертолет везет почту...

-- Не видать ничего...

-- Так его не увидишь сейчас... Это я по мотору распознал, -- ответил Афоня и рассмеялся.

-- Пойду я, Афанасий, -- сказала она нерешительно, -- а то маманя заругает, велела на огороде быть.

"Чегой-то она вертит в руке?" -- заинтересовался Афоня. Он глянул в воду под мостками, увидел тяжелый узел Марьюшкиных волос с вонзившимся в них красным гребнем, загорелые крепкие лодыжки, округлые Марьюшкины руки с ямочками на локтях и перепачканные землей кулачки, откуда на длинном хвостике свешивалась репка... "Чудно как!" -- встрепенулся Афоня. Он достал тетрадку и записал: "Наблюдал Марьюшку под мостками. Заметил в ее руке репку"... И с радостно бьющимся сердцем посмотрел на нее.