Былицы - Валерий Свешников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да!
– Вот поэтому съездите на полмесяца в колхоз.
– Но у меня эксперимент!!!
– А Вы его отложите и за это время обдумайте, как можно сэкономить время.
Другому Жирмунский говорил:
– Вы как хотите, сейчас хотите поехать на две недели в колхоз или осенью на месяц?
– Но я не могу – у меня гипертония и диабет!
– Ну, тогда нам придется с Вами расстаться. С такими болезнями нельзя работать под водой и ездить в экспедиции.
– Но я же много раз ездил и все обходилось!
– Вот поэтому съездите на две недели и не забудьте про лекарства. Хорошо?
– Хорошо!
Я понял, что никогда не смогу так выкручивать руки и знать всю подноготную каждого сотрудника. А Жирмунский знал весь компромат на каждого, все его плюсы и минусы, все слабые места, когда, что и как каждый говорил, писал, работал и в чем участвовал, в чем были его промахи. Он помнил об этом долгие годы, а в нужный момент припоминал и выкидывал факт, как козырную карту.
В эту пору вносили разнообразие поездки на «Витязь», но угнетало то, что настоящей интересной научной работы у меня еще не было. Я продержался в замдиректорстве около года и попросился на свободу. К счастью, желающих занять такое теплое место было много, и Жирмунский быстро нашел мне замену. Но… не отпустил меня совсем, а предложил нашей парторганизации выбрать меня секретарем. Такой расклад меня также не радовал. Хотя карьерные возможности для парторга института были не меньшие, но мне-то они также были не нужны.
Была, между тем, одна закавыка, о которой знал только я. Дело в том, что я уже больше десяти лет был членом партии нашей, вдохновителя и, стало быть, организатора всех наших побед, а может и бед. В армии, в некотором отрыве от действительной жизни, что-то подвигло меня на это движение души и сердца.
За последующие десять с лишком лет я понял, что не приобщился к «делу построения коммунизма», как тогда звучало и говорилось даже из утюга, а не только по радио и ТВ. Зато понял, что я вступил, то есть вляпался по самое не балуй. Обратного хода я пока не видел, и я потихоньку становился то ли циником, то ли тем самым внутренним эмигрантом. По мере роста моего партстажа я наслышался такого откровенного пустословия, что уже не хотел его больше слышать и тем более самому говорить нечто подобное.
Могу поделиться своим опытом внутреннего сопротивления хотя бы в том, что вместо того, чтобы давать рекомендацию для вступления в КПСС, я по-хорошему, в моем понимании, рекомендовал человеку подумать и даже воздержаться от этого поступка/проступка. Таких людей среди близких и друзей могу назвать Андрея Д. и Галину Щ., которым рекомендовал не брать рекомендацию, а еще раз хорошо подумать.
Я понимал, что, будучи секретарем парторганизации, мне придется постоянно идти против собственных убеждений и, самое главное, мне надо будет делать раз в год отчетный доклад! Это наш дорогой Леонид Ильич почти с энтузиазмом читал отчетный доклад на партийном съезде раз в четыре года. У него, я думаю, не было сомнения в правдивости написанных слов, а у меня заранее созревало убеждение, что рука моя не поднимется на написание доклада, а язык мой не станет слушаться. Ведь я же знал, что не могу вдохновенно врать.
Этот ужас, летящий на крыльях красных партийных знамен, неотвратимо нарастал, так как приближался отчетный доклад. Я его, конечно, написал и готовился к собранию, но мне претило читать вслух любые партийные тексты – доклады, лекции и прочие сообщения. Мне всегда было интереснее передавать смысл, основное содержание, и как можно более сжато. Короче, мои ежегодные отчетные доклады были потрясающим аттракционом. Хорошо, что вход на партсобрания закрыт для посторонних. Иначе был бы аншлаг!
После доклада, когда я, красный, взмыленный и несчастный, слезал с трибуны, ко мне подходили друзья и знакомые, все меня утешали, советовали, сочувствовали и недоумевали – ты нас удивил. Последние говорили примерно следующее: «Мы тебя не узнаем, куда девалась твоя легкость речи, мысли и прежний юмор? Что-то случилось?» Я же знал в чем причина такого провала. Все дело в том, что попытки читать доклад – и дело с концом не пройдут, я даже не смог искренне прочитать уже написанное.
Между тем, я не упомянул о карьерных возможностях парторга. Безусловно, они довольно велики, но не для меня. Не могу я переступать через собственные принципы, и поэтому у меня не было даже помыслов делать карьеру, а вместо того все крепло желание сочетать партработу и с работой на МЭС «Витязь». Мне удалось уговорить Андрея В. – сотрудника ИБМ с нашей МЭС – согласиться поработать в партбюро на оргработе. И теперь мы с ним менялись «дежурством» в партбюро. График наш был прост: неделю я нахожусь в институте, а Андрей в это время на МЭС. А через неделю мы меняемся местами. Стало чуть-чуть полегче. Жизнь налаживалась.
На партпосту удавалось даже изредка делать добрые поступки. Если требовалась виза на характеристику для поездки за границу, то со стороны партбюро не было возражений.
Время от времени появлялись письма с осуждением тех или иных маргиналов (с точки зрения ЦК КПСС). Такие письма я не подписывал, находя уважительную причину. Тут к месту была необходимость отбыть на МЭС.
Не стал я подписывать отрицательную характеристику Хайтлиной С. (может быть ошибаюсь в фамилии сотрудницы). Она собралась эмигрировать на историческую родину и воссоединиться со своим братом – Анри Волохонским, поэтом и интересным человеком. В те годы для получения такой визы нужна была характеристика с места работы. Естественно, наши отзывы были хорошими – сотрудник-то она отличный. Я ее подписал, не задумываясь, да и над чем тут можно было раздумывать.
Уже через полчаса мне позвонили из крайкома КПСС и гневно попросили прибыть для серьезного, безотлагательного разговора. Стало быть, просят предстать для выволочки. Ехал в крайком почти час, а вот как характеристика, не устраивающая их, там оказалась за полчаса – это загадка. Пытались мне «выкрутить руки», в смысле, заставить переделать характеристику, чтобы там обязательно были указаны недостатки сотрудницы. Я уперся, сотрудник «компетентных органов» настаивал, но я не сдался. Так и разошлись ни с чем. Зато больше меня не стали избирать в партбюро. На том и карьера пошла под откос, и скоро я стал свободен, как птица.
После этих событий у Жирмунского заметно изменилось отношение ко мне. Он, видимо, внес меня в списки лиц с подпорченной репутацией. Кроме того, я стал сотрудничать с неакадемическим Институтом ТИНРО, в смысле, участвовать в научной теме по изучению поведения крабов. Такой поступок в глазах Жирмунского почему-то считался почти проступком. Я стал подумывать о том, чтобы перебраться жить и работать в Ленинград.
К счастью, весной 1977 года я получил интересное предложение поработать в ФИНе в Ленинграде. Собрал вещи, упаковал их в контейнер и совсем было отправил его в Ленинград, да случилась весьма знаменательная заминка.
По вине невнимательного шофера мой контейнер перевернулся и встал под низким железнодорожным мостом вверх тормашками. В тот миг я подумал, что, возможно, начинается совсем новый этап жизни, а все мои прежние карьерные наработки не могут пригодиться. Так и получилось.
Итак, я прибыл в Ленинград. Примерно через год поступил в исследовательскую группу в пединституте, где работали мои сокурсники из Университета. Они меня и пригласили туда работать. Мы работали на договорной основе на кафедре анатомии и физиологии, а изучали нейрофизиологию работы клешни рака. Проблема заключалась в том, что военным нужно было создать подводного робота, способного найти в затонувшем корабле «черные ящики» и поднять их на поверхность. Я понимал, что такая хотя и интересная, но все-таки ненадежная работа не может продолжаться долго. Но задержался я там почти на десять лет. Был доволен сложившимися отношениями в группе и интересными результатами работы.
Моя партийность и тут обошлась мне дорого – попал в партбюро факультета. Едва отбился от карьеры, но это небольшое партийное поручение помогло мне впоследствии попасть в доценты. Хотя отдельные фигуры из партбюро далеко шагали, делая более удачные ходы.
Так что можно сказать, что у меня не получилось стоящей карьеры. Но зато я остался честным человеком. И сделал за свою жизнь не так уж мало, но почему-то все, что я делал, не котируется у моих потомков. Но надеюсь, время нас рассудит.
В то же время у тех, кто стремился делать карьеру, иногда она удавалась, но были ли счастливы они – вот в чем вопрос. У многих «целеустремленных» ни с того ни с сего возникали, да и сейчас возникают депрессии и чувство неудовлетворенности. Возможно, причины кроются в том, что кто-то рядом сделал более удачную карьеру. Примером тому могут служить возрастные кризисы в сорок и шестьдесят лет и прочие недуги души и тела.