Жуть - Алексей Жарков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Устюгов сжал губы, развернулся и пошёл в дом.
— Хрена… и чего? Утюг, не понял я ничего… А-а! — Волк махнул рукой, потёр затылок, надвинул пилотку и звонко свистнул: — Эй, пехота, а ну-ка сгоняй на склад за первачом для младшего офицерского состава. Да про своих там не забудь.
Несколько часов спустя Устюгов вышел из казармы, сделал несколько неуверенных шагов и, покачиваясь, стал ковыряться с ширинкой.
— Твою же, грёбаную мать… что ж за херня… это же надо было так…
Закончив, он поднял голову вверх и увидел звёзды, Луну, а под ними горбатые силуэты самолётов, выстроенных перпендикулярно полосе подходов в ровную, как на параде, шеренгу. Потёр лоб, икнул и двинулся к ним. Пошатываясь, добрёл до своего «Ильюшина».
Самолёт залатали, отмыли от крови… даже звёздочку механик успел подрисовать. Свежая, она ярче других отзывалась на тусклый ночной свет. «За того тощего, что пёр в лобовую», — подумал Устюгов. Подошёл ближе, провёл рукой по шершавому крылу, припал всем телом к фюзеляжу, упёрся лбом.
— Друг ты мой, дружище… Как же так? Мы с тобой, вот, стоим, и хоть бы что нам… а Костян, а он… в земле лежит…
Горло сдавило, он едва не заскулил.
— Эх, Илюша… Как же так?
Оттолкнул от себя покатый бок самолёта и, едва удержавшись на ногах, двинулся в поле.
— Стой, кто идёт? — испуганно выдохнул солдат.
— Свои… — пробормотал пьяный Устюгов.
— Стой, стрелять буду!
— Свои же, говорю, старший… старший лейтенант Устюгов, твою мать.
— Какой ещё Устюгов? А ну стоять!
— А ты мне, рядовой, не приказывай! — заревел лётчик и галсами пошёл в атаку на часового. — Стрелять бу-удешь? Ну дава-ай, немцы стреляли и ты попробуй, ну! Стреля-а-ай! Стреляй, что уставился! А-а-а, слабо? Тогда учись, смотри, как стрелять надо…
Устюгов нащупал на поясе ремень, большим пальцем сорвал язычок на кобуре, просунул руку под клапан и поднял перед собой чёрный, как зрачок ночи, ТТ. Снял с предохранителя, приставил к виску и нажал на спусковой крючок.
Оглушило, выжгло, освободило — и Устюгова не стало. Стреляная гильза вылетела в окно затвора, словно выброшенный из кабины пилот…
6.
Утро. Побудка. Построение. Взгляд на командира, капитана Акундинова, прибывшего ночью. Бодрый, ходит гоголем, как ни в чём не бывало, отбирает на вылет, гремит, будто танк:
— Волков — Захарцев, Кочубасов — Демьяненко, Гогиниешвили — Лапоч, Устюгов — Чумазов. Вольно…
Устюгов, как во сне, подошёл к капитану и с трудом заглянул в глаза.
— Утюг, самочувствие в норме? — отозвался командир.
— Так точно, — рявкнул, не задумываясь, не зная, что «так», а что «точно». Штурмовик капитана, гибнущий в пике? Небритый Акундинов, стоящий перед ним?
— Иди тогда, распишись за самолёт и жди команды.
— Есть.
Расписался, присел у самолётов. Григорьевич, механик, что-то бубнил про дутик, тросик нейтрализации радиопомех, настройки взрывателя… А в голове, как перекошенную патронную ленту пулемёта, заклинило «Устюгов — Чумазов». Он сунулся за папиросой, но в руках оказался «Тульский Токарев». Звезда на рукоятке, «С-С-С-Р», заряжен, снят с предохранителя…
…и семь патронов, вместо восьми.
Устюгов спрятал ТТ в кобуру, встал. Лямки, парашют, травинка во рту Григорьевича:
— Стрелок-то где твой?
— Подойдёт. — Устюгов сдвинул фонарь. — Подойдёт.
Ил-2 скользил над вражеской территорией на облегчённом винте. В ожидании зенитного лая, Устюгов напряжённо следил за сигналами ведущего и воздухом.
Первый залп — самый опасный, самый злой и непредсказуемый, как метнувшийся из темноты пёс. Откуда выпрыгнет? Куда будет целить клыками?
Не маневрировали, шли группой.
Ждали.
И вот пять или шесть чёрных шапок раскрылись левее на той же высоте — пять или шесть челюстей прокусили небо, и оно брызнуло чернильной кровью.
Теперь проще. Собак не спускают в одно и то же место, если их пасти по-прежнему полны лишь слюной. Промазал — надо поправить, примериться к юркому авиационному мясу. Так происходит почти всегда. Неписанное правило, байка неба, одна из многих. Садящийся в поле лётчик обязательно «найдёт» самолётом одно единственное дерево или полевую кухню, а артиллерист будет искать новую точку для выстрела, если предыдущей добычей стали облака.
Устюгов нырнул в тающие разрывы, немецкая артиллерия ударила правее.
Штурмовик проскочил.
Немецкая колонна спешила на помощь отступающим частям. Звено Устюгова атаковало врага с высоты четыреста метров — ударило бомбами по чёрному червю, состоящему из техники и людей. Застали врасплох: бомбы обрушились в наполненные пехотой кузова, в тесные прорехи между кабинами, в зазоры между сосредоточенностью и паникой. И только после этого червь остановился, распался, попытался размазать своё тело по зелёному полю.
Устюгов вывел самолёт из атаки, качнул крыльями и пошёл на второй заход.
Над колонной горящих грузовиков поднимались жирные клубы дыма. Уцелевшие машины рассредоточивались, по полю бежали солдаты.
— Не уйдёшь, сучье отрепье, — предупредил лётчик, поливая фашистов свинцом.
Пули прорыли поле. Перемешали землю, камни, зелень и людей. Устюгову удалось разглядеть размытые страхом лица, взрывающиеся кровью тела. Немцы ответили из всего, что нашлось под рукой, что могло стрелять: миномётов, танковых пушек, фаустпатронов, «эрликонов», автоматов.
На выходе из пике, когда пилот отжал гашетку — заработал пулемёт стрелка. Буравя винтом стены дыма, Устюгов проскочил над колонной, развернулся на запад и стал подниматься к облакам.
— Ещё разок рубанём, — прошипел он в переговорное устройство.
Внизу, над зелёным сукном, мчались немецкие истребители. Устюгов проклял глазами тонкие фюзеляжи вражеских самолётов, а потом сказал:
— «Мессеры» идут. Передай экипажам.
Загрохотали пулемёты «горбатых», схватились, закружили, затанцевали. Безопасное небо сузилось до размера зрачка, ослеплённого ярким светом.
— «Шмитт» горит! — крикнул Костя.
Лишившись крыла, истребитель падал. С огнеточащей раной, в облаке обломков, крутясь вокруг своей оси, словно семена ясеня. Фашист обречён: не выпрыгнуть — разрубит целым крылом.
— Командир, справа! Далеко ещё.
Устюгов резко потерял высоту и стал набирать скорость — в сплит. По идущему встречным курсом противнику он дал длинную очередь, но промазал. Ушёл в оборонительный манёвр.
«Мессершмитт» скользил выше, под четыре четверти. Устюгова охватил азарт. Рискуя потерять скорость и свалиться, он поддёрнул штурмовик и влепил очередь из пулемёта. Трасса прошла рядом, не беда: примерочная — по ней лётчик дал пушечный огонь. Истребитель брызнул щепками и завалился на правый бок.
— Юр, — подавлено позвал стрелок, — патроны кончились.
И тут же самолёт нарвался на пушечную очередь «мессера». Словно приговорённый к расплате безоружный дуэлянт. В пробоинах свистел ветер, правое крыло вспыхнуло. Устюгов бросил машину вниз, заскользил влево, сбивая пламя.
Переговорное устройство сипело.
— Чума, что у тебя? Жив?
В ответ: хрип.
Жёлтые трассы резали небо, как сваркой, истребители люфтваффе клевали с коротких дистанций. Бой превратился в неорганизованную сечу, разрозненные штурмовики отбивались как могли.
Над Устюговым зависли кресты и свастики. Два хищника. Лётчик пошёл со снижением, пытаясь оторваться на скорости.
Первый «мессер» атаковал с пятидесяти метров. Планшет с картой выпорхнул в форточку, и тонкий крепкий ремень притянул Устюгова к фонарю. Лётчик с трудом оборвал кожаный поводок.
Атаковавший истребитель вырвался вперёд, нагло подошёл слева: всматривался, оценивал причинённый урон. «Не уйти», — подумал Устюгов, скользнув взглядом по акульим бокам, крестам, свастикам, красно-чёрной эмблеме с мечом. Но истребитель показал голубое брюхо и скрылся позади.
Устюгова атаковал второй «мессер». Прицельно, больно, яростно. Изрешечённый штурмовик начало трясти, но машина оставалась управляемой, не горела.
Лётчик взял влево, и вдруг немцы отстали, исчезли.
«Почему не пошли следом? Почему не добили?»
И тогда Устюгов догадался — фотокинопулемёт. Вот, что его спасло. Оба немца засчитали себе сбитый самолёт, имея плёночное доказательство прицельной стрельбы. Плюнули на него, как на обесценившийся трофей. Решили, что не дотянет.
«Дотяну. Теперь должен».
Устюгов развернулся на север. Температура воды и давление масла держались в норме. Бронезаслонку в атаке он оставил открытой, чтобы не перегрелся мотор. Повезло — в маслорадиатор не попали.
Стрелок молчал, не отзывался.
