Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть - Дэниел Ергин

оппозиции шаху и его режиму и вообще всему образу жизни Ирана середины 1970-х гг. Родившийся примерно в 1900 г. в небольшом городке в 180 милях от Тегерана, Хомейни был выходцем из семьи священнослужителей. Его отец умер через несколько месяцев после его рождения – как говорили некоторые, был убит каким-то чиновником во время паломничества. Мать он потерял, будучи подростком. Смыслом его жизни стала религия, и в 1930-е и 1940-е гг. он был уже известным лектором по философии ислама и юриспруденции, пропагандируя концепцию исламской республики под твердым контролем духовенства.

Режим Пехлеви он уже многие годы считал коррумпированным и незаконным. Но активную политическую деятельность начал вести, когда ему было около 60 лет, с оппозиции к «белой революции», так шах с гордостью называл свою программу реформ. В 1962 г. Хомейни резко выступил против предложения допускать в места общих собраний не только мужчин-мусульман, но и женщин. Когда же в ходе «белой революции» правительство начало перераспределение огромных земельных владений, в том числе и шиитского духовенства, Хомейни выступил в качестве одного из наиболее непримиримых противников. Он несколько раз подвергался арестам и наконец оказался в эмиграции в Ираке. Его ненависть к шаху можно было сравнить только с ненавистью к Соединенным Штатам, которые он считал главной опорой режима Пехлеви. Его страстные обличительные речи из ссылки были окрашены риторикой крови и мести, им, по-видимому, двигал гнев невиданной силы, и вскоре он стал тем центром, вокруг которого объединялось растущее недовольство. Слова других проповедников с более умеренными взглядами заглушались резким и бескомпромиссным голосом изгнанника.

Возникла и другая плоскость оппозиции. С выдвижением Картера на пост президента от демократической партии и затем его победой на выборах в 1976 г. одним из главных направлений американской внешней политики стали права человека. А положение с правами человека у шаха в стране было неважным. Оно было характерным для большинства государств третьего мира и несколько лучше, чем в других странах этого региона. Один из членов Международной комиссии юристов – главный критик шаха, изучавший положение с правами человека в Иране в 1976 г., – отмечал, что шах был «в самом низу списка тиранов. Он даже не попадал в список главных из них». Тем не менее САВАК, иранская тайная полиция, продолжала свирепствовать. Она действовала исключительно жестоко, быстро и прибегала к страшным пыткам; она отличалась произволом, глупостью и проникала во все поры общественной и частной жизни. Это не вписывалось в образ Великой цивилизации – амбициозной программы, которая должна была превратить Иран в мировую державу и ввести его в первую пятерку промышленно развитых стран. А тем временем шах продолжал поучать индустриальный мир и обличать его типичные язвы. Так, нарушения прав человека в Иране становились более заметными и гораздо более известными, чем их несоблюдение в других развивающихся странах, что еще больше усиливало враждебное отношение к шаху и его режиму как в самом Иране, так и за его пределами. Сам шах ощущал огромное давление в вопросе прав человека со стороны Соединенных Штатов, но, как это ни парадоксально, даже с ростом критики он был полон решимости продолжать курс политической либерализации[549].

«Сороковины»

В конце 1977 г. выступления Хомейни стали еще более яростными после того, как при странных обстоятельствах был убит его старший сын. Убийство приписывали тайной полиции САВАК. Затем 7 января 1978 г. появилась уже упомянутая статья в газете. В ней осмеивался Хомейни, ставились под сомнение его религиозность и высказывания, его иранское подданство и выдвигались недвусмысленные обвинения в совершенных им аморальных поступках, в том числе в авторстве рискованных любовных сонетов, написанных им в молодости. Эти журналистские нападки на Хомейни спровоцировали волнения в священном городе шиитов Куме, который оставался его духовным домом. Были вызваны войска, действия которых привели к многочисленным жертвам среди демонстрантов. События в Куме дали толчок новому витку конфронтации между мусульманским руководством и правительством, принявшей очень специфическую форму. Шиитская ветвь ислама предусматривала период траура в 40 дней. Как и предполагалось, в последний день траура по убитым в Куме прошли демонстрации, принесшие еще большее число смертей. За ними снова последовал траурный период и после его окончания опять демонстрации – и снова погибшие. Один из лидеров этих бесконечных протестов позднее назвал его «временем сороковин». Бунты и демонстрации распространились по всей стране, порождая все новые столкновения, большее число убитых и большее число мучеников.

Наступление полиции и армии на критиков режима лишь увеличивало и укрепляло ряды антишахской оппозиции. Отмена субсидий шиитским учреждениям вызвала еще большее возмущение духовенства. Действительно, открытая оппозиция уже становилась частью национальной жизни страны. Тем не менее всю первую половину 1978 г. ее значение не принималось во внимание. Да, сказал шах британскому послу, ситуация серьезная, но он полон решимости несмотря ни на что идти дальше и продолжать либерализацию. Его самые непримиримые и самые сильные враги – это муллы, владеющие умами масс. «Компромисс с ними невозможен, – продолжил шах. – Это открытая конфронтация, и одна из сторон должна проиграть». Из слов шаха становилось ясно, что он никак не представляет себя в качестве проигравшей стороны.

В правительстве США также вряд ли кто-либо предполагал, что режим шаха падет. Для Вашингтона любая альтернатива была неприемлема. В конце концов, могущественный монарх Ирана занимал трон уже 37 лет. Он пользовался расположением всего мира, осуществляя модернизацию страны. Иран был одной из двух крупнейших мировых нефтяных держав, владея богатством, которое превышало все, о чем несколько лет назад было известно. Шах был важнейшим союзником, важнейшим региональным полицейским, «главной опорой». Как он может быть низвергнут?!

Американские разведывательные данные по Ирану были довольно ограничены. С ростом зависимости США от шаха укрепилось нежелание идти на риск и вызывать его гнев, пытаясь установить, что происходит в рядах оппозиции, которую он презирал. В Вашингтоне, как ни странно, было очень мало специалистов по Ирану, способных дать аналитический прогноз ситуации. И вплоть до последнего времени на него и не было большого спроса среди «потребителей» этих данных – как иногда называют членов Совета национальной безопасности. Они, возможно, считали его неважным для оценки стабильности шахского режима или же опасались, что на каком-то уровне выводы окажутся слишком неудобоваримыми. «Просто нельзя было давать разведданные по Ирану» – так комментировал некий разочарованный аналитик из разведки.

На протяжении всего 1978 г. американские разведывательные ведомства пытались собрать воедино все сведения по Ирану и подготовить на их основе доклад, дающий оценку ситуации в стране. Но так и не смогли этого сделать. С одной стороны, ежедневно поступала масса сообщений, с другой огромная трудность заключалась в установлении взаимосвязи и роли всех в корне различных сил оппозиции. В середине августа