Остановите земной шар! Я хочу сойти! - Сергей Первозванский

Эльф, стоявший на камине, снял со своей головы подсвечник, соскочил вниз, протиснулся между нами и начал шептать нежные, ласковые, необыкновенные слова, помогая мне. Слова были гортанные, воркующие и горячие. Это был совершенно непонятный язык, может древнегреческий. Но она, видимо, прекрасно его понимала (зимними вечерами эльф обучил её) и шептала мне в ответ незнакомые звуки, от которых я задыхался.

Нет! Энергия у человека берется не от пищи. Энергия берется от любви! И, чем сильнее любовь, тем выше энергия. В эту ночь мы растранжирили запас энергии, достаточный космическому кораблю, чтобы долететь до Венеры. Вообще-то, мы долетели до Венеры и без ракеты. И планета любви принимала нас, как родных. Все свои прелести, все тайные уловки раскрыла нам. Провела по всем тропинкам. Ни одной не оставила про запас. И, истощившись, наконец, ласково отпустила.

Мы были на грани обморока, когда серый ненастный рассвет заглянул в окна, осветив тусклым мертвящим светом наши усталые тела, посреди разбросанной в беспорядке одежды. С трудом оторвавшись друг от друга, мы упали рядом. Пролежал я недолго и, когда пришёл в себя, было почти светло. Она лежала в той же позе, уже порозовевшая и снова прекрасная. В комнате было тепло, но серый утренний свет обмораживал. Зябко поеживаясь, я встал на колени, взял её на руки и понёс в спальню. Сжавшись у меня на руках, она стала вдруг такой лёгкой, тихой, беззащитной. И снова грустной. В необъятной кровати, под таким же огромным одеялом, она казалась маленькой кошечкой. Как бы играя, хищно потянулась, обняла меня, поцеловала в щеку и тут же уснула, положив мне голову на грудь. Сначала я боялся потревожить драгоценный сон, но не смог долго сдерживаться и через минуту спал.

И приснился мне удивительный сон. И был он ярче, чем явь.

Стою я у подножия огромной-преогромной, уходящей за облака, в самое небо, снежной горы. Гора крутая и скользкая. И ещё много, таких же, как я, стоят у подножия этого великана. И вдруг, как по команде, мы все начинаем карабкаться вверх. Лезть страшно, трудно, холодно. Многие срываются, скатываются вниз и пропадают в темноте. А я всё ползу и ползу. Сколько времени прошло… Год? Вечность? Но вот уже виден верх! Ещё немного! Там даже есть кто-то. Меня там ждут. Ещё последние, самые страшные, усилия. Я хватаюсь за кромку снега на верхней площадке. Невероятным усилием подтягиваюсь. Сон не пускает, тянет за пояс, за ноги. Пытаюсь вырваться. Вот уже половина туловища перевалилась через край. Хватаюсь ногтями, зубами, лбом, носом за снег… Вырываюсь. И вот я наверху! Даже звёзды не выше. Невыразимая радость охватывает меня. Я победил! Я протягиваю руки к небу…

…И просыпаюсь. Незнакомая комната. Полумрак. Белая спальня. Рядом никого. Радость уходит, как вода из ванны. В кресле, аккуратно сложенная, лежит моя одежда. От вчерашнего беспорядка ни следа. Эльф на камине, под свечами, не моргнет. Амуры окаменели. Молчат, отвернувшись. Я судорожно одевался, чувствуя себя непрошеным гостем. Эйфория прошла. Ночь кончилась. Умерла сказка. Болело плечо. Что-то неприятное плавало в воздухе.

Я увидел её на секунду раньше. Она сидела на кухне, за столом. Снова элегантная, изящная, ухоженная, но холодная. Лицо было напряжено и задумчиво. И, хотя оттенок вчерашней грусти мелькал дымкой в её глазах, что-то новое появилось во взгляде. Видно было, что она тяготится нашим положением, пытается скрыть это, побороть себя и, увы, не может.

Увидев меня, она улыбнулась. Снова ласково и нежно. Солнышко зажглось над столом.

– Позавтракай. – Сказала хозяйка и указала на стол. Всё было готово. Я сел. Кусок не лез в горло. Она смотрела на меня, не отрываясь. В глазах были слёзы. Это было прощание. Стараясь ничего не понимать, я, не поднимая головы, давясь булочкой, как мог беззаботно спросил:

– Когда мы увидимся? – Лучше бы я молчал. Она сидела, схватившись руками за стул, как бы удерживая себя. Слегка раскачивалась вперед и назад. Когда я заговорил, остановилась, всё так же глядя на меня. Помолчала ещё. Потом покачала головой и качалась всё время, пока говорила.

– Мы больше никогда не увидимся! – В её голосе было не столько страдание, сколько тоска и обречённость. Она не шутила. Но, Боже мой, чего бы я не дал, чтобы это оказалось шуткой или кокетством. В комнатах зазвонил телефон. Было девять часов. На улице лил проливной дождь. Никак не мог проглотить слюну. Пересохло горло.

– Не понимаю. Объясни! – Хрипло просипел я. – Всё, кажется, было так хорошо. И сон…

– Да! Да! Сон! Всё только сон! – Прошептала девушка, подняв заплаканные глаза. – Уходи! Уходи! Я прошу тебя. – Вдруг, почти закричала она. – Я не могу ничего тебе сказать. Может, ты поймешь сам. Уходи! Я больше не могу! Не мучай меня! – Её трясло. Губы побелели. Голова опустилась на руки, сложенные на столе. Послышался сдавленный стон. Я стоял перед окном, закрыв глаза. Слушал дождь. Любовь умирала во мне. Как больно!

– Я приду вечером. – Выдавил, ошеломлённый этим концом, и выбежал на улицу. В первую же минуту вымок до нитки, не видя ничего и не чувствуя. Пустой и холодный побрёл домой. Ни мысли, ни чувства, ни боли даже не было во мне. Всё оплыло, остыло, испарилось. Вода текла по телу, как по водосточному желобу, не останавливаясь.

Город был серый и грязный. Облупленные, покосившиеся дома. Разбитые, замусоренные, кривые улицы. Отравленная вода. Жалкие, бедные, отчаявшиеся людишки. Бегающие даже не в поисках счастья, любви или, хотя бы, зрелищ. А просто Хлеба!

Уныние, страх и тоска, тоска, тоска! Пока шёл домой, раза три чуть не попал под какие-то мчащиеся, дымящие колымаги. Наконец, спустился в свою мастерскую-подвал и, кажется, даже не закрывая дверей, выпил два или три стакана вина, свалился на свою скрипящую старую раскладушку и вывалился в сон. Как в пропасть, упал в другую жизнь.

А там солнышко светило ярко-ярко, как в этой жизни никогда не бывает. И не пекло, и не слепило, а только нежно-нежно грело и ласкало. И я был ребенком, но ребенком, прожившим миллионы лет. Всё знающий, всё переживший, но ребенок. Вокруг было всё, как и положено во сне – зелёная трава, синее море, цветы до неба. А небо…, как море. Вокруг много-много качелей и много-много детей. И ни одного взрослого нигде. И все умеют летать и летают с цветка на цветок, с качелей на качели. И хороводы, и песни, и музыка, и смех. И любовь! И много других планет рядом. Но между ними не Космос страшный и чёрный, а такое же голубое небо.

Но Космос всё-таки есть. Он немного дальше, в стороне, куда никто даже и не смотрит. И планеты там есть. Тоже чёрные, мрачные. И что там интересного? Но нет! Любопытство не даёт спокойно дышать, радоваться жизни. Ну что же там?! И вот увидел я, беззаботный летающий мальчик-кудряш, как откуда-то, из глубины Космоса, через всю страшную в пропастях, вулканах, шрамах и ловушках планету, идёт бесконечный, не останавливающийся ужасный поток каких-то кошмарных безликих то ли людей, то ли бурдюков. Ни волос у них нет, ни ушей. На всей голове лишь огромный рот и маленькие мышиные глазки. А в глазах ни воли, ни мысли, ни чувства. Только тупая обречённость и покорность судьбе. Одежды на них нет. И поэтому видны страшные уродливые тела, похожие на обрубки ливерной колбасы, только с такими же руками и ногами. И всё это гниёт. Кожа прозрачная, как пузырь и видно, как внутренности – мясное желе, жидкое и хрящеватое, переливается внутри. Вот-вот прорвет кожу и выльется всё. Но нет, не прорывает. И идут они, идут, идут. Мрачно, тяжело, монотонно и страшно. Не разговаривая, даже. Только бормочут что-то про себя.

И, вспомнить страшно, едят сами себя. Безропотно и тихонько. Даже не ловят, а просто возьмут кого-то среди себя, разорвут тихонько и едят, не спеша. Привычно и жутко. И никто не сопротивляется. А страшнее всего то, что есть у них спасение. И все они знают его. Всего-навсего-то, перестать кушать друг дружку. Но нет ни воли, ни желания спасаться. Нет искры в глазах. А голод – не тётка. Вот и продолжают брести и едят, едят…

А, если кто-то со стороны прикоснется к ним, то становится таким же. И так мне их жалко стало, как родных. Хоть плачь. Подлетел к ним, кричу: «Люди! Остановитесь! Одумайтесь! Куда идёте? Там дальше ничего нет! Я видел. Остановитесь!» – Вдруг, как бросится на меня сразу целая куча этих пузырей, откуда только прыть взялась! А крылья-то мои, как во сне бывает, и не тянут. Отпрянул от них, закричал страшно и, чувствую, лечу…

Но летел недолго – с раскладушки упал. Ударился головой, не почувствовал. За окном снова ветер, как с цепи сорвался, деревья ломает. Дождь. Я лежал на обшарпанном полу, в темноте. Одетый. Из открытых дверей дуло. Что-то стучало. Прошло пару минут, пока я сообразил, что это форточка бьётся, как птичка в клетке. Встал. Посмотрел на часы. Восемь. А уже совсем темно. Господи, как тошно. Как беспокойно. Куда же мне надо было идти? Никак не вспомнить. Да и зачем?! Там так холодно, сыро, грязно…

Я бегал по мастерской, как зверек. То у окна постою, то снова сяду на раскладушку. И снова, к окну. В девять, наконец, сломался. Как груз с плеч сбросил. Схватил плащ и выскочил в дождь.