Ярость огня - Розария Мунда

– Ты по-прежнему носишь его? – Его голос прозвучал ласково. А у меня кружилась голова от одних лишь прикосновений его пальцев.

– Я всегда ношу его.

Ожерелье моей матери. Ли откопал его в земле у моего дома, когда мы отправились туда вместе и где я все ему рассказала. Тогда он застегнул его на моей шее так же, как сегодня, касаясь моей кожи.

Тот Ли внимательно слушал, мало говорил и сидел рядом. Он был готов пройти вместе со мной через огонь и воду.

Я обернулась к нему. Он подцепил пальцами ожерелье и, аккуратно приподняв его, опустил медальон на шелковую ткань платья со странным благоговением во взгляде. А затем его серые глаза вспыхнули, вонзаясь в мое лицо. Он смотрел на меня так, словно видит насквозь.

– Как все прошло в чипсайдской школе? – спросил он.

Именно тогда мы были вместе последний раз, вдруг поняла я. Когда он назвал нашу старую школу «какой-то начальной школой в Чипсайде», повернувшись ко мне спиной.

У меня перехватило дыхание.

– Все прошло хорошо. Директриса Дунбар все еще работает там, она спрашивала о тебе.

«Вы двое были неразлучны», – сказала она, и на меня нахлынули воспоминания, которые причиняли сейчас почти физическую боль: Ли, сидящий рядом со мной в классе или в столовой, сердито взирающий на каждого, кто осмелился косо посмотреть на меня, словно пес с гневно вздыбленной шерстью. Ли, сидящий напротив и сосредоточенно слушающий, как я от корки до корки читаю «Народную газету» в углу пыльной игровой площадки. «Неразлучны».

Ли кивнул, и я услышала, как он с трудом сглатывает. Когда он снова заговорил, его голос звучал хрипло:

– Я тут подумал, не хочешь ли ты полететь со мной на эту вечеринку. Раз уж нам сказали привести драконов.

Я не смогла скрыть удивления:

– Полететь с тобой?

Ли потер морщину на переносице и уставился на свою ладонь.

– В дамском седле, чтобы не испортить платье. Так… так делали мои родители.

Я могла на пальцах одной руки пересчитать, сколько раз Ли упоминал при мне о своей семье. На протяжении многих лет его прежняя жизнь была покрыта темной завесой. А в последние несколько месяцев, когда тайна раскрылась, между нами по-прежнему витала тень неведения о том, кем был Леон и что делал.

Его родители. Мать, носившая длинные платья и летавшая в дамском седле рядом с мужем. Повелитель драконов и его дама.

Родители Ли, по которым он скучал так же, как я скучала по своим.

Эти воспоминания были подобны хрупкому цветку, сорванному и предложенному мне в дар. И я могла с нежностью держать его в ладонях или же раздавить каблуком. Выбор оставался за мной.

Мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку.

– Конечно.

ЛИ

Я сомневался, идти ли на вечеринку Доры с того самого момента, как получил приглашение. Сомневался, когда облачался в парадную форму, которую не надевал с Лицейского бала, вспоминая, что тогда все было иначе: тогда я с гордостью нес на себе эмблему нового режима. А сегодня…

Я почти отказался, когда постучал в дверь женского общежития, чтобы сообщить Энни, что не пойду.

Но потом увидел ее.

Последнее время я почти перестал быть самим собой, что с особенной остротой замечал, когда на меня обрушивались былые чувства. Обмен шутками с Кором о том, как мы голодали в детстве, тайное посещение Чипсайда, слова однокурсницы, игриво назвавшей меня героем, – все это возвращало меня в прошлое, где было место юмору, смеху, дерзости.

Но те же чувства пробуждала во мне и красота. Облачное небо, распростершееся вокруг, когда я мчусь на спине Пэллора. Строки со страниц томика «Аврелианского цикла», снятого с полки в библиотеке Обители глухой ночью, перекатывающиеся под моими пальцами, словно живое существо.

Энни, затянутая в черный шелк, и ее подобные венку рыжего пламени волосы.

Я долгие годы заставлял себя не обращать внимания на то, как она выглядит в огнеупорном костюме, тоже черном и облегающем, но это платье словно умоляло, чтобы на него смотрели, раскрывало в ней женщину, и я одним коротким взглядом запечатлел в памяти изгиб ее бедер, плавно переходящих в узкую талию, ключицы, выпирающие под тканью платья. Я помнил это восхитительное диво, образ девушки, которая привстала на цыпочки, чтобы прижаться губами к моим губам, а ощутив мои руки на своей талии, поцеловала меня еще жарче.

И вместе со смехом Кора, с видом на ночное небо со спины своего дракона я почувствовал, как тьма, живущая внутри меня, уносится прочь, словно грозовая туча. Она уплывала, исчезая без следа, так стремительно, что я не мог даже представить, что она когда-либо существовала. Атрей и Дора, прежний режим и нынешний, что все это значило перед лицом этой бесконечной красоты, перед румянцем Энни, разливающимся по веснушчатым щекам, когда она улыбалась мне?

Мы разговаривали, но я едва слышал наши слова, когда она позволила мне застегнуть платье и прикоснуться к ожерелью матери. А затем я изрек нечто невероятно глупое, упомянул о родителях, о которых не должен был говорить, но вместо того, чтобы рассердиться, чего я и ожидал от нее, Энни поцеловала меня в щеку с такой нежностью, что мне показалось, что я вот-вот растаю в головокружительном облегчении.

А затем чудо продолжилось, и пятнадцать минут спустя я объяснял ей, как летать в дамском седле, держа под уздцы Пэллора, и подавал ей руку, чтобы помочь взобраться дракону на спину. Пэллор был начеку, его шипы встали дыбом, а хвост слегка приподнялся, но он знал Энни, которая пахла Аэлой. В прошлой жизни отец научил бы меня, как это делать, но его не было рядом, поэтому мне приходилось только догадываться.

Догадываться о том, что благодаря небольшому, совсем крохотному всплеску эмоций я передал Пэллору ощущение туманного счастья при виде Энни; внутреннее ощущение, которое казалось мне не совсем правильным, но Энни необязательно было о нем знать – об этом ощущении покровительства и обладания при виде того, как она стоит рядом с моим драконом. Чтобы он понимал, что преданность мне должна распространяться и на нее.

– А что, если он сбросит…

– Не сбросит.

Она посмотрела мне в глаза и в свете факелов, заливавшем пещеры, разглядела мои расширенные зрачки, догадавшись, что я мог поручиться за Пэллора со всей своей уверенностью, что всегда давала нам всплеск эмоций. Энни поставила ногу на мои переплетенные пальцы – ногу, противоположную той, которую она обычно ставит в стремя, – и