Саласюк От июня до июня - Неизвестно

- Ничем, кроме человеконенавистничества, ее нельзя объяснить.

- И про коммунистов ты не права. Ты забыла про Дудко, Аветисяна и других наших партийных товарищей.

- Ничего я не забыла. Просто они и вы - это разные люди. Вы - честные и светлые люди, они вас используют, пока нужно воевать. А потом растопчут. Верь мне, Павлик, я людей чувствую и все понимаю.

- Хорошо, но главное - ты берегись. - Он нежно и ласково погладил ее кру­гленький живот. Дина улыбнулась:

- О нём не волнуйся, я себя отлично чувствую. Главное - помни мои слова. Эти люди способны на все. А нам ты нужен.

Пранягин тоже улыбнулся:

- Ну и как же мы друг без друга?

- Никак, - опять обнимая его за шею, говорила Дина. - Поэтому долго здесь не задерживайся, возвращайтесь с отрядом в наши места. А мы тебя с нетерпением будем ждать.

Она садилась в сани, улыбалась, в свете костра сверкали ее глаза. Поправляя широкий овчинный тулуп, случайно нащупала в кармане «лимонку» - оборони­тельного действия осколочная граната Ф-1. Поняла: Павлик позаботился, чтоб имелся последний аргумент на всякий случай. Усевшись в сено бочком, она цепко ухватила свой автомат.

- Все будет хорошо, Павлик. До встречи!

И сани в сопровождении нескольких верховых автоматчиков скрылись в тем­ноте. Пранягин смотрел им вслед и вдруг поймал себя на том, что подсознательно мозг вырабатывает оправдательное объяснение отправки Дины перед «ними» - командиром соединения, его комиссаром, особистом, своим комиссаром, началь­ником штаба. Возникло внутренне ощущение чего-то неприятного, противного, отталкивающего. За полтора года партизанской войны такого с ним ни разу не было. За все предыдущие тяжелые месяцы партизанской жизни в лесу, прошед­шие в боях, на морозе, без еды, в изношенной, грязной, обовшивевшей одежде, при постоянной угрозе со стороны оккупантов и полиции, в заботах об отряде, о людях, о добывании оружия, патронов и лекарств, получении разведданных, рас­ширении сети связных и всего прочего, что свалилось на него как на командира партизанского отряда, такого ощущения Пранягин ни разу не испытывал. Он всег­да жил в ладу с собой, ибо всегда и во всех случаях поступал честно, по совести, не хитрил перед товарищами, не вел с кем-нибудь одним тайных разговоров о другом, не рассчитывал сегодня сделать так, чтобы завтра, в будущем, ему самому была от этого выгода. Он, как и все его товарищи, жил одним - войной с фашиста­ми. Остальные инсинуации считались мелочью и ерундой. В его сознании вплоть до последнего времени мир делился так: вот есть немцы, фашистские оккупанты и все, что с ними связано, и есть мы, партизаны, собравшиеся здесь, в лесу, чтоб их уничтожать. И все. Теперь, понимал Пранягин, есть еще «они». Те, кто следит за его поведением. И за поведением его товарищей. «Они» вправе, оказывается, давать их поведению оценку, вершить суд - точнее самосуд - и расправу. «Они» могут кого-то посчитать недостойным воевать с врагом-фашистом. И наказать тем, что сами убьют. Они хотят быть сильны убийствами. Быть сильны умом, лич­ным примером, умением организовать людей они не могут. В сорок первом они, в своем подавляющем большинстве, бежали впереди немецких танков, побросав обкомы, квартиры, армии, города, республики, народы, которыми «мудро» руко­водили. Сейчас, в сорок третьем, «они» появились.

В Святице, на последнем месте базирования отряда, события, между тем, раз­вивались иначе.

Вечером шестнадцатого февраля командир группы «Соколы» полковник Ор­ловский получил агентурные данные: гауляйтер Белоруссии Вильгельм фон Кубе в сопровождении гебиткомиссара Барановичского округа Фридриха Фенса и других высокопоставленных немецких чинов завтра, 17 февраля, приедет в Ма- шуковский лес на кабанью охоту. Покушение на Кубе Орловским обдумывалось давно. Разрабатывая всевозможные версии, он склонялся даже к такому варианту, чтоб самому проникнуть в Минск и застрелить гауляйтера. При этом Орловский прекрасно понимал, что такой вариант - самоубийствен, но он, в принципе, готов был пойти на него как на крайнюю меру, если никак по-другому до гауляйтера не получится добраться. А тут - на тебе, Кубе сам готов пожаловать в Пущу. Такой удачный случай - пустить кровь гитлеровскому ставленнику - Орловский не мог пропустить. И он тотчас приказал группе готовиться. Но людей все же мало, де­вять человек вместе с ним. Впрочем, из группы диверсантов-подрывников можно подобрать кое-кого. Орловский перебрал в уме кандидатуры каждого из них. Не густо, но выбор есть. И он остановился на Ликере и Кремене. Спокойствие, вы­держка, исполнительность, дисциплинированность и немногословность этих мо­лодых людей обращали на себя внимание. Знал уже опытный партизан-диверсант и результативность их выходов на железные и автомобильные дороги - несколь­ко пущенных под откос эшелонов и подорванных машин характеризовали ребят в глазах Орловского лучше всего. Велел их позвать. Пришли, встали по стойке «смирно», смотрят прямо в глаза.

- Предстоит дело, из которого можем не вернуться. Если сомневаетесь в себе - можете быть свободными.

- Никак нет, товарищ полковник. Готовы на все, - отчеканил Кремень.

- Отвечай за себя, - почти не разжимая губ, зло сказал Орловский.

- Готов к любому заданию, - тотчас доложил Ликер.

- Тогда до конца операции поступаете в мое полное распоряжение, - сказал Орловский. - Предстоит охота на крупную дичь. Маскхалаты, боеприпасы полу­чите здесь же, в нашей группе. Никуда не отлучаться. Выходим через два часа.

К месту засады, неподалеку от деревни Медведичи, прибыли за полночь. Выш­ли к санной дороге, по которой, согласно информации, могут проехать немцы. До­рога узкая, укатанная, по обоим сторонам огромные, разлапистые ели, высокие, по пояс, сугробы чистого пушистого снега.

На расстоянии броска гранаты остановились. Орловский объяснил важность предстоящей операции, поставил боевую задачу, распределил обязанности. Еще раз подчеркнул: любое действие - только по его команде. Бойцы распределились цепочкой вдоль дороги, каждый вытоптал себе в глубоком снегу ямку, присел в ней, чтоб быть ниже уровня снежной кромки, и замер.

В шестом часу утра послышался скрип саней. «Едут!» - промелькнула мысль. Показалась первая упряжка, вторая, третья... седьмая... одиннадцатая. Высокопо­ставленные охотники ехали молча, настороженно, в сопровождении подразделе­ния эсэсовского охранного батальона, державшего оружие наготове. «Более со­рока автоматов», - сразу определил Орловский и понял, что в этой ситуации цель операции может быть и не достигнута. Поскрипывая, охотничий поезд скрылся в вековой Пуще. Еще через некоторое время Орловский встал и негромко приказал всем отойти в глубь леса. Собрались на опушке.

- Сейчас они нас ждали, - пояснил командир. - На обратном пути ждать не будут. И мы нападем.

Перекусили всухомятку, погрелись, не разводя огня, и опять заняли боевые по­зиции. В течение дня еще несколько раз отходили погреться, хлопая руками и топая ногами. Вдали слышались ружейные выстрелы - охота шла удачно, с раз­махом. Каждый боец в засаде желал немецким генералам побольше охотничьих трофеев, покрупнее добычу, чтоб увлеклись немцы, впали в состояние беспеч­ности, чтоб потом весело, шумно, с водкой, у костра праздновали свой успех и пьяными, беззаботными уже возвращались домой. Так и произошло. Издалека в сумерках угасающего дня были слышны веселые голоса немцев, их смех. Потом какая-то фраза - и опять врыв арийского хохота в тишине Машуковского леса под Барановичами. Показались упряжки.

Орловский зорко всматривался в едущих. Гауляйтера Кубе нет, но вот сани, в которых блаженно развалился, укрывшись медвежьей дохой, генерал Фридрих Фенс, барановичский гебиткомиссар. В следующих санях еще один генерал. Ор­ловский, встав на колено, метнул в сани толовую шашку. Взрыв! И сразу беше­но ударили все автоматы и ручные пулеметы партизан. Смятение, паника, крики, ржание лошадей, ответный огонь - завязался бой, уже множество убитых врагов попадало в снег.

Но генерал Фенс жив. Он не растерялся - откинув медвежью доху, лежа на жи­воте, прямо с саней открыл огонь из автомата в нападающих. Орловский припод­нялся, чтоб бросить вторую толовую шашку, взмахнул рукой, и в этот момент пуля попала в детонатор! Взрыв! Орловского отбросило в сугроб, снег моментально окрасился кровью из обеих покалеченных рук партизана-полковника.

Но накал боя не снизился. Наоборот, темп стрельбы и плотность огня достигли осатанелых пределов, бешенство боя нарастало посекундно, каждый и с той и с другой стороны знал, что исход схватки - это полное уничтожение противника. В это время пулеметчик Блинов и комиссар группы «Соколы» Ивашкевич, тоже работавший в этой операции пулеметчиком, перебежали с правого фланга через санную дорогу в тыл немцам и стали расстреливать их со спины. Уже убиты оба генерала-охотника, отстреливающихся с немецкой стороны все меньше с каждой минутой. Натан Ликер длинной очередью по черным шинелям опорожнил диск автомата и кинулся к раненому командиру. С другой стороны к Орловскому спе­шил Хусто Лопес, сослуживец полковника по Испании. На ходу Натан сбросил по­лушубок, раскинул на снегу как подстилку. Хусто, обхватив Орловского за грудь, приподнял его и втащил на полушубок. Орловский смотрел на них с непередавае­мой яростью, он был в полном сознании, но, оглушенный, ничего не слышал, и ему казалось, что бой прекратился, что из-за его ранения партизаны отступают.