Саласюк От июня до июня - Неизвестно

А была бы другая характером, может быть, и не любил бы так, - подумал Пра­нягин.

Комиссар встал, пригибаясь прошел вперед, где приготовились к рывку пар­тизаны.

Дина, вся мокрая, холодная, в болотной тине, легко обняла за шею, поцеловала в щеку.

- Прости, Павлик. Я пойду. Все будет хорошо. - И ящеркой шмыгнула меж кустов в свою роту.

Надо давать команду на штурм. С тяжелым сердцем оттягивал эту минуту ко­мандир, понимая при этом, что промедление смерти подобно, что начинать надо немедленно. Но за год с лишним, с тех пор как в июне сорок первого он со своими бойцами объявили остатки их взвода партизанами, отряд ни разу не был в столь тяжелом, гибельном положении, как теперь. Ведь только стоит сейчас начать бой, обнаружить себя, немцы оперативно бросят на них основные силы. И если не успеть стремительно прорваться сквозь заслон, стоящий в полукилометре, - всем крышка. А этот заслон перед ними на шлюзе - эсэсовцы, примерно рота. Праня- гин сам уже рассматривал их в бинокль. Это не какие-нибудь полицейские бо­бики. Этих числом не запугаешь, на «ура» не возьмешь, с разгона не собьешь, не побегут. Будут зло биться. Значит, опять потери. Времени и людей. В Вядах оставили многих товарищей. Раненые, пока несли их по болотам, один за одним умирали. И тела их тихо, без слов опускали в болотную жижу. Кто-то останется и здесь, у десятого шлюза.

В студеном сентябрьском тумане первым поднялся комиссар с автоматом в руке и молча пошел, переходя на бег, вперед, откуда вот-вот хлестанут свинцом. И сразу вместе с ним встали сотни человек и в едином порыве бросились на вра­га. Немцы встретили автоматным и пулемётным огнём. Но несколько партизан успели добежать до самой сторожки, забросали гранатами засевших там эсэсов­цев. Теперь бой перенесся на каналы. Рывком преодолели первый. Добрались до второго - уже эсэсовцы забрасывали наших гранатами. Но многие из немецких гранат как прилетели, так тотчас и улетели к хозяевам: отчаянные партизаны от­швыривали их назад.

В это время один взвод форсировал Щару вброд и ударил немцев с фланга, что ускорило разгром. Все. Бой закончился. Девяносто девять трупов в черных мундирах лежали на берегу канала. Тяжелые потери были и у партизан. Погиб командир 51-й роты Ефим Федорович. Погибли Байрамкулов, Пеструха, Жижель, Голдман, Френкель, Штокман, юная Женя Эйхенбаум, Герц Шепетинский...

Быстро выкопали братскую могилу, опустили погибших товарищей и после минутного молчания - закопали. Требовалось немедленно уходить.

Но тяжело ранен - прострелены ноги - комиссар отряда Дудко и боец 51-й роты Голда Герцовская. Решили так: оставить их здесь до ночи, а за это время в стороне, километрах в десяти, может, чуть поближе, подобрать среди болот место для временного полевого госпиталя. И уже туда их перенести. Пока их обоих спря­тали в укрытие: нашли в стороне ложбинку и сверху ветками закидали. И отряд ушел. А буквально через несколько часов раненые, лежа в яме, словно в могиле, услышали неподалёку немецкую речь. Комиссар взвел курок револьвера, Голда держала в руке лимонку. Удачей оказалось, что немцы не привели с собой собак. Прошел день, и еще день. Нестерпимая боль в ранах, голод и жажда. Наконец, в одну из ночей Голда выбралась из сховища, у загашенного кострища нашла остат­ки еды, из ручья набрала воды. Промывала и перевязывала загнивающие раны на ногах комиссара. Группа партизан пришла через неделю с заданием похоронить обоих с воинскими почестями.

Через два дня их принесли в госпиталь, и доктор Абрам Блюмович с удивлени­ем констатировал, осмотрев раны, что они чистые, без гноя.

- Да, - сказал комиссар, - будь Голда не Голдой, полагалась бы ей медаль за героизм.

- А какая разница, - возразил Пранягин, - Голда - не Голда?

- И в самом деле, - ответил Дудко. - Представим?

На том и порешили.

А через несколько дней к Пранягину подошла группа ротных и взводных ко­мандиров. По их лицам Павел Васильевич определил - настроены решительно и чем-то недовольны. Уж больно хмуры, не смотрят в глаза.

- Это правда, товарищ командир, что Герцовскую вы представили к правитель­ственной награде? - спросил, наконец, один из них, заранее, видимо, делегиро­ванный. И все сразу же взглянули в лицо Пранягину. Знали, их командир честный и прямой человек, лукавить не станет.

- Еще нет, но собираюсь это сделать. Материал подготовлен, да нет пока связи с Центром.

- Это как же понимать, товарищ командир? - вдруг покраснев, сказал один партизан, человек храбрый в бою, строгий командир. - Никто из нас не имеет еще никакой награды, а некоторые воюют с первого дня, в окружении побывали, лаге­ря прошли, побеги. И здесь, вы знаете, не труса праздновали! Правда, товарищи?

Товарищи промолчали.

- Сергей Сергеевич, - не по-строевому, чтоб смягчить обстановку, обратился к нему Пранягин. - Мы с комиссаром уже говорили об этом. И решили - составить списки наиболее отличившихся товарищей и оформить на них наградные доку­менты. Командиры подразделений, конечно, будут в числе первых. Я вот тоже с самого начала воюю и наград не имею. Но не за медали же мы воюем гибнем. А за Родину, за победу. Разве нет?

- Да мы все понимаем, Павел Васильевич, - вступил в разговор другой коман­дир. - Мы и сами так думаем и душой так чуем. Но нельзя Герцовскую медалью награждать.

- Это почему же? Вы знаете ее историю, она комиссара спасла.

- Еврейка она, вот почему, - сказал партизан, не глядя в лицо командиру.

- Садитесь ребята, - предложил, наконец, Пранягин. - Выпить хотите?

Удивились командиры, заулыбались. Сели по лавкам. Редко когда строгий ко­мандир Пранягин предлагает чарку.

- Можно, товарищ командир.

- Спасибо, не откажемся.

- Вы поймите, Павел Васильевич, мы не против дисциплины и порядка.

- Я понимаю, - сказал, улыбаясь, Пранягин. - Вы - против евреев.

- Да нет. Мы не против евреев. Только награждать их нельзя. Сейчас нельзя. Пока.

Павел Васильевич разлил по кружкам самогон, хозяйка поставила на стол ва­реную в мундирах бульбу, сало, лук. Отряд стоял в лесной деревне.

Пранягин взял кружку.

- Давайте, друзья, по маленькой выпьем. За победу и за товарища Сталина.

Громко стукнули кружками, выпили. Утерли усы, улыбаясь.

- А разве евреи, вот эти слонимские, что в нашем отряде, плохо воюют? - спросил Пранягин, очищая картофелину. - Разве они прячутся за чужие спины? Сколько их уже погибло, начиная с Коссовской операции? Десятки. Та же Голда Герцовская - ранена на десятом шлюзе канала Огинского. В бою. Вы же его пом­ните - тот штурмовой бой. А ей девятнадцать лет. Девчонка. А Кремень Зорах, а Натан Ликер - диверсанты-взрывники. Вы их знаете. Вот мы сейчас сидим с вами здесь, водку пьем, а они на железку пошли. Эшелон подрывать. И подорвут. И это уже не первый их эшелон. Так чем они, евреи, хуже нас - русских, белорусов, украинцев и всех прочих людей других национальностей нашего отряда?

Молчат командиры, не знают что ответить, опустили глаза.

- Я скажу вам ребята, - продолжал Пранягин, разливая по второй, - что у себя, на Волге, я вообще евреев почти не видел. Слышал слово такое и что есть такой народ, в университете слышал - среди ученых их немало, башковитые люди.

- Да вы что, Павел Васильевич, - сказал один из командиров. - Их тут, в Бело­руссии и Польше, еще от царя велось видимо-невидимо. И все им только потор­говать, гешефт найти. Выгоду, значит. И вообще - евреи есть евреи. И говорить больше нечего.

- Ну, вы, ребята, конечно, больше меня в этом вопросе понимаете. Так как на самом деле: евреи - плохие или не очень? И давайте выпьем за нас, партизанских командиров.

Выпили.

- Понимаете, - заедая картошкой, разъяснял Пранягину один из ротных. - Они и ни хорошие, и ни плохие. Нельзя сказать однозначно ничего. Но - евреи.

- Вот именно, - согласился Пранягин. - Евреи - это евреи. Русские - это тоже не татары, а татары - уже не поляки. Каждый народ является самим собой и по- своему интересен. А как же по-другому? Но в каждом народе люди разные есть. Воры, вот, я знаю, среди русских и украинцев, например, и среди поляков - не­мало их есть. А цыган вообще мимо коня не пройдет, чтоб не украсть его. Это плохо. Да? А евреи крадут по ночам? Так, чтоб у соседа стащить или дом новый куму поджечь? По принципу: мне хорошо, потому что тебе плохо.

- Нет, Павел Васильевич. Такого у евреев не водится, - сказал тот, что начинал беседу. - Они дружный народ. Помогают друг другу.

- Ну вот! - обрадовался Пранягин, наливая по третьей. - Евреи - дружный на­род. Так и мы, славяне, помогаем друг другу, когда прижмет. Помогаем, а?

- Конечно, Павел Васильевич. Только не очень. Иногда затоптать поможем своего.

- Значит, мы, славяне, разные? Есть хорошие, есть плохие - такие и сякие? Всякие? И среди каждого народа, ребята, есть разные люди. Есть злодеи, а есть золото-люди. Вот так, по отдельности, на каждого человека и надо смотреть. Не нацией интересоваться, а в душу глядеть. Что, мол, ты за человек такой? Есть ли у тебя совесть? Надежный ли товарищ? Уважаешь ли ты старших? Да не обижаешь ли слабого? Разве не так, ребята?