Саласюк От июня до июня - Неизвестно

- Открыто, паненка. Но в левой башне разобраны ступеньки для ремонта. Под­нимайтесь в правый неф.

Поднявшись по винтовой лестнице на хоры, Дина остановилась на минуту, с удовольствием рассматривая великолепной работы орган.

Настоятель костела глядел на нее неприязненно, почти враждебно.

- В Божий храм вошла с оружием, в солдатских штанах, лба не перекрестила, - скрипучим голосом сказал ксендз. - Безбожница. Разве так ведет себя полька?

- Святой отец, не расстраивайтесь, я не полька, я еврейка. Рядовой боец пар­тизанского отряда под командованием офицера Красной Армии Павла Праняги- на, - ответила Дина и повернулась, чтоб подняться по винтовой лестнице, но тут услышала за спиной на французском:

- Эти красные варвары даже девок берут в свои лесные банды. Известно, что они там с ними делают.

Кровь стыда и злобы прилила к ее щекам. Дина медленно повернулась, подо­шла к сутанникам и, сдерживая эмоции, сказала громко и чеканно по-французски, глядя прямо в глаза ксендзу:

- Да, именно это и делают, отец Доминик, - любят женщин. Они настоящие мужчины и солдаты. Но зато не лицемерят и не корчат из себя ханжеских дев­ственников. Как вы, святые отцы. - Ксендз Доминик смертельно побелел, а вы­ражение его лица стало таким, словно бы только что в его присутствии собака заговорила человеческим языком. - Мы с фашистами воюем. Вы - фашист?

- Нет, нет, что вы, мадмуазель, - залопотал ксендз Стефанович. - Отец Доми­ник добрый католик.

- У вас под боком, добрые католики, христианские фашисты расстреляли три с половиной тысячи человек. Только за то, что они - евреи. И сегодня готовились погубить триста душ. И вам, добрые католики, это безразлично? А красные парти­заны этих людей спасли от гибели. Так кто же тут варвары, кто бандиты?

Ксендз молчал, совершенно потеряв дар речи и от страха, и от изумления - можно ли было предположить, что среди этого лесного быдлячьего сброда, как он думал о красных партизанах, есть столь изумительные красавицы, да к тому же говорящие по-французски? Не дожидаясь его ответа, Дина обратилась к отцу Стефановичу уже на русском:

- Пожалуйста, покажите мне с башни, где расположено гетто.

- Ходите, паненка, ходите, - заспешил второй ксендз впереди Дины. - Вот тот белый дом с красной черепицей - то естэм больница. Дальше влево и просто, про­сто - и там будет жидовское гетто.

Дина уже повернулась, чтоб бежать вниз, но остановилась. Сверху отлично было видно, как несколько фигур в полицейских мундирах с винтовками в руках, пригибаясь, торопливо вбежали в здание больницы. Не задерживаясь больше ни секунды, Дина мячиком скатилась по лестнице, помчалась в сторону больницы, свернула налево и, пробежав метров двести, остановилась перед колючей прово­локой. Гетто. Еще несколько дней назад она сама была узницей такого же загона. А вот теперь она, свободный человек, пришла с оружием в руках выручать несчаст­ных. И она бросилась вниз по лестнице и дальше, как указал ксендз, - в сторону гетто. Но Дина оказалась не первая. Здесь уже распоряжалось несколько партизан во главе с Циринским. Они ходили по домам, искали и выводили на свет Божий перепуганных до смерти людей, посчитавших начавшуюся стрельбу прелюдией к их расстрелу. На площади в это время несколько раз бухнула пушка, крикнули «ура!», рванули гранаты, сильно застрочили автоматы, и все стихло. Гарнизон был разбит окончательно. Вылезшие из подвалов, ям и погребов коссовские евреи - всего не более трехсот человек - с опаской, недоверием смотрели на вооруженных людей в весьма живописных одеждах, людей, которые не грозят им, евреям, этим оружием, не бьют их, не унижают. С удивлением увидели спасенные, что многие из тех, кто открыл для них ворота гетто, - такие же, как ни странно, евреи, как и они. Но только - молодые, веселые, еще разгорячённые боем, с автоматами, уве­шанные гранатами, кинжалами, обнимают спасенных, хлопают по спинам.

Подошел комиссар отряда Григорий Андреевич Дудко. На плече автомат - ко­миссар тоже участвовал в бою. Так в отряде было заведено.

- Ну что, товарищи, живы, успели мы? - Освобождённые обступили тотчас этого ладного человека в форме командира Красной Армии. Ремень на нем со звездой, портупея, фуражка с красной звездочкой. Настоящий русский, советский военный командир. Запричитали женщины, заплакали, и мужчины многие сма­хивают слезы с глаз. Знали они, что не сегодня-завтра их всех фашисты собира­лись расстрелять, как уже расстреляли три с половиной тысячи душ перед этим в течение года. И не видели они для себя спасения, и не надеялись ни на что, а прощались с жизнью, готовились умирать. И вот - как ангел с небес - красный офицер, а с ним толпа веселой еврейской молодежи, и тоже все при оружии. Это они разгромили немцев? Они немцев победили? О, мой Бог!

- Собирайте вещи, товарищи, берите одежду, продукты, если есть, конечно. И вообще всякий инструмент, который нужен для работы человеку, - столярный, слесарный, лопаты. Все берите. Несите на площадь - там сбор. Там и командир отряда, он хочет вас видеть. Загружайтесь на подводы, скоро двинем в лес, - со­общил Дудко. - Энергичнее, товарищи.

И все освобожденные узники хлопотливо заспешили по домам, чтоб поско­рее собраться, и с партизанами, за этим красным офицером - в лес, подальше от фашистских нелюдей, в самую лесную гущу, на свободу, где воздух не заражен нацизмом.

К комиссару Дудко подошел Захар Зимак, молодой парень из только что осво­божденных:

- Товарищ комиссар, запишите меня в отряд. Обращаться с оружием умею. У меня даже свой револьвер с патронами есть - я до войны в Белостокской милиции служил.

- Вон что! - удивился Дудко. - А как же ты в гетто попал? Разве не понимал, что немцы не собирались вас здесь блинами кормить?

- Все я понимал, товарищ комиссар. Я хоть и был в гетто, а немцам не давался, прятался на окраине, в яме. Но и уйти сам не мог, родители ведь мои здесь были, сестры, их дети. Говорил им: пошли в лес, они - ни в какую. Будем как все, гово­рят. А я без них не мог уйти, все думал, уговорю, надеялся, что поймут, согласятся уйти. А теперь их всех уже расстреляли. И я так, добывал здесь, с последними. Нас здесь несколько человек таких, родных уже убили, а уйти не можем от своих евреев. Мы к вам в лес все равно бы пришли, не дали бы себя убить. Запишите нас, пожалуйста.

- Запишем. Все, кто в состоянии биться с фашистами, кому позволяют силы держать винтовку и кто не трус, - станут партизанами, бойцами. А теперь - на площадь, не теряйте времени.

Дина стояла молча, не вступая ни с кем в разговор, глядела на только что из­бавившихся от ужаса смерти людей, обретших надежду и снова ставших хлопот­ливыми, суетливыми.

- Сарра, куда ты дела мои наперстки, иглы? Я их положил в отдельный ящичек и не могу найти, - говорил портной, обращаясь к жене. - И почему ты продала нашу швейную машинку Розенталям?

- Так нас же собирались расстрелять, Изя. Зачем нам перед расстрелом нужна была швейная машинка?

- Но нас же не расстреляли, Сарра!

- Ну кто ж об этом мог знать!

- А что ты собиралась делать с деньгами, Сарра, если б нас расстреляли?

- Я не собиралась расстреливаться.

- А как ты хотела поступить?

- Я думала, что мы откупимся от немцев и уйдем куда-нибудь в партизаны.

- Партизаны пришли сюда сами, Сарра. И кому теперь я нужен в партизанах без швейной машинки, иголок и наперстков? Я теперь не смогу сделать ни строчки!

- Подумаешь, машинка, делай строчки из автомата - как все люди.

Дина слушала эту местечковую болтовню и улыбалась. Ей было приятно слу­шать их немного наивные и немного смешные и лукавые бытовые разговоры. Но разговоры эти от жизни. От мирной жизни. «Они не хотят входить в реку войны, - думала Дина. - Уже год как война ежедневно угрожает им гибелью, уже расстре­ляны повсюду десятки, если не сотни тысяч, и, кажется, от одного пережитого за это время надо бы умереть. А на тебе - после черной беспросветности засветился солнечный лучик надежды, и опять эти люди ожили, и нет в них озлобленности, ненависти к этому миру, к окружающим. Они шутят, посмеиваются, собирают свои тряпки, иголки. Они опять, только что выйдя из-под топора, сразу зажили жизнью довоенной. Они как дети - наивны и чисты, и не жаждут ничьей крови, и говорить даже об этом не хотят. А не самообман ли это? Они на самом деле счита­ют, что мир людской и жизнь человеческая зиждятся не на силе?.. Непротивление злу насилием. А на чем тогда держится мир? Красота спасет мир? Вот я красива, а что из этого? Удар пули - и все. Пуля побеждает красоту». Дина, покачивая в руке автомат, глянула на оружие. «Оружие тоже красиво, я люблю красоту ору­жия. Красота оружия и спасет мир», - решила она и огляделась по сторонам.

Радость первой победы в настоящем открытом бою светилась на лицах всех ребят и девчонок из 51-й роты. Они все были здесь. Теперь помогали освобож­денным и вместе потянулись к центру города. Вдруг она вспомнила про полицаев, забегавших в больницу. Посмотрела по сторонам - кому об этом доложить? Но никаких командиров вокруг не было. Комиссар отряда пошел на площадь, и за ним спешили все. Увидела Зораха Кременя и Натана Ликера - веселые, счастли­вые, крепкие парни, обвешанные оружием, о чем-то разговаривали на ходу.