Иисус. Картины жизни - Фридрих Цюндель

«Еще не пришел час Мой» – в этих словах все тот же страх преждевременно использовать Свои высшие силы. Но как поступить Ему сейчас? Может, под каким-нибудь предлогом встать и уйти, избавившись таким образом от смущения? Нет, так нельзя, жизнь превыше трапезы, Он и Его ученики этой компании куда важнее вина.

Первое, что приходило на ум, – увидеть в этом стечении обстоятельств особый знак и этим воспользоваться. Он мог бы сказать: «Итак, мы приятно провели время, отдав должное обычаю, а теперь настроимся на духовный лад».

Гости вели непринужденную беседу, и она сама собой получалась весьма «назидательной», но далекой от какой-либо определенной цели. А что, если ей намеренно придать нужный назидательный характер? И лучшего повода, чем опустевшие сосуды, тут не найти.

Спаситель ясно осознавал в Себе решительное, неукротимое стремление вступить в непримиримейшую борьбу с утехами этого мира, в том числе и с такими невинными, и Своим умением и даже силой, чуть ли не принудительно, заставить людей встать на путь духовности. Над этим миром, каков он сейчас, обрело власть нечто, которое не от Отца и противоречит нашему благородному Я. Эта злая власть простирается и на наши колена, и на то, что ими движет. И то стремление было добронамеренной попыткой ей противостоять. Но так выступить против нее Спаситель не мог, не хотел и не имел права. Он ее не признавал – ни когда она приступала к нему с искушениями, ни даже когда чуть ли не приходилось отдавать ей должное, вступив в войну с ней, как в вышеописанном случае. Еда и питье, вкушаемые на пиру, были вовсе не от той власти, а были дарами Творца, Его Небесного Отца, и Он не хотел допустить, чтобы это благорасположение Создателя и Отца к Своим чадам было сведено на нет. Своим статусом Сына, Чада Божьего Иисус дорожил и не хотел его уронить, поддавшись тому решительному стремлению, тем более что оно всегда связано с принуждением и ведет к внутренней неправде. Он знал, как такой искусственный, неестественный настрой лишает душу правды, губит ее сокровеннейшую жизнь, не давая ей возможности расти и изменяться. В этой неловкой ситуации на пиру Он почувствовал «Свой час», чтобы для Своих друзей проломить в потолке темницы, возведенной той мировой властью, брешь, через которую с Небес к ним прольется свет благодати из страны правды от Самого Бога; чтобы дать им ощутить, для какой прекрасной жизни создан человек, показать им, как то, что принадлежит всем и что они обретут в будущем, уже стало реальностью в Нем и через Него, Спасителя.

К самой помощи людям отношение у Него было особое. Он хотел быть ее свидетелем, а не Самому вызывать ее к жизни. «Мой Отец видит, что произошло по Моей вине, и Мой долг – помочь им». Он лишь велит служителям наполнить сосуды водой, остальное предоставляет Отцу, иначе говоря, тем ангелам, о которых Он сказал Нафанаилу: «Отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому». Восхищение служителей удивительным гостем и то, как рьяно они принялись исполнять Его приказание, и послужили причиной, почему они нанесли воды явно больше, чем имел в виду Спаситель, и у жениха с невестой остались яркие, священные воспоминания об этом дне.

Какой блаженный священный трепет, должно быть, охватил собравшихся, когда они принялись нашептывать друг другу, откуда это новое вино, оно – подарок Самого Отца Небесного! Вряд ли гости осмелились говорить об этом вслух, но какими глазами они смотрели на Иисуса, предчувствуя, что от Него можно ожидать любой помощи. Разумеется, никому и в голову не приходило, что Спаситель станет потакать чувственным удовольствиям. Получилось совсем наоборот: под священное покровительство было взято именно чувственное наслаждение, дарованное людям по доброте Божьей в пище. Отныне Он стал для них постоянным напоминанием о том священном часе и о Творце, Боге Всемилостивом, о Том, Кто есть, был и будет среди них.

«Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою», – повествует Иоанн (2:11). Для кого растение, словно нежная любящая мать, отправляя свои семена в путешествие, дает им с собой в дорогу вкусную оболочку (как у винограда, груши, вишни)? Самим семенам она ни к чему, для них приятная на вкус оболочка – бессмысленное расточительство. Живущим на Земле и питающимся этими плодами было бы достаточно содержащихся в них веществ. Эта тысячеголосая музыка приятного вкуса, доносящаяся из плодов растительного мира, есть пронизывающий все Творение язык благорасположения Творца к Своим чадам. Она – сила Божья, излитая в Творение. И в том, что эти силы столь охотно служили Спасителю, Иоанн увидел Его славу, увидел, что Он, по Своему сокровеннейшему первозданному естеству (1:3), и есть то самое начало всех этих Божественных сил. «И мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца», то есть видели, как дает ее невидимый Отец, и дает ее лишь Своему единственному Единородному Сыну, Которого Он ни в чем не обделил в пользу прочих братьев. Природа, Творение отнюдь не старший брат Спасителя, унаследовавший вещественное и оставивший младшему другую сторону Божественного бытия. Бог как Отец наделил Спасителя всей славой. И мы должны ощутить, что Тот, Чья благодать во всей ее полноте проявляется в Нем, и есть Творец, Вседержитель.

Очищение храма

Спаситель вместе с двумя Своими семьями – мирской и духовной – переселился на короткое время в Капернаум. Конечно, такое временное слияние этих семей в одну оказалось во благо обеим. Его братьям было полезно общение с одухотворенными учениками, оставившими земные занятия, узнав в Иисусе (еще не почитаемом братьями) предвещанного Иоанном – Того, Кто не поддается словесному выражению; Его ученикам – соприкосновение с осененной святостью, естественной жизнью в семье Иисуса, особенно Марией с ее материнской заботой, которая смягчала их суровость, воспринятую от Иоанна Крестителя, и могла обратить ее в кроткую и в то же время священную человечность. Впрочем, краткого повествования недостаточно, чтобы уяснить себе цель, смысл и результат этого временного переселения. Наверное, Иисус, на которого особым образом указал Иоанн, хотел явить Себя галилейскому народу Тем, Кто, в отличие от Своего предшественника, не намеревается удаляться от людей, а хочет влиться в их жизнь. Но выступать на служение Он – ради Иоанна – пока не спешил.

Вскоре праздник Пасхи позвал Его в Иерусалим. Резким контрастом Его недавней радостной жизни, основанной на традициях отцов, предстали перед Иисусом здешние нравы – злые и греховные, с которыми Он в Своей жизни среди людей мириться никак не мог. Менял и торговцев волами, овцами, голубями допускали в передние дворы храма, должно быть, из уважения к толпам иудеев купеческого сословия, стекающихся сюда из других стран и способствующих дальнейшему расцвету не только культа жертвоприношения, но и самого Иерусалима. В результате, вопреки их воле, жертвоприношение превратилось для всего Иерусалима в одну из статей доходов. Источник дохода был тогда, как и сегодня, высшим божеством, которому все поклонялись.

Если допустить, что Иисус собирался объявить в Иерусалиме, что Он – Мессия, и повести Себя соответственно, то, думаю, все это было бы лишено живого блеска непосредственности и непреднамеренности. В нем жило и дитя, не желавшее мириться с тем, как подвергли позору Его Отца, и подобно обычному израильтянину, ощутившему себя ущемленным в своем священном праве, Он, видя такое глумление над Богом и ни с кем не считаясь, Он дал волю гневу. По Его убеждению, священная земля переднего двора храма – свободна и предназначена исключительно для молящегося народа. Столы менял, заграждающие проход, не должны находиться здесь. Для волов и овец Он приготовил кнут, чтобы на единственно понятном им языке («потому что не знают чужого голоса») объяснить им, что они должны убраться отсюда прочь. В повествовании нет и намека, что он применил кнут и к людям.

«И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дом Отца Моего не делайте домом торговли». Он и не собирается скрывать, насколько близок Ему Тот, Чья слава здесь попирается, а в Его словах «Отца Моего» слышится упрек, что у них нет сыновних чувств к Богу.

Высокое уважение, которое Он уже снискал, то, как Он явно без всякой горячности совершил задуманное, и чувство собственной правоты, – все это объясняет, почему Ему никто не сопротивлялся, а даже охотно послушались, стыдясь за себя, а иные, люди благородные, может быть, даже испытывали к нему в душе благодарность. Такое позволительно человеку, на Которого с таким благоговением указал высокочтимый, не внушающий страха Креститель. Но некое знамение или чудо Он явить все же должен, думали они. Оба – Иоанн и Иисус – вели себя так, будто вернулись древние священные времена, когда жили великие мужи и творились великие дела Божьи. Но вот чудес Иоанн так и не сотворил, не творил их и Иисус, и потому иные, не слишком зоркие, видели в их поведении одну лишь самонадеянность и подражание великим мужам. Господь на это сказал следующее: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его». Здесь в понятии «храм» надо видеть три ступени развития. Вначале это «храм сей», честь которого Он пытался спасти, совершая тот поступок. Святость же храма определяется целью, которой он служит, и идеей, которую собой воплощает. Но в нем нарушено его священное устроение, союз с Богом, устав богослужения – вот это и «разрушьте». Не в буквальном смысле, пусть форма остается прежней, чуждый дух же – изгоните. Именно этот дух и делает устав богослужения подобным трупу, приводимому в движение чисто механически. «Убирайтесь поскорее отсюда! Я хочу его вновь воздвигнуть, вернуть к жизни»[46].