Никто мне ничего не обещал - Сергей Минутин

Народ зашипел, и только вдова сказала: «Пусть поет, у них такой уговор был: кто останется, тому и допивать, допевать». Это были сильные мужики. Да мы никогда слабыми и не были. Даурия! Дружба! Войсковое товарищество!

В дневнике Сергей писал: «Сколько я не колесил по России, ни один поезд, ни одна электричка не стали мне родными. А этот свозил несколько раз в г. Забайкальск и в г. Читу, и все, как «зеленый змий», совсем родным стал. Едешь, смотришь в окно на бескрайнюю степь с пограничными вышками, ДОТами, танковыми башнями, горами мусора и понимаешь, что это именно та Родина, которая будет с тобой до самой смерти. Та ностальгия, которая будет охватывать тебя тоской, если вдруг станешь богатым и сытым и сможешь предаться размышлениям о своем народе, или, наоборот, обида, гнев на эту убогость, если так и ничего не добьешься в жизни.

Москва слезам не верит, а Россия тем более. В России все наоборот, сильные могут и всплакнуть, а слабые…. Слабость не в бедности, а в глупости.

Родные русские люди! Если в соседях окажется старожил, то он всю дорогу прокомментирует. Если два — это почти «трагедия»:

— Вон видишь разъезд, там Семенов, однако, пострелял казачков, которые с ним в Китай не хотели идти.

— Врешь, не могли казаки казаков убивать, я точно знаю. Оружие он у них отобрал и лошадей. Выпорол, конечно, и отпустил.

— А вон там, на сопке, видишь, ДОТ виднеется. Его сам Карбышев строил.

— Опять врешь, не Карбышев, а раскулаченные мужики с бабами. Строили они такой ДОТ, а их тут полно, дотов этих, затем лезли внутрь, и по ним из пушки стреляли, однако. Если он обрушивался, то и могилу рыть не надо.

— Теперь ты врешь, ты видел, какие там стены, наверное, и сейчас такой пушки нет, которая могла бы пробить их.

— А вон разъезд, видишь? Сюда после войны с японцами все трофейное имущество свозили.

— А вон серое здание, это и раньше, и теперь комендатура военная. Здесь семеновцы С. Лазо держали.

— А еще дальше, видишь…

После таких поездок я все время думал, ведь степь кругом, ковыль–трава, взгляду не на чем остановиться, а каждый метр пропитан историей, и каждый историю этой степи трактует по–своему, и похожа она больше на сказку, на легенду.

Рассказывают о своих дедах, меньше об отцах, и совсем ничего о себе. Да и что о себе рассказывать? О том, что разломали, разворовали, раскурочили все военные укрепления вдоль китайской границы, так ведь «русский, китаец — братья навек». О том, что, продавая китайцам медь, повыкапывали все медные кабели, оставив военные части и поселки без связи. Или о том, что в поисках бревна для своей кошары поспиливали столбы электролиний, а там, «пусть хоть не рассветает». А ведь то прошлое и это настоящее мало чем отличаются.

Памятен мне один разговор о нашей действительности. Ехать мне довелось с отставным генералом, с одним из тех, кто государственную службу считает не «кормушкой», а профессией. Это большая редкость. Ездил он навещать сына, которого отправил сюда, видимо, для закалки, «преодоления трудностей», помня свою молодость. Навестив его, он был очень расстроен. Разговор у нас получился какой–то трагикомический.

Мне в голову все время лезли кадры из фильма «Семнадцать мгновений весны», в котором Штирлиц едет в поезде с боевым генералом, отозванным с Восточного фронта. Генерал рассказывает, что всё, — Вермахту капут, но скопом нестрашно, а на другой день они приветствуют друг друга возгласом: «Хайль Гитлер», и генерал произносит лукаво: «Мы сломим им голову». Беседа наша началась с обсуждения очередной телевизионной программы «Время», которая накануне обвинила министра обороны то ли в присвоении себе нескольких десятков миллионов долларов США, то ли в том, что у него двойное гражданство, и все его потомство давно живёт и плодится на Западе, то ли… Одним словом, телевизионный канал «Время» рассказал о правительстве и «своих людях» в нём, сосущих российскую кровь хуже чужих.

Событие в общем — то заурядное, и даже если оно и было доказанным фактом, то ни общество, ни армию не возмущало. И я не мог понять, почему? Вернее, я понимал, но хотел услышать подтверждение своим мыслям. Искал оправдания себе как русскому офицеру, который ничего не может сделать, которого несет этот мутный коррумпированный поток в омут, в бесстыдство, в бесчестие. И как только я узнал, что передо мной генерал, пусть и отставной, то сразу был готов набить ему морду. Просто так, по старой доброй русской традиции, потому что должен быть выход, окончание, точка. Похороны должны заканчиваться пьяными поминками, чтобы не висела эта тоска над душой дальше. Танцы — обладанием желанной женщиной, чтобы не мучила потом мысль, что мог, а не сделал. И, конечно, неслужебная встреча с генералом — битьем ему морды как внесение крупного вклада в развитие наших вооруженных сил, чтобы хоть настрой на дальнейшую службу и жизнь сохранить.

Мог и сделал. Я начал его задирать, тем более, что это был не тот тип дряхлого генерала в кителе с подогревом, со свитой поваров, массажисток, адъютантов, чистящих ему сапоги, несмотря на погоны полковников.

Передо мной сидел нормальный, крепкий мужик, знающий себе цену и, как оказалось, другим тоже. Вообще, встреча с умным человеком — большая удача. Умные не хотят говорить с остальными, отдавая все на откуп телевидению, радио, печати, но это совсем не то. Умные наблюдают за нами, не дают совсем упасть, но не дают и высоко подняться. В России, правда, бывают срывы, но тут виноваты дороги.

Хорошие дороги сокращают время до встреч между глупыми и умными, многое может происходить по–другому. Ведь только дураки и дороги — суть национальной трагедии: пока умный из Москвы доедет до Даурии или наоборот, там уже непоправимое успеет произойти.

Если бы мы встретились в другом поезде, разговора бы не получилось. Но «Даурия» — это не просто поезд, это поезд вне времени, вне наших желаний. Беседа прошла все–таки мирно:

— Вы хотите знать, что происходит?

— Нет, я просто хочу знать, что об этом думает отставной генерал.

— Ничего нового. Меня угнетает не сегодняшняя армейская нищета, а настроение моего сына, его друзей–сослуживцев. Они одурели до такой степени, что в общежитии из пяти этажей с первых трех выносят мусор в подвал, с верхних двух — на крышу. Им лень выйти из подъезда и дойти до мусорного ящика. И живут они между этим дерьмом отупевшие, одичавшие… золотые погоны. А что касается обвинений в адрес министра обороны, вы, как я вижу, на скандал напрашиваетесь, именно с этой стороны, видя все зло в высшем командовании. Это не совсем так. В России принято с самого низа народного показывать пальцем на руководителя, министра и говорить — вот они, главные воры, «рыба с головы гниет». С другой стороны, любой человек считает себя способным навести порядок — лишь бы дали волю.

Сегодняшний министр обороны воплотил в себе обе эти стороны: с одной стороны, искреннее желание перемен с «колокольни» маленького человека; с другой, видимо, совсем одуревший от открывшихся возможностей министр. Когда наш русский человек попадает из грязи в князи, он сразу же начинает реализацию открывшихся возможностей.

В России не ворует только ленивый, еще, наверное, глупый. Но если в гражданской жизни быстрый взлет может быть и не так губителен, заметен меньше, то в армии, прежде чем стать капитаном, надо командовать ротой, майором — батальоном, полковником — полком, лучше дивизией, а министром — округом, и не один год. И дело здесь не только в уважении к послужному списку.

Просто, если всеми Вооруженными силами начинает командовать командир дивизии, то он и переносит эти свои дивизионные методы на все вооруженные силы. А методы эти общеизвестны и давно описаны. Вы читали «Баязет» Валентина Пикуля?

— Читал.

— В этой книге два героя, первый — поручик Карабанов, второй — полковник Пацевич. Так вот, Карабанов — это миф о нашей армии, это то, что мы хотим видеть, это то, во что мы верим. Верим в то, что это было и должно вернуться. А вот полковник Пацевич — это реальность нашей армии, а еще большая реальность — это статья Л. Н. Толстого «О реформе в армии», написанная им ещё в XIX веке, после войны в Севастополе. Найдёте если, прочтите. Он ее словно сегодня писал. Так вот, задача министра растить и пестовать таких, как Карабанов, Пацевичи сами плодятся, но и сохранять баланс между Карабановыми и Пацевичами тоже задача.

Если министром обороны становится Карабанов, для которого честь и достижение результата превыше всего, то начинает теряться основное для России предназначение армии — миротворческое. Страна рискует стать казармой. А если Пацевич, то ему все равно, война или мир, он работает на свой карман, все задачи, которые выполняет армия, переходят на второй план. Главное — свое личное обогащение. Сразу же возникает круговая порука, где все скрывается, а для армии это смерть.