Никто мне ничего не обещал - Сергей Минутин

И тот, и другой «герои» одинаково плохи для управления. Карабанов, видя обман, готов рубануть шашкой по любому черепу, не задаваясь вопросом: «Почему?». А Пацевич может скурвить любую светлую душу.

Сегодня армией командует Пацевич. Я еду от сына, а сын, служа в армии, занимается извозом, возит, кстати, бывших офицеров на базар торговать. И возит, кстати, каждый день. Я его спрашиваю: «Как же вас командир контролирует?». А он мне отвечает, что командир имеет свою долю, и командир командира имеет свою. И вот мы уже «банановая республика».

Половина из выпускников его училищной роты уже на вольных хлебах, а едва–едва были бы капитанами. Я его начинаю ругать, а он мне: «У нас же династия, и я не могу прервать процесс, да и чем ты недоволен? Радоваться должен, что сын у тебя не балбес, научился и в армии зарабатывать деньги». Он не понимает, что для армии он уже потерян, что его элементарно подставили жулики. Из них, научившихся зарабатывать в армии, толку уже не будет, они не в боях зарабатывают, а на распродаже, по большому счету, Родины. Ведь нормальный человек сегодня служить не станет. В армии, где каждый имеет свою долю, служба становится бесчестием. В армии, где у каждого есть своя доля, честный человек служить не станет.

— Что вы мне жалуетесь. Извините, конечно, но я в этом паровозе не новичок, да и мысли наши совпадают. Но я бы лучше был вашим сыном, и в его дерьме, чем в том, в каком нахожусь сам. Быть генеральским детенышем хорошо, это лучше, чем бронежилет. Если ты просто солдат, то тебя обязательно убьют и в Афганистане, и в Чечне. Да где угодно. А если ты детеныш, то покараулил мандариновую плантацию в Афганистане — получил орден, спьяну попал под обстрел — вот уже и герой. Детеныши это знают. А не детеныши не хотят воевать, их труд по–другому измеряется, но их заставляют, вроде как за Россию, за Родину.

Детенышей война через дворцы, «греческие залы», бани ведет прямо к славе, а других, не детенышей, через грязь, раны и боль к нищете. И вы это знаете. И ничего не делаете. И я это знаю. И тоже ничего не делаю. В итоге мы равны, равны перед Богом, и ему мы оба не нравимся, мы ему противны.

— Ты не совсем прав, раз уж завели такой разговор. В военное, в смутное время карьеру делать легче, чем в мирное, тихое, застойное. Майор, полковник, генерал 1995 года — это совсем не то, что до 1985 года.

В те годы дослужиться до майора большим счастьем было. Сегодня лейтенант получает сразу роту еще не видя ни одного солдата, а на должность комбата вообще никого не найти. Вакансий подполковников видимо–невидимо. Что тебе мешает расти, пробиваться в элиту армии? Льготные условия, только не будь дураком.

— Ничто. Мне способы, методы не нравятся, и вам, как я понял, тоже.

— А чем они плохи? Мест для совершения боевых подвигов, слава Богу, хватает. Риск, конечно, есть, но ведь и военная удача бывает. А там награды, должности. Это высоконравственный путь, при котором и мораль соблюдена. Конечно, и героев не всех судьба к высоким должностям, звездам ведет, но, в принципе, пробиться можно, только голову иметь надо.

Есть и второй путь. По нему идут чаще. Вы же в Даурии служите. Наверное, обратили внимание на вновь назначенного командира. Он уже близок к элите, остался пустяк — академия генерального штаба. А ведь пробивается он сам, оценивает обстановку, а она плачевная, командовать уже и некому, и некем. Принимает решение — служить. И служит. Строит в столовой «греческий зал» для инспектирующих чинов, обвешивает его картинами и шторами для уюта, сервирует посудой с золотой каемочкой, набирает официанток с высокими попками и отгораживает это «образование» от остального «бедноватого» внешнего мира, от своей воинской части. Строит баню, ибо немало судьбоносных решений принимается именно там. Налаживает охоту, рыбалку и т. д. Он интуитивно двигается в совершенно правильном направлении. Не делай он этого, все его усилия по поддержанию боевой готовности ничего бы не стоили. Генерал из Москвы едет к полковнику в Даурию не для поиска вшей у его подчиненных. Он едет отдохнуть, он знает: его оторвали от разных «шкурных» дел, и он должен их компенсировать.

Я вот другу недавно звонил, зная, что он в отпуске, предложил съездить дня на четыре поохотиться. А он мне: «Не могу, говорит, предложили одну воинскую часть проинспектировать. Надо ехать, а то денег не хватает: стройка, долги, дети… Правда, это и есть та самая доля, но иначе не пробиться.

— Но вы только что осуждали своего сына, и вдруг такой вывод. На лицо двойная мораль.

— Тут дело в другом. Мой сын в армии офицером меньше 5 лет, через 10 пусть хоть на уши встанет, это уже проблема государства, но десять лет ты должен служить, как говориться, честно. А больше десяти, ну максимум двенадцати, служить не надо, если ты, конечно, не фанатик. Но десять первых лет государству надо отдать, это потом опыт, долги, дети. А когда сразу к корыту — это очень для страны опасно. Ладно, поздно уже, давайте спать.

Спать. Хорошо ему, спит и видит Москву, а тут Москва, как сладкий сон. Москва. Труден путь в неё. Любая российская глушь, по которой проходит железная дорога, ютится вокруг неё, наползая на рельсы и к месту, и не к месту. С нашей очередной перестройкой количество поездов, колесящих по России, сильно уменьшилось. Если раньше, проезжая Урал, Сибирь, только и слышались паровозные гудки, и вагоны грохотали, проезжая мимо друг друга, вызывая тревогу у родителей, дети которых норовили вылезти из открытых окон по самый пояс, то нынче можно ехать и час, и два, и три и не встретить ни одного встречного поезда. Что и говорить, комфорта, тишины стало больше. Поэтому пассажирский поезд в российской глуши — это событие.

О «Даурии» я уже рассказывал, но это поезд–дилижанс, он родной, его можно обозвать «бичевозом», оставить в купе кучу мусора и пустых бутылок. Ловить всю ночь проводницу или ползать по вагону, пытаясь подняться, — это нормально, привычно, ежедневно, это неотъемлемая часть жизни. А вот второй поезд, скорый, Москва — Пекин/Пекин — Москва.

Это симфония, это связь с другим миром, это событие. С этим поездом связаны судьбы военных, ибо именно в нем они едут служить в Даурию и именно на нем стараются уехать обратно.

Этот поезд — символ нашей страны, ее уклад, ее характер. Не выезжая со ст. Даурия, просто встречая и провожая его два раза в неделю по расписанию, можно провести глубочайший анализ нашей жизни. Стоянка поезда на ст. Даурия, как и у местного, две минуты. Но если поезд «Даурия» и двух минут не выдерживает, тоска–то какая, и срывается быстрее в Читу или Забайкалье, то «Москва — Пекин» — может стоять и 10, и 15, и 20 минут на любой станции по всей Маньчжурской ветке. Это его вотчина, здесь, на окраинах, жиреет Москва.

От Москвы до самых до окраин он хозяин, он везет товар, эмиссаров, надежды, увозит деньги. Он здесь один, других нет. Все, от машиниста до проводника, получают чистоганом. Москва — Пекин — это поезд новой рыночной экономики. Нужно на захолустной станции стоять час, будет стоять час. Ящики должны быть выгружены, деньги получены, нужные слова сказаны. На границе он может стоять и дольше, ибо русский–китаец хоть и братья, государственная система у братьев очень похожа, и мздоимство признается незарегистрированным пунктом закона. Халявщик тут не пройдет.

Сколько бы не пришлось ждать его созревания до «святой» мысли о том, что надо, надо, понимаешь, дать, иначе «не подмажешь — не поедешь».

Впрочем, из Москвы он уходит минута в минуту и прибывает в Москву минута в минуту. А все его дорожные издержки никому не мешают. Те, кто едет в Забайкалье первый раз, не очень рвутся туда. Тем же, кто уезжает, лишний час, два — это лишний поцелуй, стакан, напутствие. Сам поезд тоже совершенно уникален. Это один из немногих поездов, в котором нет ночи как времени для сна. Одни засыпают, другие просыпаются, и почти все торгуют.

Торгуют всем: от зажигалок, кожаных курток до предварительной договоренности на крупные оптовые поставки меди, рельсов, автомобилей и т. д.

Через г. Забайкальск проходит единственный торговый путь в Северный Китай. Кстати, китайцы на сегодня единственная созидательная сила по обе стороны границы, на нашей земле они работают в колхозах, арендуя землю, строят дома, занимаются ремонтом зданий до самого Иркутска. Есть еще одна особенность. Сегодня в поездах уже не отделяют русских от иностранцев, можно ехать в одном купе с американцем, французом, немцем и т. д. Китай для любопытного человека притягателен, как магнит, своими огромными трудовыми ресурсами, своей древностью, мудростью, восточными единоборствами и др. Поэтому пассажиры в поезде другие, чем в «Даурии».

Чиновники, торговцы, миссионеры и путешественники. Однажды со мной в купе ехали мужчина из Англии и женщина из Испании. Как я их понял, лет семь они встречаются «для души» в различных экзотических странах, после чего разъезжаются опять по своим и, наверное, пишут друг другу письма.