Никто мне ничего не обещал - Сергей Минутин

Этот поезд, как наркотик: когда долго никуда не ездишь, страшно его боишься, боишься нарушить свой тусклый, вялый уклад существования, но проехав раз–два, тянет и тянет, ведь и дел–то всех, купил билет, занял место, сиди и слушай, да кивай иногда, делая вид, что понимаешь, хотя часто ничего не понимаешь.

— Молодой человек, вы тут видели хоть одну православную церковь, не считая той, что в Чите, да и та часто на замке? А я вам скажу, их тут нет, поэтому я сюда и приехал. России необходимы, как воздух, люди честные, умные, порядочные. Словом, святые люди. Но где ж их взять? У честного человека на Руси с государством всегда были отношения простые: либо его купили, либо его убили. Купленные, естественно, в святые не попадали, убитые — иногда, но уже мертвыми. Ведь я по–простому, по–народному — поп, причем поп со стажем. Все вроде у меня было: и приход, и достаток. Сегодня у нас демократия, церкви государство возвращает духовенству, вроде бы и хорошо, но для многих духовных лиц раньше было лучше.

Церковь была в оппозиции у государства, значит, ближе к народу. Государство — есть аппарат насилия, а церковь несёт веру, добро и любовь. Сегодня церковь заодно с государством, а народу от этого не легче. Опять же приходов было меньше, и все в местах людных расположены. Теперь же отдали нам церкви заброшенные, кого–то посылать надо и туда. Борьба тут внутренняя разгорается, а веру нельзя делить. Уехал я от всего этого. Кто мы? Вот главная мировая задача, главное чудо света, еще не открытое. Посмотрите вокруг и подумайте, к какому лику святых можно отнести лучших из нас? Только к последнему: мученики, страстотерпцы и исповедники, великомученики, священномученики и преподобные до многострадальцев. В кого ни ткнешь — в россиянина попадешь, а выбора нет. А кто в этот лик–разряд не попадает, тот непременно антихрист. Ведь кто такие большевики? Это одуревшие от произвола чиновника люди, которые, захватив власть и не зная, что с этой властью делать, усилили все ее дурные проявления. По сути они вернули России знаменитый лозунг: «За Веру, Царя и Отечество», разрушенный в 1917 году церковью признанием Временного правительства, а в их лице узурпаторов царской власти, а большевики дали вместо царя вождя. Имела ли церковь право на это? Имела ли церковь право разрушать? Итоги страшные, вы это знаете. Можно допустить, что сегодня происходит то же самое, что и в начале 20 века, но имеет ли церковь право «вертеться» на 180 градусов, говоря, это вам гоже, а это вам не гоже, в угоду каких–то третьих сил между собой и народом. Я не понимаю этого, поэтому и здесь. Может это слабость, но я уже приехал. Прощайте, молодой человек.

Кто–то выходит, кто–то заходит, а поезд стучит по рельсам.

— Скучаешь, командир? А ты посмотри на меня, и станет веселее. Я себя все с Чеховым сравниваю. Он был врачом, и я врач. Он приходил в ужас от того, то видел, и я прихожу. Он согревал свою душу юмором, и я в самые тоскливые дни смеюсь сквозь слезы. Ты, например, что–нибудь слышал о реабилитологии? Ага, нет, однако. Это когда все, ты уже дошел до предела, навоевавшись на войне, насидевшись в тюрьме, належавшись в больнице, и вернулся вроде как в нормальную жизнь и не можешь себя к ней приспособить. Вот тут–то и должен появиться врач — реабилитолог, который должен примирить тебя с этой нормальной жизнью. Но весь ужас в том, что нормальной жизни в России нет. У нас надо реабилитировать всех.

Больше того, оградить от нас всех остальных, закрыв, к чертовой матери, опять все границы. Привезите сюда, однако, иностранца и скажите ему, что это навсегда. Все, его сразу же надо реабилитировать для его западной дохлой свободы. Но если его не пугать, а просто дать ему пожить здесь год–два, то это уже будет наш человек, навсегда потерянный для них. Права, человеческие права! Не быть убитым, не быть голодным, иметь жилье и работу, не быть без вины виноватым. Разве это права?

Убивать, сажать, морить голодом, не давать — вот права человека. Воля, воля у нас. Будь злей, хитрей, если хочешь жить, и никаких запретов. В этом Россия, в воле. Это манит, в этом ностальгия. А раз есть ностальгия, значит, у нас не так уж и плохо. Там, за «бугром», нам не хватает воли. С воли да на свободу. Россиянина — да в загон, где все поделено, все расписано, ешь, пей, только ближних не трогай. Богатство богатым, сытость остальным, и нету места главному живому делу, жить как хочешь, нет воли на одурь. А в России все это есть. Понимаешь, есть. Мы самые живые из всех народов, и лица у нас самые симпатичные, если, конечно, не синюшные от пьянства. Мы вольные. А вот и мой вольный город Борзя. Будешь у нас, заходи.

Жмутся руки, и поезд едет дальше. За окном сопки, заброшенные военные городки, горы мусора и ясное забайкальское небо.

— Вы в Читу по делам?

— Да в Читу, но что касается дел, то больше нет, чем да. Какие сейчас дела, так, одна имитация.

— Вот, вот. Я к сыну ездил, он у меня здесь командиром роты. Ужас. Даурия! Дружба! Войсковое товарищество!

Когда тебе уже за 30 лет, новых друзей находить трудно, но, оказавшись в экстремальных условиях и не на день, и не на два, к людям начинаешь относиться совсем по–другому. Недостатков не замечаешь и радуешься возможности общения. В Даурии не расстаются с людьми, с которыми коротал хотя бы два–три вечера. Допустим, поссорились, разбежались, а что дальше? Тоскливые, долгие дни, вечера, ночи в одиночестве, поиск новых друзей. Так ведь выбора нет. А это шлифует многие пороки, делая из совершенно нетерпимого характера ряд милых недостатков, не таких уж и страшных, если присмотреться, а главное понять.

Вечера, ночи, проведенные вместе, переходят в большую дружбу между семьями на всю оставшуюся жизнь. Потом, где бы вы ни встретились, это будет по–прежнему там, а не здесь. Неслучайно выбившиеся в люди забайкальцы «тянут» за собой всех тех, с кем были там рядом.

Не место красит человека, а человек место. Я думаю, что это словосочетание родилось не в кабинетах, и придумали его не начальники и просители. Родилось оно на задворках, на российских выселках.

Окраины России — это огромные территории для неуживчивых людей. Может быть, более жестких в поступках, с холодом в душе, но лучших. Души эти оттаивают, пусть редко, но именно это потепление и создает человека. Я часто слышу рассуждения о Великой Русской Соборности, Державности, Духовности. Что именно толкает нас к рассуждениям на эту тему?

Чахлая почва «серой дикости», где наш индивидуализм переродился в народное одиночество. Но одиночество — это не индивидуальность. Одиночкам не нужна семья, экономика, политика, образование.

Одиночка находит оправдание и лжи, и воровству, и насилию, и страданию, если додумывается до этого, а если нет, то просто лжет, ворует, насилует и т. д. Очень выгодно навязывать народу программу народного возрождения, программу патриотического воспитания, и что–то безликое: соборность.

Выгодно сводить все к утере главного «качества» русского народа — соборности, коллективизма, чувства локтя. Но это не так. Крестьяне жили общиной! Когда? Если они все время то крепостные, то беглые, то бунтующие, то убивающие друг друга за землю и всегда голодные.

Армия? До революции в армии служили 25 лет, солдат били палками и вешали без особого разбора, а сегодня, хоть и издано много новых законов, но суть прежняя — фактическое бесправие младшего и среднего служивого брата. Это соборность? Почему мы непобедимы? Потому что наша мирная жизнь все время настолько ужасна и бесцельна, а главное непредсказуема, что только война дает ей какой–то смысл и цель — победить.

Экстремальные обстоятельства объединяют одиночек, на время они перестают предавать и продавать друг друга. Под лозунгом соборности русский народ готовят к очередным крупномасштабным акциям государства, но считать это жизненной потребностью населения — это сильно лукавить. Соборность для наших идеологов — это крестный ход всем гуртом к светлому будущему.

Даурия. В забайкальских степях многое начинаешь понимать по- другому, вернее, только в «диких степях Забайкалья» что–то и начинаешь понимать. Если на «материке» русские народные песни поют, не понимая слов, душимые какой–то внутренней тоской о чем–то, уже пропавшем навсегда, об утерянном счастье, которое не суждено больше найти, то в степи до тебя доходят и слова. До тебя никому нет дела. Никому, никогда. Какая тут Соборность. Все деревни, да и маленькие города, поголовно пьяные, бывает часто и так, что где живут, там и сидят. За что? Брат убил брата, сосед соседа, сын отца. Сколько я ни разговаривал с людьми, не лез, грубо говоря, в душу, ни разу не слышал желания породниться со всем народом.

Соборность по–русски, на примере одной женщины, сегодня уже старушки, очень показательна. Во время войны 1941–1945 гг. она вместе с мужем работала на оборонном предприятии. Директор этого предприятия, видимо, одуревший от власти, как своей, так и над собой, на выходные дни отбирал себе очередную женщину из работниц завода.